Дэвид Пис - 1974: Сезон в аду
Ее трясло, но слез не было.
— Он там?
Она посмотрела прямо на меня и кивнула.
— Если его там нет или если он услышит, что мы идем, я тебя разделаю, поняла?
Она еще раз кивнула, не сводя с меня глаз.
Я отпустил ее рот, у меня на пальцах осталась ее помада и тональный крем.
Она стояла у каменной стены не шевелясь.
Я взял ее выше локтя и протолкнул через калитку.
Она уставилась на ряд черных сараев.
— Шевелись, — сказал я, пихая ее в спину.
Мы пошли по тракторному следу, в канавах стояла черная вода, в воздухе висел запах навоза.
Она споткнулась, упала, снова поднялась на ноги.
Я обернулся на Невертон, такой же, как Оссетт, такой же, как все остальные городишки.
Я смотрел на его бунгало и террасы, магазины и гаражи.
Она споткнулась, упала, снова поднялась на ноги.
Я увидел все.
Я увидел, как по этой самой тропинке, трясясь, поднимался белый фургон, в кузове которого трепыхался небольшой сверток.
Я увидел, как белый фургон спускался обратно, а небольшой сверток лежал безмолвно и неподвижно.
Я увидел миссис Марш, стоявшую у своей кухонной раковины с этим вот долбаным полотенцем в руках и смотревшую на приезжающий и уезжающий фургон.
Она запнулась, упала, снова поднялась на ноги.
Мы дошли уже почти до самой вершины холма, почти до сараев. Они были похожи на деревню каменного века, построенную из глины и грязи.
— Какой из них — его?
Она показала на самый последний — конгломерат брезента, мешков из-под удобрений, рифленого железа и строительного кирпича. Я пошел вперед, таща ее за собой.
— Этот? — прошептал я, указывая на черную деревянную дверь с окошком, закрытым мешком из-под цемента. Она кивнула.
— Открывай.
Она потянула дверь на себя.
Я толкнул ее внутрь.
Верстак, инструменты, сложенные друг на друга мешки с удобрениями и цементом, цветочные горшки и кормушки. Пол был покрыт пустыми полиэтиленовыми мешками.
Пахло землей.
— Где он?
Миссис Марш хихикала, прикрыв рот и нос кухонным полотенцем.
Я развернулся и с силой ударил ее через полотенце.
Она взвизгнула, завыла и упала на колени.
Я схватил ее за седой перманент и поволок к верстаку, прижав ее щеку к деревянной доске.
— А-ха-ха-ха! А-ха-ха-ха!
Она смеялась и кричала, трясясь всем телом, шаря одной рукой по полиэтиленовым мешкам на полу, другой зажимая юбку между ног.
Я взял какую-то стамеску или скребок.
— Где он?
— М-м-м ха-ха-ха! М-м-м ха-ха-ха!
Ее крики сливались в гул, хихиканье было нарочитое.
— Где он? — Я приставил стамеску к ее дряблому горлу.
— А-ха-ха-ха! А-ха-ха-ха!
Она снова начала лягаться и бить пятками и коленями по мешкам.
Я посмотрел вниз и разглядел между мешками конец толстой грязной веревки.
Я отпустил ее лицо и оттолкнул ее.
Я раскидал мешки ногами и обнаружил крышку люка, похожую на гигантскую железную пуговицу, прошитую грязной черной веревкой.
Я намотал веревку на обе руки — здоровую и больную, поднял крышку и откинул ее на пол рядом с люком.
Миссис Марш сидела на заднице под верстаком, хихикая и колотя пятками в истерике.
Я заглянул в люк, в узкую каменную шахту с металлической лестницей, ведущую вниз, к слабому свету на расстоянии около пятидесяти футов. Похоже, это была вентиляционная или дренажная шахта рудника.
— Он там, внизу?
Она колотила ногами по полу все быстрее и быстрее, кровь все еще сочилась из ее носа в рот. Внезапно она раздвинула ноги и начала тереть полотенцем по своим загорелым ляжками и ярко-красным трусам.
Я сунул руку под верстак и выволок ее оттуда за щиколотки. Я повернул ее на живот и сел верхом ей на задницу.
— А-ха-ха-ха! А-ха-ха-ха!
Я дотянулся до верстака и взял кусок шпагата. Обмотал его вокруг ее шеи, скрутил свободным концом запястья и завязал вокруг ножки верстака на два узла.
Миссис Марш обоссалась.
Я снова заглянул в шахту, повернулся и опустил одну ногу в темноту.
Я начал спускаться, металлическая лестница была мокрой и холодной, и мои бока задевали за скользкие кирпичные стены.
Я спустился на десять футов.
Сквозь визг и крики миссис Марш до меня доносился слабый звук льющейся воды.
Я спустился на двадцать футов.
Круг серого света и истерика наверху.
Я спустился на тридцать футов, смех и крики затихали по мере того, как я удалялся.
Я чувствовал, что подо мной вода, и представлял себе рудничные шахты, затопленные черной водой и заваленные трупами с открытыми ртами.
Я спускался к свету, не глядя вверх, сосредоточившись на самом спуске.
Внезапно одна из стен шахты кончилась, и я оказался на свету.
Я повернулся на месте, глядя в желтый зев горизонтального лаза, тоннеля, уходившего вправо.
Я спустился еще чуть-чуть, потом развернулся и уперся локтями в пол тоннеля.
Подтянувшись к свету, я забрался в него. Он был узкий, длинный и хорошо освещенный.
Не имея возможности встать, я пополз на локтях и животе по грубому кирпичу в направлении источника света.
Я вспотел, устал и умирал от желания подняться на ноги.
Я продолжал ползти, меря расстояние футами, затем милями, окончательно теряя чувство пространства.
Вдруг потолок стал выше, я встал на колени и пополз дальше, думая о куче грязи, собравшейся на моей макушке. Я полз до тех пор, пока мои ноющие колени и голени не перестали меня слушаться.
Я слышал, как в слабом свете что-то шевелилось: мыши или крысы, детские ножки.
Я пошарил по осклизлой куче сланца и нащупал туфельку, детскую сандалию.
Я лежал на кирпичах, в пыли и грязи, и боролся со слезами, не в состоянии бросить, оставить сандалию.
Я встал и, согнувшись, пошел дальше, стукаясь спиной о балки и опоры, мало помалу продвигаясь вперед.
Затем воздух изменился, и шум воды исчез. Я чуял смерть и слышал ее стоны.
Потолок стал еще выше. Я еще несколько раз стукнулся головой о балки, потом повернул у старой кучи обсыпавшихся камней и понял, что пришел.
Я встал во весь рост у входа в большой тоннель, который был освещен десятью старинными масляными рудничными лампами. Я тяжело дышал, потел, умирал от жажды и пытался осознать то, что я увидел.
Пещерка Санта-Клауса, мать его.
Я бросил сандалию на землю. По моему грязному лицу текли слезы, оставляя светлые полосы.
Приблизительно в пятнадцати футах от того места, где я стоял, тоннель был заложен кирпичом, кирпичная стена была выкрашена голубой краской, на которой были нарисованы белые облака. Пол был покрыт мешками и белыми перьями.
Вдоль боковых стен стояли в ряд десяток узких зеркал.
С балок свисали, мерцая в свете ламп, елочные игрушки: ангелы, феи и звезды.
Коробки, мешки, одежда и инструменты.
Камеры, прожекторы, магнитофоны и пленки.
А под голубой стеной, в дальнем конце комнаты, на окровавленных мешках лежал Джордж Марш.
На постели из мертвых алых роз.
Я пошел к нему по покрывалу из белых перьев.
Он повернулся на свет: глаза — дырки, рот — рана, лицо — маска из красной и черной крови.
Марш открывал и закрывал рот, на губах его лопались пузырьки крови, из утробы вырывался вой подыхающего пса.
Я наклонился и заглянул в дырки, из которых раньше глядели его глаза, в рот, где раньше ворочался его язык. Меня вырвало.
Я выпрямился и отогнул мешковину.
Джордж Марш был нагим и умирал.
Его туловище было лиловым, зеленым и черным, оно было вымазано говном, грязью, кровью и покрыто ожогами.
Его член и яйца отсутствовали, вместо них — свисающие куски кожи и лужа крови.
Он бился в судорогах и тянулся ко мне, на его руке остались лишь большой палец и мизинец.
Я выпрямился и закрыл ногой покрывало.
Он лежал, подняв голову, и молился об избавлении. Пещера наполнилась низким стоном человека, зовущего смерть.
Я подошел к мешкам и коробкам, опрокинул их, вытряхнул одежду и мишуру, безделушки и ножи, бумажные короны и огромные иголки. Я искал книги, я искал слова.
Я нашел фотографии.
Коробки с фотографиями.
Снимки школьниц, портреты широких белозубых улыбок и больших голубых глаз, светлых волос и розовой кожи.
И тут я увидел все это снова.
Черно-белые фотографии Жанетт и Сьюзан, грязные коленки, подтянутые к подбородку и забившиеся в угол, маленькие ручки, закрывающие глаза, комната, наполненная большими белыми вспышками.
Взрослые улыбки и детские глаза, грязные коленки, в костюмах ангелов, маленькие ручки, закрывающие кровавые дырки, комната, наполненная большим белым смехом.
Я увидел голого мужчину в бумажной короне, насилующего маленьких девочек под землей.
Я увидел его жену, шьющую костюмы ангелов, целующую их, чтобы скорее зажило.
