Жан-Кристоф Гранже - Багровые реки
— Вы живете здесь одна?
Фанни обрабатывала рану короткими энергичными прикосновениями. Полицейский почти не ощущал боли: анальгетики делали свое дело. Девушка снова улыбнулась.
— А вы, я гляжу, идете напролом.
— Из…извините… за нескромный вопрос.
Фанни сосредоточенно делала перевязку; их лица почти соприкасались. Она шепнула ему на ухо:
— Я живу одна. У меня нет любовника — если вы это хотели узнать.
— Гм… Но… почему именно здесь, в университете?
— Это удобно, — аудитории, лаборатории, всё рядом.
Ньеман повернул было голову, но она тотчас с недовольным возгласом вернула ее в прежнее положение. Комиссар продолжал:
— Да, верно, я и забыл… Самый молодой дипломированный преподаватель Франции. Дочь и внучка заслуженных профессоров. Значит, вы принадлежите к числу тех самых детей, которые…
Фанни резко прервала его:
— Каких еще детей?
Ньеман опять чуть-чуть повернул голову.
— Да тех самых юных гениев, они же герои стадионов.
Лицо молодой женщины окаменело. В ее голосе прозвучала холодная враждебность:
— Что вы имеете в виду?
Полицейский промолчал, несмотря на жгучее желание расспросить Фанни о ее происхождении. Но прилично ли выяснять у женщины, где она взяла свою генетическую силу, каков источник ее здоровых хромосом? Она заговорила сама:
— Комиссар, я не понимаю, зачем вы явились сюда в таком состоянии. Но если у вас есть ко мне вопросы, задавайте их.
Она говорила сухим, едким тоном. Ньеман предпочел бы снова ощутить жгучую боль раны, нежели слышать такой голос. Он сконфуженно улыбнулся.
— Я хотел поговорить с вами о факультетской газете, для которой вы пишете.
— О «Темпо»?
— Да.
— Что именно вас интересует?
Ньеман помолчал. Фанни сложила оставшиеся салфетки в пакет и туго затянула повязку на голове комиссара. Полицейский продолжал:
— Я вот тут подумал, не случилось ли вам писать статью об одном странном происшествии в подвалах больницы, в июле месяце…
— О каком происшествии?
— Когда нашли карточки новорожденных в личных архивах Этьена Кайлуа, отца Реми.
Фанни принужденно усмехнулась.
— Ах, вы о той истории…
— Так вы писали статью на эту тему?
— Да, кажется… всего несколько строчек.
— Почему вы мне об этом не рассказали?
— Вы имеете в виду… что есть какая-то связь между этим фактом и убийствами?
Вскинув голову, Ньеман громко повторил:
— Почему вы умолчали об этой краже?
Фанни неопределенно пожала плечами, продолжая обматывать голову комиссара бинтами.
— Ничто не доказывает, что такая кража имела место. Эти архивы — настоящая свалка, бумаги то теряются, то находятся… Неужели это так важно?
— Вы сами видели эти карточки?
— Да, я ходила туда, где хранятся коробки.
— И не заметили ничего необычного в этих документах?
— Например?
— Не знаю. Вы сравнивали их с оригиналами?
Фанни отступила назад. Перевязка была закончена. Она ответила:
— Это были листочки с каракулями медсестер. Ничего интересного.
— Сколько их там было?
— Несколько сотен. Я все-таки не понимаю…
— Вы упоминали в своей статье имена, значившиеся на этих листочках, фамилии родителей младенцев?
— Да говорю же вам, я написала всего несколько строк!
— Можно посмотреть эту статью?
— Я их не храню.
Она стояла выпрямившись, высоко подняв голову и скрестив руки на груди. Ньеман продолжал:
— Как вы думаете, могли какие-то люди ознакомиться с этими листками? Люди, желавшие найти в них свои имена или имена родителей?
— Я уже сказала, что не называла никаких имен. Кроме того, архивы сразу же были заперты на ключ. Но какое это имеет значение? Разве это связано с вашим расследованием?
Ньеман ответил не сразу. Избегая смотреть на Фанни, он задал ей следующий вопрос, больше похожий на удар ниже пояса:
— Ну, а вы… вы подробно ознакомились с этими бумагами?
Ответом ему было молчание. Полицейский поднял глаза: Фанни не двинулась с места, но казалось, она теперь где-то очень далеко. Наконец она глухо промолвила:
— Я ведь уже сказала, что да. Чего же вам еще?
Поколебавшись какую-то долю секунды, Ньеман сказал:
— Я хочу знать, нашли ли вы там имена своих родителей. Или их дедушек и бабушек.
— Нет, не нашла. Что означает ваш вопрос?
Комиссар молча встал. Теперь они стояли оба, лицом к лицу, как враги, бесконечно далекие друг от друга. Ньеман мельком увидел свою забинтованную голову в зеркале в другом конце комнаты. Взглянув на девушку, он виновато сказал:
— Спасибо. И простите меня за этот допрос.
Взяв свой плащ, он добавил:
— Как это ни дико звучит, я уверен, что те карточки стоили жизни одному из полицейских, ведущих наше расследование. Молодой лейтенант, совсем мальчик, только начал работать. Он хотел изучить эти бумажки. И его убили, чтобы помешать сделать это.
— Какая нелепость!
— Нелепость? Ну, не знаю. Я тоже собираюсь просмотреть эти архивы и сравнить листки новорожденных с их картами.
Он стал натягивать свой мокрый изодранный плащ, но Фанни остановила его:
— Погодите, вы не можете ходить в этих жутких лохмотьях! Я сейчас…
Она вышла и скоро вернулась, неся водолазку, свитер, утепленную непромокаемую куртку и такие же брюки.
— Это вам не очень-то пойдет, но по крайней мере будет сухо и тепло. А главное, наденьте это…
И она решительным жестом напялила на его забинтованную голову шерстяной шлем, завернув края над ушами. Ньеман смешно хлопал глазами под этим нелепым головным убором. Внезапно и он и Фанни расхохотались.
И сразу же они вновь почувствовали себя сообщниками, друзьями, словно разделявшая их стена недоверия мгновенно растаяла. Однако миг спустя Ньеман серьезно сказал:
— Мне нужно идти. Продолжать поиски. Разобраться в архивах.
Комиссар не успел среагировать. Фанни вдруг обняла его и впилась поцелуем в губы. Ньеман судорожно напрягся, его обдало жгучим жаром. Он так и не понял, что это было — новый приступ лихорадки или касание маленького, горячего, как огонь, язычка, раздвинувшего его губы. Закрыв глаза, он через силу прошептал:
— Расследование… Я должен продолжать расследование…
Но он уже лежал навзничь на полу.
X
51
Карим сорвал ленту полицейского ограждения и опустился на колени перед дверью склепа, так и оставшейся приоткрытой. Надев перчатки, он сунул руку в щель и резко потянул дверь на себя. Она отворилась. Не колеблясь, сыщик зажег фонарь и скользнул внутрь. Согнувшись под низким сводом, он спустился по ступеням. Луч света заиграл отблесками на черной поверхности воды: струи дождя, попадая в открытую дверь, залили склеп чуть ли не до потолка, образовав настоящее озеро.
Карим сказал себе: «Ну что ж, у меня больше нет выбора». Затаив дыхание, он вошел в воду, разгребая ее правой рукой, по-индейски, и держа фонарик в левой. По мере того как он продвигался вперед, шум дождя становился все глуше, а запахи гнили и плесени, наоборот, усиливались. Сыщик вытянул шею, стараясь держать голову над водой. Он то и дело оскальзывался в жидкой грязи и сплевывал попадавший в рот мусор.
И вдруг в его голову толкнулось сзади что-то твердое. В панике Карим вскрикнул и медленно обернулся, пытаясь взять себя в руки. Рядом с ним на воде, словно лодка, колыхался маленький гроб.
Сыщик мысленно повторил: «У меня больше нет выбора». Он зажал фонарик в зубах и обогнул гроб вплавь, внимательно разглядывая его со всех сторон. Крышка была прикреплена несколькими винтами, но теперь он увидел то, чего не успел заметить в прошлый раз, когда его накрыл сторож. Дерево вокруг винтов было слегка раскрошено, а краска облупилась. Вполне вероятно, что гроб открывали. «У меня больше нет выбора». Карим вытащил из кармана складные клещи-отвертку и начал отвинчивать крышку. Наконец он вынул последний винт. Стукаясь головой о свод (прибывавшая вода уже доходила ему до плеч), он с трудом отодвинул крышку, вытер рукавом глаза и, задержав дыхание, посмотрел в гроб.
Ужас едва не свалил его с ног: детского скелета в гробу не было. Так же, как и следов осквернения. Гроб был до краев заполнен мелкими белыми косточками. Кладбище грызунов. Тысячи высохших скелетиков. Тысячи крошечных остроконечных черепов. Тысячи ребрышек, загнутых, как хищные когти. Тысячи спинных позвонков.
Едва держась на ватных ногах, вцепившись одной рукой в край гроба, Карим протянул другую к этому жуткому костехранилищу. В свете его фонаря миниатюрные скелеты выглядели какими-то доисторическими существами.
И в этот миг за его спиной прогремел голос, заглушивший барабанный стук дождя:
