Жан-Кристоф Гранже - Багровые реки
Лицо комиссара было сплошь в крови и грязи, тело по-прежнему ныло и горело от боли, но он через силу повернулся, держа ружье наготове. Вокруг стояла тишина. Ни живой души. Внезапно у него закружилась голова, и он упал обратно, в бетонную траншею. На сей раз холодная вода обожгла его и привела в чувство. У него появилась одна идея, и он пополз к реке.
В конце концов, почему бы и нет? Прижав к груди ружье, он вошел в воду и дал увлечь себя течению, словно фараон, плывущий в погребальной ладье в страну мертвых.
49
Ньеман долго плыл вниз по течению. Открывая глаза, он видел у себя над головой, сквозь кроны деревьев, непроницаемо черное беззвездное небо. Слева и справа по берегам тянулись красные глинистые осыпи, опутанные ветвями и обнаженными корнями деревьев, — настоящий мангровый лес.
Вскоре река расширилась, налилась силой и угрожающе заворчала. Человек позволял ей нести себя, лежа на воде и запрокинув голову. От холода кровеносные сосуды сузились, и теперь рана на виске кровоточила уже не так обильно. Комиссару оставалось надеяться, что извилистый, но мощный поток доставит его к Гернону и университету.
Но его надежды не оправдались. Эта река текла не в сторону кампуса, она не текла вообще никуда. Затерявшись в лесу, петляя между деревьями, она постепенно сужалась, течение слабело и наконец остановилось вовсе.
Ньеман подплыл к берегу и, кряхтя, выбрался на сушу. Вода была такой илистой и мутной, что ничего не отражала. Комиссар рухнул на мокрую, устланную прелой листвой землю. Его ноздри впивали запахи этой осенней земли — характерные запахи тления и гари, гниющих растений и мертвых насекомых.
Перевернувшись на спину, он вгляделся в кроны деревьев. Растительность здесь была жиденькая, даже лесом не назовешь — скорее отдельные рощицы, создававшие впечатление разреженного пространства, где деревья росли привольно, не мешая друг другу. Однако вокруг стояла такая непроницаемая тьма, что невозможно было разглядеть даже черные массивы гор. Он не помнил, сколько времени плыл по реке и в каком направлении.
Пересилив боль и озноб, Ньеман дополз до ближайшего дерева и сел, привалившись к нему спиной. Он начал размышлять, пытаясь восстановить в памяти карту региона, на которой помечал расположение ключевых пунктов расследования. Главным из них был Гернонский университет, расположенный к северу от Сет-Ло. К северу.
Но как определить, где север, не имея никакого понятия о собственном местонахождении, без компаса или других магнитных инструментов? Днем еще можно сориентироваться по солнцу, но сейчас, ночью…
Ньеману очень не нравилось его состояние. Из рассеченной головы снова потекла кровь, руки и ноги уже начинали неметь от холода; еще несколько часов, и ему конец.
Внезапно его осенило. Даже сейчас, среди ночи, он вполне может определить стороны света по растениям. Комиссар был полным профаном в ботанике, но знал то, что известно всем и каждому: некоторые виды мхов и лишайников любят сырость и растут только в тени, избегая солнечных лучей. Значит, их нужно искать под деревьями с северной стороны.
Ньеман встал на колени и нашарил в кармане мокрого плаща противоударный футляр, где всегда хранил запасные очки. Они остались целы. Теперь можно было наконец разглядеть то, что его окружало.
Комиссар пополз вдоль пригорка, ощупывая подножия деревьев немеющими перемазанными пальцами. Через несколько минут он понял, что был прав: маленькие изумрудные подушечки мха действительно росли с одной стороны от каждого дерева. Эти крошечные бархатистые холмики — джунгли в миниатюре — указывали ему дорогу на север.
С трудом встав на ноги, он пошел туда, куда вели его мхи.
Он шагал, борясь с головокружением, то и дело оступаясь в рыхлой земле и чувствуя, как бешено колотится сердце. Ледяные промоины, жесткая кора, колючие лапы елей — все они как будто сговорились мешать ему, но он упрямо продвигался в намеченную сторону. Несмотря на смертельную усталость и горевшие раны, он шел все быстрее, черпая силы в пряных лесных запахах. Ему чудилось, будто он ощущает дыхание дождя, который приостановился на минуту, словно раздумывая, стоит ли ему лить дальше.
Наконец комиссар выбрался на шоссе.
Мокрый асфальт — путь к спасению — блестел всего в нескольких шагах. Ньеман снова нагнулся, ища глазами подушечки мха вдоль обочины, чтобы поточнее определиться с направлением.
Но тут из-за поворота выскочил жандармский автомобиль-фургон с ярко горящими фарами.
Увидев Ньемана, водитель затормозил. Люди бросились на помощь комиссару, который, не выпуская ружья из рук, бессильно опустился наземь.
Его схватили, понесли. Он смутно слышал шепот, возгласы, шуршание брезента. Где-то сбоку плясали зажженные фары. Один из жандармов крикнул шоферу:
— Давай в госпиталь, живо!
Почти теряя сознание, Ньеман пробормотал:
— Нет… В университет…
— Какой университет! Вы же разбились в лепешку!
— В университет. Я… у меня там встреча.
50
Дверь открылась, и навстречу ему сверкнула улыбка.
Пьер Ньеман опустил глаза. Он увидел сильные смуглые запястья женщины. Взгляд поднялся чуть выше, к рукавам толстого вязаного свитера, затем к воротнику, к шее, с нежными завитками на затылке, выбившимися из тяжелого пучка.
Он подумал о магии этой чудесной смуглой кожи, превращавшей любую, даже самую скромную одежду в царственный наряд. Фанни зевнула:
— Опаздываете, комиссар!
Ньеман попытался улыбнуться:
— Вы… вы не спали?
Молодая женщина покачала головой и отступила, давая комиссару пройти. Он вышел на свет, и Фанни испуганно застыла: она увидела окровавленную голову полицейского. Быстрым взглядом она оценила все последствия катастрофы: насквозь мокрый плащ, разорванный галстук, опаленные брюки.
— Что случилось? Вы попали в аварию?
Ньеман коротко кивнул и обвел взглядом гостиную маленькой квартирки. Несмотря на жар и озноб, несмотря на перебои в сердце, он был счастлив, что добрался сюда. Голые стены мягких расцветок. Стол с компьютером, заваленный книгами и бумагами. Камни и кристаллы на полках. Сваленный в кучу альпинистский инвентарь, фосфоресцирующая одежда. Квартира молодой девушки — и домоседки и спортсменки, любительницы уюта и опасных приключений. В какой-то краткий миг перед ним пронеслась вся их совместная экспедиция на ледник. Воспоминание блеснуло, как звездочка инея на окне.
Ньеман рухнул на стул. Снаружи опять припустил дождь. Он барабанил где-то наверху, по крыше. За стеной слышались тихие звуки, выдающие близость соседей: скрип двери, шаги. Ночная жизнь студентов — растревоженных, укрывшихся в своих одиноких кельях.
Фанни стащила с комиссара плащ и начала исследовать рану у него на виске. Казалось, зрелище развороченной багровой плоти и запекшейся крови не внушает ей никакого отвращения. Она даже тихо присвистнула:
— Ну и досталось же вам! Надеюсь, височная артерия не задета. Трудно сказать: из любой раны на голове кровь всегда хлещет фонтаном… Как это произошло?
— Дорожная авария, — лаконично ответил Ньеман.
— Давайте я отвезу вас в больницу.
— И речи быть не может. Я должен закончить расследование.
Фанни ушла в другую комнату и вернулась с целой кучей компрессов, лекарств и вакуумных пакетов со шприцами и сывороткой. Она открыла их, надорвав зубами, и вставила иголку в одноразовый шприц. Ньеман схватил ее за руку.
— Что это такое?
— Анестезирующее средство. Не бойтесь, оно снимет вам боль.
— Подождите.
И полицейский стал читать состав лекарств. Ксилокаин. Ладно, это действительно снимет боль, но не усыпит его. В знак согласия Ньеман выпустил руку Фанни.
— Не бойтесь, — повторила она. — Эта штука еще и остановит вам кровотечение.
Ньеман сидел, опустив голову, ему не было видно, что делает молодая женщина. Кажется, она обкалывала края раны. Через несколько секунд боль и в самом деле утихла.
— У вас есть чем зашить рану? — пробормотал он.
— Конечно нет. Вам нужно в больницу. Если кровь пойдет снова…
— Тогда просто наложите повязку потуже. Я должен продолжать работу на ясную голову.
Пожав плечами, Фанни начала опрыскивать салфетки медицинским аэрозолем. Ньеман исподтишка бросил на нее взгляд. Джинсы плотно облегали бедра девушки; ее женственное и вместе с тем сильное тело вызывало у комиссара глухое возбуждение даже в его нынешнем плачевном состоянии.
Он размышлял о противоречивости натуры Фанни. Как ей удается быть одновременно и воздушно-легкой и приземленной? И нежной и грубоватой? И близкой и далекой? Эта двойственность отражалась даже в ее взгляде: дерзкий блеск глаз смягчался плавной, мягкой линией бровей. Вдыхая едкий запах антисептиков, он спросил:
