Крейг Расселл - Кровавый орел
– Десятки ни в чем не повинных людей погибли из-за того, что несколько старшеклассниц сохли по одному кобелю, – произнес Фабель с горечью в голосе. В памяти всплыл разорванный взрывом труп двадцатипятилетнего Франца Веберна, отца полуторагодовалого ребенка… Он без напряжения мог вспомнить и других, страшные картины того времени до сих пор хранились в дальнем углу его сознания.
– Думаете, я не понимаю всего безумия наших тогдашних поступков? Думаете, я по-прежнему оголтелая? – с той же горечью в голосе отозвалась Марлис Менцель. – В штутгартской камере у меня была возможность пятнадцать долгих лет размышлять о случившемся. Вся беда в том, что Карл-Ганс имел над нами чудовищную власть. Он требовал беспрекословного повиновения и полной самоотдачи. Нарочно обрубал наши связи с семьями и друзьями, ограждал от контакта с любыми нормально мыслящими и разумными людьми. Мы должны были слушать и слышать только его. Он нам и мать, и отец, и брат, и товарищ, и любовник – все в одном флаконе… – Казалось, на секунду в ее глазах вспыхнуло прежнее обожание. Но она сухо закончила: – Ублюдок-манипулятор.
Менцель зажгла новую сигарету от докуренной. Желтые кончики пальцев – заядлая курильщица.
– Гизела была такой же, как и остальные?
Менцель печально улыбнулась:
– О, она была самой фанатичной. Карл-Ганс был ее первой любовью и первым мужчиной. К ней целиком подходит выражение «опьянена страстью». Поэтому у вас действительно не было выбора: ее могла остановить только пуля. Если бы ее застрелили не вы, застрелил бы другой полицейский. Карл-Ганс превратил Гизелу в настоящую терминаторшу и тем самым обрек на неминуемую гибель. Он, по-своему, и вами манипулировал: заставил вас убить ее.
– И все равно, сколько бы я ни думал, не могу понять – какого дьявола вы дали ему так себя поработить? – воскликнул Фабель. – Почему Свенссон, да и вы все испытывали потребность делать то, что вы делали? Что в нашем обществе было настолько ужасно, что казалось допустимым объявить ему войну на истребление?
Менцель ответила не сразу.
– Это все немецкое томление духа, – наконец сказала она. – Запутанность нашей истории. Неясность наших корней и запоздалое национальное объединение. Судорожная попытка определить свое место в мире, где все уже определились. Наш дух ненароком дотомился до нацизма. А потом, после страшной войны, мы шарахнулись к американцам – как нашкодившие дети, которые хотят подольститься к родителям, во всем им подражая. Ну и влетели в махровый капитализм, опопкорнили нашу культуру. А мы, со всем максимализмом юности, кинулись воевать с посредственностью… – Марлис Менцель сделала пауза и закончила с саркастической улыбкой: – И проиграли. Теми средствами, которые мы применяли, и нельзя было выиграть. В итоге посредственность победила. И я не знаю, трагедия это или нормальный ход жизни.
Фабель молча смотрел на свою чашку с чаем. Он тоже не знал, что означает тотальная победа заурядности: чудесно-размеренную сытую жизнь или одуряюще-бессмысленную сытую жизнь…
Его мысль метнулась к следующему важному вопросу.
– Свенссон действительно погиб? – спросил он.
Предполагалось, что Свенссон погиб при покушении на тогдашнего гамбургского первого бургомистра. Завязалась перестрелка с полицией, пуля попала в топливный бак – и автомобиль, в котором находился Свенссон, взорвался и сгорел. Труп не удалось идентифицировать даже по зубам – матерый террорист методично уничтожил все сведения о своем прошлом.
И опять Марлис Менцель ответила не сразу. Она откинулась на спинку стула и, медленно затягиваясь, смотрела на Фабеля долгим, бесцеремонным, оценивающим взглядом.
– Да, герр Фабель. Карл-Ганс умер в том автомобиле. Можете не сомневаться.
Фабель был склонен верить ей.
– Ладно, мне пора в Гамбург, – сказал он. – Извините, что потревожил.
– Вы и свое прошлое потревожили, правда? Мы обе живем в вашем прошлом: и Гизела, и я. Вы ведь и меня едва не прикончили… – После паузы она добавила: – Надеюсь, вы получили то, за чем приехали, герр Фабель?
Фабель улыбнулся и встал.
– Если бы я точно знал, зачем сюда приезжал… Ах да, желаю успеха вашей выставке!
– Хоть что-то за свою жизнь создала. Не век же разрушать… Что ж, неплохой конец жизни: первая и последняя выставка. – Менцель со смешком стряхнула пепел с сигареты в пепельницу.
– Простите, не понял? Что вы имеете в виду?
Марлис Менцель помахала сигаретой в руке.
– У меня рак легких, герр Фабель, – сказала она с горькой усмешкой. – Последняя стадия. Отчасти поэтому меня освободили досрочно. Если вы приехали, чтобы помочь свершиться правосудию, то вот оно вам!
– Мне искренне жаль, – промолвил Фабель. – До свидания, фрау Менцель.
– Прощайте, герр гаупткомиссар.
Четверг, 19 июня, 18.00. Пёзельдорф, ГамбургНа обратном пути Фабель позвонил в комиссию по расследованию убийств и попросил Марию собрать всю имеющуюся информацию о Вольфганге Айтеле. Для него никаких новостей не было, и Фабель сказал Марии, что в управлении появится только завтра утром. Затем позвонил Браунеру. Тот доложил, что отпечатки пальцев Шрайбера соответствуют второй, «несвежей», серии отпечатков, найденной в квартире Блюм. Это был тот редкий случай, когда наличие отпечатков пальцев на месте преступления оправдывало подозреваемого: будь Шрайбер убийцей, он постарался бы уничтожить все следы своего пребывания в квартире Ангелики Блюм. Сын Свена отличался предельной тщательностью и на других местах преступления не оставил ни единого следа. Следовательно, вероятность того, что Шрайбер – это Сын Свена, была близка к нулю.
У Фабеля имелось постоянное место в подземном гараже возле дома. Припарковав машину и выйдя из нее, он сладко потянулся и крякнул. И, вдруг ощутив неладное, резко повернулся. Прямо перед ним стояли два высоких мускулистых турка. Его рука метнулась к кобуре.
Турки, улыбаясь, подняли руки. Оба были черноволосыми и похожи, как братья, только у одного – пышные усы.
– Добрый день, герр Фабель, – сказал усатый. – Извините, что напугали вас. Мы к вам с добрыми намерениями. Герр Илмаз хочет поговорить с вами. Прямо сейчас, если вам удобно.
– А если мне прямо сейчас неудобно? – с вызовом сказал Фабель.
Усатый пожал плечами:
– Как угодно. Да только герр Илмаз велел передать – у него есть нечто важное, что поможет вашему расследованию.
– Где он сейчас?
– Мы отвезем вас к нему. Если вы не против.
Улыбчивость турок нисколько не успокаивала Фабеля.
– Ладно, – сказал он, – поехать поеду, но в своем автомобиле. Вы езжайте, а я за вами.
Как только они выехали из гаража, Фабель позвонил Вернеру Мейеру и сказал, что едет на встречу с осведомителем, имени которого и на этот раз не назвал. Вернер предложил послать команду поддержки; Фабель от помощи отказался.
Следуя за машиной турок, Фабель доехал до Харбурга. Там они свернули в район промышленной застройки и подъехали к каким-то складам. Фабель еще раз позвонил Вернеру Мейеру и сообщил, где именно он находится.
– Вы там поосторожней, Йен.
– Если через полчаса я не объявлюсь, – сказал Фабель, – присылайте сюда тяжелую кавалерию.
Фабель защелкнул сотовый телефон и вылез из «БМВ». Усатый турок открыл перед ним дверь склада. Фабель жестом показал: «Только после вас!»
Довольно большое помещение было забито мешками с маркировкой на турецком языке. За столом сидели Илмаз и еще двое мужчин: один – солидный турок, другой – очень худой человек непонятной национальности и неопределенного возраста в истрепанной армейской шинели, по виду наркоман – с ввалившимися глазами и нездорового цвета кожей. Вокруг одной ноздри виднелась корочка запекшейся крови.
Илмаз, широко улыбаясь, поднялся навстречу гаупткомиссару. Фабель пожал протянутую ему руку.
– Спасибо, что приехали, герр Фабель. Извините, что принимаю вас в таком странном месте. Я подумал, что в данном случае нам предпочтительней побеседовать, не привлекая ничьего внимания. У меня… точнее, у присутствующего здесь моего друга есть весьма любопытная информации. Как видите, я сдержал обещание, герр гаупткомиссар. Помогаю вам при первой же возможности.
– А с носом-то что? – спросил Фабель у илмазовского «друга».
– С лестницы упал, – торопливо ответил тот высоким хриплым голосом, покосившись на сидевшего рядом с Илмазом могучего турка с кулаками-кувалдами.
– Этот… господин… его зовут Ханзи Краус, – сказал Илмаз, – желает кое-чем с вами поделиться.
Ханзи Краус развернул на столе вынутую из кармана шинели тряпицу. В ней оказался желтый пистолет с богато инкрустированной рукояткой. Надпись на кириллице – «Форт-12». Чуть ниже по-английски: «Made in Ukraine».
