Маурицио де Джованни - Кровавый приговор
После монолога на сцену вышла исполнительница главной женской роли, безобразная внешне, но игравшая очень хорошо. Ричарди догадался, что это, должно быть, сестра главы труппы: актриса была очень похожа на драматурга. У него в голове мелькнула мысль, что семейное театральное предприятие — это, должно быть, выгодно: большая экономия средств. Публика веселилась, дуэт был блестящий, ритм хороший, реплики — короткие и резкие, приправленные эротикой. Смеялись все, кроме мужа и жены Серра, полицейских и еще Антониетты, погруженной в собственные видения.
В какой-то момент, сразу после того, как закончился обмен репликами, на сцену вышел Ромор. Главный герой встретил его ядовитой насмешкой, которая вызвала у публики громкий хохот. Ричарди вспомнил слова актера о нелюбви к нему исполнителя главной роли и понял, что Ромор был прав. Три девушки, сидевшие впереди комиссара, позабыли о своих спутниках, стали что-то шептать одна другой и нервно посмеиваться. У Ромора была свита поклонниц. Когда в зале снова стало тихо, актер сделал шаг вперед и приготовился произнести свою реплику. Но тут случилось нечто неожиданное.
Еще из-за кулис, ожидая своего выхода, Аттилио увидел, что знакомая ложа в первом ряду снова занята. Этого давно не случалось, и он уже привык к неуверенности, сомнениям и одиночеству. Как ягненок, отданный на заклание, он был вынужден каждый вечер, день за днем терпеть издевательства проклятого главы труппы, не имея ни возможности ответить, ни надежды отомстить.
Но сегодня, именно в последний вечер, Эмма вернулась: он видел ее. И она была одна, без подруги-прикрытия. Это могло означать только одно: она отбросила страх и условности общества, она решила исполнить свое обязательство и уехать с ним в новую жизнь. Сияя от счастья, он вышел на сцену. Пусть этот заносчивый шут в последний раз получит свое удовольствие; теперь это уже не важно.
Когда Аттилио появился на сцене, Эмма вытянулась вперед так, что почти перегнулась через бортик ложи. Она смотрела на сцену, но мысли ее были обращены внутрь себя. Она искала в душе отголосок страсти, которую, ей казалось, чувствовала еще четверть часа назад, но не находила ничего. Мужчина, которого она недавно любила больше всех на свете, вдруг показался ей незнакомым. Она ясно увидела, что больше ничего не значит для этого человека, и мгновенно поняла, что у их близости не было будущего. Не это ли Кализе увидела в картах в последний раз? — подумала Эмма. И вдруг услышала в партере голос гадалки — как раз в тот момент, когда вспомнила о ней!
Руджеро, стоявший за спиной у Эммы, сделал шаг вперед и протянул руку к карману сюртука.
Ричари сначала решил, что видит призрак. Стараясь следить за реакциями Эммы и контролировать каждое, даже малейшее, движение Руджеро, он перестал обращать внимание на сцену и партер. Публика молча ждала реплику, актеры играли замешательство, вызванное появлением Ромора. И вдруг ясно прозвучал голос, который комиссар сразу узнал, — голос призрака Кармелы Кализе. Он мгновенно повернулся на этот звук и увидел такое, что похолодел от ужаса.
Антониетта встала со своего места. Она выгнулась назад, отчего казалась еще меньше, немного искривила ноги, наклонила голову под почти неестественным углом. Левая ее рука бессильно висела вдоль тела, правая как будто начала неясное по смыслу движение, словно прогоняла кого-то или что-то, отстраняла от себя. Тупое, бессмысленное лицо стало печальным. Казалось, девочка была во власти какого-то ужасного воспоминания.
Из ее горла вырвался хриплый звук. И даже Ричарди, который привык ко всем возможным ужасам, не мог потом забыть слова, которые четко произнесла своим искривленным ртом никогда не говорившая раньше девочка: «Хосподь не купец, который плотит по субботам».
Все зрители повернулись к ней. Кто-то даже захлопал в ладоши, решив, что это часть представления. Актеры на сцене удивленно переглядывались.
Ромор шагнул вперед, прищурив глаза и прикрывая их рукой от света прожекторов, попытался рассмотреть что-то в партере, а потом произнес:
— Мама, это ты?
Ричарди, словно окаменев, глядел на призрак старухи, который с поразительной точностью изображала Антониетта. Его легкие как будто сжало тисками, и весь воздух вышел из них за один выдох.
Потом раздался оглушительный отчаянный крик — вопль потерявшего надежду ребенка, и Аттилио спрыгнул со сцены. Его глаза выкатились так, что почти вылезли из глазниц; верхняя губа приподнялась, открыв зубы, как у голодного волка.
— Будь ты проклята! Ты не моя мать!
Майоне с удивительной легкостью вскочил со своего места и схватил актера за ноги; тот упал. Но даже теперь, когда бригадир удерживал его всем своим немалым весом, Аттилио продолжал ползти к девочке. Его пальцы согнулись, как когти, из груди сквозь перекошенный рот вырывалось рычание. Антониетта же пристально смотрела на него и продолжала повторять поговорку Кармелы Кализе. Только после того, как бригадиру пришли на помощь Ардизио и Чезарано, Аттилио замер на месте и заплакал.
62
Не рассказывайте мне, что она моя мать. Проклятая ведьма, мерзкая шлюха! Не говорите мне, что у меня и у нее одна кровь.
Я помню свою мать. Она была, может быть, старше, чем матери других мальчиков в нашем училище, но зато умней. Она говорила мне: «Я должна работать, поэтому не могу жить с тобой. Но я дам тебе все, дам больше, чем имеют остальные мальчики, у которых есть всего один костюм, один карандаш, одна тетрадка». Меня мама просто засыпала разными вещами. Знаете почему? Потому что я красивый.
Я нравился монахиням, нравился учительнице. А на товарищей мне было наплевать. Один раз они заперли меня в ванной и побили. Били по телу, но не по лицу, иначе побои увидели бы и их наказали. Мне на них было наплевать.
Постепенно я рос, становился красивей, и мама давала мне все больше вещей. Она говорила, что у нее есть только я и я должен иметь все. И я хотел все, потому что человек привыкает к хорошему. А если я что-то хотел, мама мне это давала. Она говорила, что я родился случайно, она даже сама не знала как. Иногда она говорила, что мой отец был моряком и ушел в плавание, иногда, если я вел себя хорошо, отец был знатным дворянином. А если я ее злил, отец был свинья и пьянчуга. Вот какая у меня мама.
Теперь я большой и хочу быть актером. Хочу потому, что я красивый — я вам уже говорил про это? — и умею петь и танцевать. А если мне говорят «нет», так это потому, что завидуют. Они хуже, чем я. Мама говорит: я не должен показывать, что я ее сын, иначе она не сможет давать мне деньги. И я хожу к ней тайком, по ночам, и слушаю ее, а она учит меня, что я должен делать. И дает деньги, которые появляются неизвестно откуда. Мама говорит мне, что привратница, мать дурочки, копит деньги именно для дурочки. Поэтому она сказала привратнице, что они одинаковые: каждая старается для своего ребенка. Но привратницу я не понимаю; может быть, она такая же дура, как ее дочь. Я — другое дело: я красивый, мама смотрит на меня и улыбается. И говорит мне, что я должен делать, что я должен говорить. Поэтому не говорите мне, что эта колдунья — моя мама.
Я запоминаю, что мне сказала мама. И делаю это. Когда не могу с ней поговорить, я путаюсь и ошибаюсь.
С Эммой я сделал все, что мне сказала моя мама. Она долго искала себе поклонницу — даму из общества. И вот однажды сказала мне, что нашла такую. Даму привела к ней моя двоюродная сестра, которую я не знаю; я даже не знал, что она существует. Мама, как всегда, продумала все — каждую мелочь. И сказала мне, где я должен находиться и что должен сказать. И велела быть внимательней, чем обычно: Эмма не должна понять, что я — сын моей мамы. Потому что вы ведь знаете: мама — это что-то единственное в своем роде: если ты ищешь помощи, она тебе помогает. Если это не так, зачем вообще существуют мамы?
Итак, я влюбил в себя Эмму. Это я умею от природы. Каждую ночь я приходил к маме. Она оставляла дверь открытой для меня, и я поднимался по лестнице после того, как привратница гасила свет: я видел с улицы, что он погас. И мама говорила мне, что я должен делать. Эмма влюбилась и больше не могла жить без меня. Я занимался с ней любовью, это мне нравилось. Мама подтолкнула ее к тому, чтобы она все устроила как надо с деньгами и своим старым глупым мужем. Мама сказала мне: «Мы оставим его в одних штанах. И уедем со всеми деньгами. У Эммы мужские манеры: она курит и водит машину. Она всегда может попасть в аварию на своем красном автомобиле. Так что пока заберем деньги и уедем, а потом подумаем насчет аварии».
Мама засмеялась и приласкала меня. Мне нравится, когда она смеется. Это значит, что все хорошо.
Потом, однажды вечером, Эмма пришла в театр опухшая от слез. И сказала мне: «Хватит, больше я не должна видеть тебя». Я не знал, что сказать: такое мне объясняет мама. Я должен был пойти к маме, но в тот день не смог, потому что привратница не погасила свет: ее дурочка-дочь поздно легла спать. Я пришел через день и спросил у мамы, что происходит. Я уже рассказывал вам, какая моя мама умная. Мы с ней совершенные — я красивый, она умная.
