Михаил Белозёров - Украина.точка.РУ (СИ)
Он ещё не знал, как решить эту задачу, и даже не представлял, что будет делать; ясно одно – группа на грани провала. И это главное, а всё остальное – любовь, морковь и помидоры – потом, когда пыль уляжется, и у всех будут холодные головы, а пока надо уносить ноги.
– А ты Пророку позвони, – ехидно посоветовал он.
– Уже… – бросила она, деловито пряча платок в сумочку.
– В смысле? – оглянулся, поднимаясь.
Ирина Самохвалова снова была прежней, той, какой он знал её в школе, ещё в те времена, когда на переменах она пряталась от мальчишек в туалете, но уже писала свои стихи и даже издала первую книжку, отметив это событие, по словам Кубинского, первой татуировкой на спине. Потом она её разрисовала всю, потому что книжек у неё было аж тринадцать.
– Он в курсе наших отношений.
– Зачем? – удивился он, делая шаг в сторону, как будто собираясь улизнуть.
Она не отреагировала, словно ей было безразлично мнение Цветаева.
– Так надо. – Она царственно поправила волосы и снова сделалась первой школьной красавицей, хотя не была накрашенной, просто у неё появилась надежда и она успокоилась.
– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – негодуя, пробормотал Цветаев.
Она взглянула на него и царственно смилостивилась:
– Ах, Цветаев, Цветаев, ничегошеньки ты не понимаешь.
– Ну да, куда нам сирым и босым.
В башку почему-то лезло словосочетание «креативный троллинг» или не менее обидное – «шлюха». Цветаев пошёл из сквера с тяжёлой душой, надеясь, что этим всё и закончится, как рано или поздно закончится война, и они вернутся домой и будут прежними, теми, которыми он всех их представлял, – беззаботными и весёлыми, а главное – он обнимет свою Наташку.
Он был опустошён, не потому что Ирина Самохвалова оказалась куда хитрее и циничнее, чем он мог предположить, не потому что она бросила или собиралась бросить Пророка из-за ничтожества по имени Лёха Бирсана, а потому что она предала прошлое. И в этом они с Лёхой Бирсаном были в чем-то похожи. Лёха Бирсан тоже отрёкся от прошлого, оно его не интересовало, поэтому и стал предателем.
Цветаев сел в машину и с пустым сердцем поехал в магазин Татьяны Воронцовой, чтобы успокоиться и привести душу в порядок.
***
У него вдруг появилось чувство, что всё кончится плохо, очень плохо, и он испытал такой упадок сил, что вынужден был остановиться и некоторое время тупо смотрел поверх руля на поток машин. Только я не ещё не знаю, что конкретно произойдёт, думал он с тяжелым чувством обречённого, и вряд ли узнаю, а когда «оно» произойдёт, то только и останется, что сопоставить факты и ощущения. Ну возьмут нас, ну будут пытать, храбрился он, нащупывая граната РГД-5, которую последнее время таскал с собой. Лично я сразу подорвусь, и баста!
Однако случилось совсем другое, к чему он не был готов, и это «совсем другое» запустилось не совсем так, как он понимал, не сегодня и не вчера, хотя и обреталось рядом, но в какой-то момент «решило» действовать, словно настал его час, и Цветаев растерялся, потому что рассчитывал на другой исход. У него было большое подозрение, что как раз Пророк, сам не ведая того, запустил этот механизм. Спросил бы меня, и я бы ответил, что никого не надо подозревать. Всё дело в том, что он случайно заступил туда, куда заступать нельзя – нет там ответа для человеческого понимания, одна игра, реакция на ожидание, вот уж кого не надо провоцировать.
Для него же в реальности всё началось с того, что на Артёма, у Дома художников, его вдруг подрезала белая «мазда», да так, что он едва не вылетел на тротуар, а «мазда» с визгом умчалась прочь. За такие вещи самое малое уши отрывают и ставят в угол на горох. Цветаев нащупал «калаш» и нагнал наглеца за Львовской площадью, чтобы убедиться, что это случайность, а когда увидел за рулём ухмыляющегося Рыжего, то всё понял. Старый, избитый фокус, который они проделывали с Пророком так часто, что фокус перестал быть фокусом, а превратился в рутину, в обычный приём ухода от слежки. Только Пророк делал его не так явно. Так что Рыжий, который тоже стал виртуозом этого дела, сработал на твёрдую «пятёрку»: и себя показал, и создал видимость хама, который презрел правила хорошего тона, хотя какие правила хорошего тона в гнилом городе?
Рыжий показал Цветаеву большой палец и дал газу. Задача состояла в том, чтобы в азарте в кого-нибудь не врезаться до самого того момента, когда справа не появится зелёная арка «Мармур Грант». Вот в эту арку и надо было прошмыгнуть, чтобы пробежать через дворы на Стрелецкую и прыгнуть в машину, в данном случае к Рыжему.
– Привет! – сказал Цветаев, ныряя на заднее сидение, чтобы обмануть гипотетическую слежку.
Рыжий рванул, и они полетели, лавируя, между туповатыми бандерлогами с их знамёнами, свастикой и «вилами». На подъёме Ивана Франка Рыжий сбросил скорость, оглянулся и сказал, бросив взгляд в зеркало бокового обзора:
– Вроде, никого. Вылазь!
Цветаев скинул с себя плед и сел.
– Ну здорово! – сказал он, пожимая крепкую лапу Рыжего. – Чего пугаешь-то?
Он поймал себя на желании поделиться насчёт Самохваловой и Лёхи Бирсана. Даже открыл рот, но вовремя вспомнил, что во-первых, Рыжий не имеет к этой истории никакого отношения, а во-вторых, это личное дело Пророка, и нечего трепаться на каждом углу.
У Рыжего было очень и очень крепкое рукопожатие, как у всякого бывалого альпиниста. В девяносто пятом он сорвался на горе Ушба[186] с двух крюков и пролетел метров пятнадцать. Его спас напарник, который захлестнул верёвку за камень, и когда он синий, как куриная тушка, но с целыми костями, явился домой, жена выкинула рюкзак за дверь и заявила: «Или я, или горы!» Поэтому выше КМС[187] он не поднялся, тосковал по горам, готов был говорить о них часами, по ночам плакал, проклинал Бога и судьбу, которую обмануть не смог. У него появилась любимая фраза: «Вот когда мы ходили на Эверест…» Обычно после этой фразы замолкал, словно ждал ответной реакции от слова «Эверест», и только потом продолжал говорить.
– Звонили, звонили, – объяснил Рыжий, глядя то на него, то на дорогу, – а у тебя телефон не отвечает.
– Ляха бляха! – воскликнул Цветаев и полез в карман.
Иногда с его телефоном такое случалось, отключался он ни с того, ни с сего. Давно было пора новый купить, да руки не доходили.
– Пророк тебя ищет. Новое дело затевается.
– Мы ещё от старого не обсохли, – заметил Цветаев и удивился, опять нарушены известные принципы. Обычно после каждой операции группа отлёживалась несколько дней, а здесь снова в бой.
– Ну, я не знаю, – пожал плечами Рыжий, сворачивая на бульвар Шевченко, – как Пророк скажет.
Да кто бы спорил, подумал Цветаев и решил, что они возвращаются на элитную явку, но Рыжий пересёк бульвар в районе центральных железнодорожных касс, там, где когда-то возвышался памятник Щорсу, и по улице Симона Петлюры поехал вниз, к вокзалу. Узнаю Антона, почти с нежностью подумал Цветаев, сунуться туда, где тебя меньше всего ждут.
Их уже вынюхивали, их уже выслеживали: на перекрёстках появились бандерлоги, которые нервно оглядывались, держа палец на спусковом крючке, на переулках высовывались стволы бронетранспортёров, а пиндосы с собаками прятались за мешками с песком. Гады, думал Цветаев, вас бы под артиллерийский обстрел! Суки!
Вокзал вообще был сплошная «колючкой». На крыше торчали спаренные зенитные установки ЗУ-23, а по обе стороны вокзала стояли танки, мешая движению транспорта. Рыжий свернул вправо, на Жилянскую, в старый район с двухэтажной застройкой, где когда-то любили возводить купеческие дома и вообще, обустраиваться с теми удобствами, которые теперь казались архаичными.
Один такой старый домик красного кирпича, с железной лестницей на второй этаж и облюбовал Пророк. Цветаев, вытер ноги и вошёл. Пахло газом, ладаном и, естественно – кошками. В крохотной прихожей стоял гроб с покойником. Тёмные старухи косились из-за него. Батюшка с кадилом мелькнул в тёмном коридоре.
– Иди за мной, – сказал Пророк, неожиданно с чувством пожимая руку.
Увёл в ближайшую комнату, где зеркала были завешаны простынями и где пахло всё тем же ладаном. Цветаев едва не стошнило, до этого он не бывал в доме покойника.
Пророк налил водки и торжественно заявил:
– Я уверен, что ты не предатель!
Он так и сказал: «я уверен», словно всё ещё сомневался и оставлял за собой свободу действий. Цветаева покоробила, но всё же воскликнул с благодарностью:
– Старик, я даже не сомневался!
Не часто тебя хватил друг, стоит по привычке и обрадоваться.
– Не сомневаются только покойники! – многозначительно произнёс Пророк, выпил, не поморщившись, и посмотрел на него так, что Цветаев продрало до копчика и он понял, всё, кончилась полоса невезения, и вздохнул с облегчением, но, идиот Пророк ничего не заметил, или заметил, но с высоты своего возмужания не подал вида.
