Экземпляр (СИ) - Купор Юлия

«Как же хреново!» — думал Костя, затягиваясь сигаретой. Его нутро будто разрезали перочинным ножиком, а внутренности заменили требухой. «Парацетамол!» — судорожно подумал Костя и аж подпрыгнул. Точно-точно-точно! Забрезжил, внезапно забрезжил свет в конце дурацкого сверхъестественного тоннеля. Парацетамол! На каком-то из форумов несчастный страдалец, кажется из Петрозаводска, писал, что его избавил от мучений обыкновенный парацетамол, правда, наглотался он его в неимоверных количествах. В Костиной голове сам собой возник тупейший интернетовский заголовок «Продал душу Дьяволу? Поможет простой советский…» — и резко сделалось смешно.

Костя выбросил окурок в железную урну и поторопился в аптеку, в голове прокручивая длинную форумную ветку, которую он читал вчера в ночи. Так вот, какой-то юный сатанист-любитель, уже из Новосибирска, добавил, что парацетамол лучше брать шипучий: он действует быстрее и достаточно растворить две таблетки.

Костя купил парацетамол и поднялся до фуд-корта, чтобы попросить у них стакан воды. Ноги были ватными, слушались с трудом и, более того, будто бы жили своей жизнью. Голова гудела, как потревоженный улей.

Косте налили стакан воды, он бросил туда пару таблеток, и таблетки с жизнерадостным шипеньем начали исчезать. Как ни странно, полегчало. Организм мало-помалу пришел в состояние динамического равновесия, прошла головная боль, прекратился шум в ушах, и даже вернулся аппетит. Костя зашел в «Перекресток», купил себе крохотное корытце оливье и вернулся с этим корытцем в магазин. Там его ждал встревоженный Марк. Он, скорее всего, удивился, когда увидел Костю живым.

— Знаешь… — Марк замялся, будто хотел задать неловкий вопрос и все никак не решался, — мне даже страшно представить, на каких таких рейвах ты отжигаешь.

Костя перестал есть оливье да так и застыл — с пластиковым корытцем салата в одной руке и маленькой вилочкой в другой. Марк прищурил свои грустные глаза панды.

— Я в молодости бывал на рейвах. Ох, что там творилось! Боже мой, боже мой. Славные были времена, — в голосе Марка звучала не просто грусть — в голосе Марка звучала скорбь. — На Казантип каждое лето ездил, — продолжал предаваться воспоминаниям Марк. — Ни одного не пропустил. Вот так свою молодость и проказантипил.

— Какая тонкая метафора человеческого существования, — жуя, философски заметил Костя.

— А ты бывал на Казантипе? — строго спросил Марк.

— Ни разу, — сознался Костя и потупил взор. — На «Нашествии» один раз был, когда у них еще «Балтика» спонсором была.

— Я это к чему все спрашиваю… — выдержав небольшую паузу, поинтересовался Марк.

В эту минуту в салон зашел мужчина в серой болоньевой куртке и начал смущенно разглядывать витрину с айфонами. На него, разумеется, никто не обратил внимания.

— Ну? — произнес Костя и швырнул пустое корытце из-под салата в мусорное ведро.

— Ты явно где-то тусишь, — медленно выговаривая слова, сказал Марк.

Костя в этот момент вылез из-за стойки и задвинул за собой высокий барный стул. Марк следил за его действиями как завороженный и время от времени почесывал татуировки.

— Обычно я тусуюсь в аду, — ответил ему Костя и решительным шагом направился к мужчине в серой куртке.

Тот по-прежнему с вожделением разглядывал подсвеченную витрину с айфонами.

— В аду? — переспросил Марк, и его мутноватые глаза удивленно округлились.

— Да, в аду. Самом настоящем аду, — произнес Костя и обратился уже к скучающему мужчине в серой болоньевой куртке: — Вам что-нибудь подсказать?

3

Диана пришла, когда на часах было восемь. Костя не видел, но знал: вот сейчас она захлопнула дверь, нашарила в потемках выключатель, спрятавшийся между старых курток, сняла сапоги и переобулась в домашние туфли — не видел, но ждал, затаив дыхание и превратившись в слух, что сейчас, сию же секунду распахнется кухонная дверь и на пороге появится наконец-то Диана.

Стол был накрыт, как в мишленовском ресторане, — дьявол, храни Блаватского! Плакали восковыми слезами свечи в серебряных канделябрах — раритет, винтаж, романтика, будто бы не разбитая Фестивальная за окном, а Елисейские Поля какие-нибудь. Салфеточки в салфетницах — белоснежное кружево, трогать нельзя, только смотреть. Готические тени, сотканные из потусторонней темноты. Щепотка мистики, вечер перестает быть томным — а впрочем, уже перестал. Для Кости это был вечер надежд и новой жизни. Только бы Векслер не обманул, только бы все это было не зря, не напрасно было.

Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь. Диана появилась в тот момент, когда Костя переставлял пустые тарелки, потому что ему казалось, будто они лежат недостаточно симметрично, и сам себе напоминал незадачливого фотографа, который сделал уже с десяток снимков с заваленным горизонтом и в припадке перфекционизма делает еще много снимков, но чем дальше, тем хуже, и на всех последующих фотографиях горизонт еще более завален, чем на предыдущих.

Блаватский, этот бог кулинарии, сотворил такое чудо, которое и Гордону Рамзи было бы не по силам. Гордон Рамзи бы побрезговал зайти на кухню типовой панельной девятиэтажки. Блаватский, хвала небесам, был не таков. Сначала он приготовил яйца, фаршированные трюфелями. Притащил откуда-то стеклянную банку консервированных трюфелей (в банке их было ровно два), сварил в кастрюльке полдюжины яиц, амнистированных из холодильника, минут десять поколдовал — и вуаля: деликатесные фаршированные яйца были готовы и разложены на тарелке. Потом настала очередь рыбы. Блаватский притащил семгу и приготовил из нее восхитительные нежнейшие стейки. А какой на кухне был аромат, словами не передать!

Блаватский, не переставая сердито ворчать, нашел где-то в ящике глиняный подносик, расписанный под хохлому. На этот подносик он и выложил вожделенные рыбные стейки, которые предполагалось подавать с соусом тартар, благо соусница так же благополучно нашлась. И вот наконец появилась госпожа Григорьева, и…

— Господи ты боже мой! — реакция Дианы превзошла все Костины ожидания: та сделала большие глаза и сложила ладони лодочкой в молитвенном жесте. — Это что?

— Это яйца, фаршированные трюфелями, — объяснил Костя, пытаясь сосредоточиться на деталях при условии, что общая картина мира расползалась, как пятно Роршаха.

— Фаршированные чем? — переспросила Диана, продолжая талантливо изображать знак вопроса. — Скажи честно, нашу кулинарию купил какой-нибудь олигарх из Москвы?

— Это не из кулинарии, — пояснил Костя, внутренне ликуя — очень уж ему нравилось следить за реакцией Дианы.

— А.

Минут на пять Диана скрылась в ванной и вернулась, держа в руках полотенце, точно знамя.

— А в честь какого события ужин? — спросила Диана, усаживаясь за стол.

Полотенце она элегантным жестом постелила на колени и машинально расправила.

— В честь того, что я проголодался, — Костя пытался сохранить простодушный вид, но его так и тянуло ухмыльнуться, состроить типичную «смотри-как-я-умею» гримасу, чтобы получить похвалу и чтобы быть уверенным на все сто, что эта похвала заслуженная.

— А ты всегда питаешься деликатесами? Мы вроде лет десять живем, раньше тебя устраивала оливьешка от тети Зульфии, — съязвила Диана. — Костя, трюфели? Где ты в нашем городе нашел трюфели?

— Это коммерческая тайна, — ответил Костя, и перед его мысленным взором возникло самодовольное усатое лицо пана Блаватского.

— А шампанское? — не унималась Диана, которой, очевидно, приспичило обличать Костю. Она вынула бутылку из ведерка и принялась внимательно изучать этикетку. — Ба, да тут ни слова по-русски!

— Дай сюда бутылку и давай есть, — Костя попытался изобразить легкую сердитость.

— У нас годовщина, а я опять забыла? — спросила Диана, наблюдая за тем, как Костя возится со строптивой бутылкой.

— Нет, у нас не годовщина.

Пробка выскочила с гордым «блямс!». Шампанское сотворило небольшой фонтанчик и обильной горной речкой потекло в высокие хрустальные бокалы. Блаватский повозмущался, что у Кости нет нормальных бокалов для шампанского, прошипев что-то вроде «ну что за дрянь», смотался куда-то, отсутствовал полчаса, затем вернулся с шуршащим пакетом, в котором, завернутые в нежнейшую папиросную бумагу, лежали два хрустальных бокала. И вот теперь эти бокалы были наполнены шампанским.