Мартин О'Брайен - Убийство по французски
Жако и Дютуа посмотрели друг на друга. Коньяк, сигара, музыка — нетрудно представить, что тут произошло час назад.
— Похоже, он не хотел, чтобы она видела, — сказал Дютуа, показывая Жако на полдюжины фотографий в серебряных рамках по всей комнате — на столе, на книжных шкафах, на столике за дверью, — уложенных изображением вниз.
Жако взял ближайшую. Черно-белый снимок. Сьюзи де Котиньи опирается на лыжные палки, позади гряда вершин.
— Спасибо, Люк. Кажется, мы здесь закончили,
— Хотите, чтобы я побыл тут? Пока не приедут медики?
Жако подергал себя за ухо, покачал головой.
— Судя по звуку, они только что прибыли.
По дороге в город Жако позвонил Пелюзу, чтобы выяснить, как у них с Карно. Привели они его, стоит приезжать?
— Пока ничего, — доложил Пелюз. — Его нет в квартире, поэтому проверяем все известные берлоги. Я позвоню, как только мы его возьмем.
Жако отключился, но через несколько секунд мобильник снова зазвонил.
Это был Жуанно, он задержался на работе.
— Отпечатки, которые вы дали Клиссону? На вашем удостоверении? — начал помощник Клиссона.
— Да. И?.. Есть совпадения с отпечатками в квартире на Кур-Льето?
— Ни одного, — ответил Жуанно. — Сверили с тридцатью семью образцами, но ни намека. Или парень надевал перчатки, или никогда там не был.
— Спасибо, — вздохнул Жако.
Настало время что-нибудь съесть и пораньше лечь спать.
60
Несмотря на продолжительность перелета и усталость после трех месяцев, проведенных в суде в Палм-Бич, Макс Бенедикт не бездействовал. За два проведенных на ферме Мани дня он распаковал больше дюжины ящиков — картины, ковры, белье, свои книги, — заставил шкафы фарфором, а холодильник наполнил закупленными в близлежащих Роксабене и Сен-Бернар-ле-Шапитре продуктами, установил полки для вин в подвале под террасой и в тот же день купил себе в магазине в пригороде Кавайона телевизор с плоским экраном и музыкальный центр. Только вернувшись домой, он с раздражением выяснил, что ни телевизор, ни музыкальный центр не имеют нужных разъемов. Это означало новую поездку в Роксабен. Но так как он понятия не имел, в каком ящике упакована его коллекция дисков, то настроил радио на станцию, транслирующую классическую музыку, налил бокал шампанского и уселся на террасе понаблюдать, как солнце садится за далекие склоны.
Через двадцать минут, когда закончилась одна из его любимых арий и его глаза закрылись, покой Бенедикта нарушило новостное бормотанье. Обычные вещи — война, голод, алчность компаний, политические игры. Бенедикт пропустил все это мимо ушей, не желая вставать из уютного кресла и искать другую станцию, понимая, что музыка возобновится очень скоро.
Но тут голос диктора понизился настолько, что это привлекло внимание Бенедикта. Важная новость. Сообщалось о двойной трагедии, об убийстве и самоубийстве в Марселе.
А потом нечто, заставившее Бенедикта нахмуриться — знакомое имя. Но прежде чем он успел правильно усвоить информацию, сводка закончилась и вновь пошла музыка.
Бенедикт вытащил себя из кресла, прошел в гостиную и включил телевизор. Более длинные, чем радиосообщения, телевизионные новости пока крутились вокруг мирных договоренностей по Ближнему Востоку. Бенедикт прошел на кухню, снова наполнил бокал, потом вернулся в гостиную.
Новость завладела вниманием Бенедикта. Когда передача закончилась, усталость и длительность перелета вдруг взяли свое, и он почувствовал себя опустошенным. Выключил телевизор и радио, закрыл двери на террасу и пошел к кровати. Простыни захрустели, прохладные и зовущие.
В три утра — девять вечера по нью-йоркскому времени — Бенедикт сел в постели, взял телефон и набрал номер.
Когда сработало соединение, он сразу перешел к делу.
— Тина? Это Макс. Слушай...
61
Напрягся. Расслабился. Напрягся. Расслабился.
Две тысячи девятьсот девяносто семь девяносто восемь...
...девяносто девять... Три тысячи.
Кушо дал пальцам расслабиться на руле, почувствовал, что мускулы на руках гудят. Легкая, приятная боль. Удивительная невесомость в руках, когда он отпустил руль и ударил ладонями по джинсам. Он сжал кулаки, ощутил, как побелевшие суставы хрустнули, кровь отлила. Он распрямил спину и повел плечами, убирая напряжение.
Три тысячи. Неплохо. Подумал, чем заняться еще — икрами, диафрагмой или спиной? Он знал дюжину или больше упражнений, которые мог выполнять за рулем машины, чтобы было чем заняться и поддерживать форму. Но Кушо также знал, что нужно быть осторожным. Однажды он перестарался, поглаживая верхнюю часть бедер, и, выйдя из машины, едва не завалился на тротуар. Проезжающим мимо, должно быть, было смешно смотреть, как он семенит, но это заставило его задуматься. Он остановился слишком поздно, чтобы суметь расслабиться, и едва не промахнулся. Он словно пользовался телом другого человека, реакция на пару тактов отставала от мозга. Он был на волосок, это точно.
Подняв часы к свету, Кушо проверил время: 11.20. Он сидел там уже час, в ряду запаркованных вдоль Тамасен-авеню машин. Подождет еще час, если нужно. А потом еще. Сколько бы ни понадобилось. Рэссак прямо сказал, что работа должна быть сделана сегодня ночью, а Кушо прекрасно знал, что значит разочаровать босса.
В пятидесяти метрах впереди, на другой стороне улицы, был служебный вход ресторана «Молино», проход под аркой между турагентством и кондитерской, кусок тьмы между освещенными окнами заведений. Посредник Рэссака, Карно, показал ему это место в среду вечером. Они просидели здесь полчаса, увидели троих из обслуживающего персонала, вышедших на улицу, когда Карно толкнул его локтем и кивнул.
Четвертая фигура, мишень. Притаившись в темноте, словно зверь, вынюхивающий хищников, он посмотрел в одну, потом в другую сторону, прежде чем выйти на свет. По словам Карно, он живет в шести кварталах отсюда на первом этаже в переулке у Репюблик. У него нет ни машины, ни велосипеда, и он никогда не ездит на автобусе. Они наблюдали, когда он проходит мимо — голова опущена, руки в карманах, — держась ближе к освещенным витринам магазинов на противоположной стороне улицы. Быстро, уверенно, незаметно. Кушо довернул боковое зеркало. Только отведи от него взгляд, и он исчезнет.
Кушо такой же. Кушо мог избавиться от кого угодно. Это был один из его многочисленных талантов. Он двигался по городу, днем или ночью, невидимый, молчаливый, как кошка. Сделает работу и исчезнет, словно его никогда и не было в том месте. Он тренировался, конечно. Для разминки. Все время. Клинок нужно затачивать. Как сегодня в полдень, после того как отвез тех мальчишек назад в город, когда он припарковал машину и позвонил в Галери-Самаритэн. Просто прошелся — кончики пальцев закололо — и увидел свой шанс. Зажигалка на бархатной подушечке на прилавке, пока покупатель указывал на другую модель, а продавец полез ее доставать. Они так и не заметили, что он стоит рядом, ожидая момента. Могло показаться, что они сговорились, покупатель и он, настолько все было слаженно. Идеальный момент. Групповая работа.
Однако Кушо никогда не работал с напарниками. Кушо работал только в одиночку. Этот урок он усвоил давным-давно.
Потом, в том же самом магазине — не прошло и тридцати секунд как он ощутил в кармане тяжесть зажигалки, — впереди показалась открытая сумочка, болтающаяся на руке. Непростой вариант, но слишком заманчивый, чтобы перед ним устоять. Легкое ускорение, протискивание через толпу покупателей у дверей — пальцы словно стрелка от дартс, — один молниеносный нырок внутрь... И в его кармане оказался кожаный бумажник неосторожной дамы, набитый кредитками и купюрами. Позднее он вытащит деньги и избавится от бумажника. А жаль. Неплохо бы его оставить, поскольку кожа хранила ее запах, теплый, томительный, интимный. Но наличность компенсировала потерю — чуть меньше трех тысяч франков. Всего за пять секунд. Вот это он и называл работой.
Кушо мог еще украсть струны для гитары, туго скрученные в своих прозрачных пакетиках на стенде в музыкальном магазине «Саша», но не стал этого делать. Он заплатил, подождал, пока продавщица уложит все в пакет, даст ему сдачу, затем ушел. Он ни разу не посмотрел на нее, ни разу не позволил продавщице запомнить свое лицо. Тренировка, вот что это. Каждый день разными способами совершенствуешь мастерство.
Конечно, он не мог не чувствовать себя виноватым. Так было всегда. Но Кушо знал, как смягчить боль, и через пять минут после выхода из «Саша» проскользнул через обитые фетром двери базилики «Гран-Карм». Не такая чистая и строгая, как церковь в Касисе, и не такая темная, как «Реформе» на вершине Канабьер, но все-таки умиротворяющее и успокаивающее место. Подержав пальцы в святой воде, он двинулся по проходу и сел. Было еще слишком рано для исповеди, поэтому он встал на колени на скамейке впереди и приступил к своим молитвам, просьбам и обещаниям.
