Артур Хейли - В высших сферах
Он почувствовал на своем локте массивную руку президента с крепкими пальцами, направившую его к лестнице в резиденцию. Выражение его лица под прядью волос с сединой было спокойно и приятно.
— А что, если, Джим… — Это было произнесено с гнусавым выговором уроженца Среднего Запада, который так выигрышно звучал в Беседах у Камина. — Что, если мы отбросим эту формулу — «господин президент»? — И хрипло хмыкнул. — Я полагаю, вы знаете, как меня зовут.
Хоуден с искренним удовольствием произнес:
— Почту за честь, Тайлер.
В уголке его сознания мелькнула мысль, не удастся ли сообщить прессе о столь близких взаимоотношениях. В Канаде это доказало бы, что его критики, которые вечно ноют по поводу того, что правительство Хоудена не имеет влияния в Вашингтоне, врут. Конечно, он признавал, что большая часть сегодняшних и вчерашних любезностей объясняется твердой позицией Канады в переговорах, а он намеревался и дальше держаться ее. Но это не основание для того, чтобы не быть довольным или устраивать политический скандал при первой возможности.
Они шли по лужайке, погружаясь ногами в мягкую землю, и Джеймс Хоуден сказал:
— У меня еще не было возможности лично поздравить вас с переизбранием.
— Ой, благодарю вас, Джим! — И снова могучая рука, как лапа, опустилась — на этот раз на плечо премьер-министра. — Да, выборы прошли замечательно. Я горжусь тем, что избран наибольшим числом голосов, какое когда-либо получал президент Соединенных Штатов. И, как вам известно, мы имеем большинство в конгрессе. Это тоже кое-что значит: ни один президент не имел такой поддержки, какую я имею в данный момент в палате представителей и в сенате. Скажу вам конфиденциально: нет такого закона, который я хотел бы принять и который не был бы принят. О, я иду то тут, то там на небольшие уступки, но ничего серьезного. Это уникальная ситуация.
— Для вас, пожалуй, действительно уникальная, — сказал Хоуден. Он решил, что добродушное подтрунивание не причинит вреда. — Но при нашей парламентской системе партия, находящаяся у власти, конечно, всегда сможет провести какой захочет закон.
— Верно! Верно! И я не думаю, что не было такого времени, когда бы я — или некоторые мои предшественники — не завидовал вам. Знаете ли, ведь это просто чудо, что наша конституция вообще работает. — Голос президента зазвучал сильнее. — Беда в том, что отцы-основатели так стремились избавиться от всего британского, что вместе с вещами скверными выбросили и все хорошее. Но всегда стараешься улучшить то, что имеешь, будь то в политике или в личных делах.
С этими словами они дошли до широкой лестницы с балюстрадой, которая вела вверх под сводом Южного портика с колоннами. Президент побежал впереди гостя вверх по лестнице, перескакивая через ступеньку, и, чтобы не отстать, Джеймс Хоуден последовал его примеру.
Но на полдороге премьер-министр остановился, задыхаясь и весь в поту. Его темно-синий шерстяной костюм был идеален для Оттавы, а под теплым вашингтонским солнцем оказался слишком тяжелым. Хоуден пожалел, что не взял с собой один из своих более легких костюмов, но, просматривая их, он пришел к выводу, что ни один не подходит для данного случая. Президент, по слухам, был очень внимателен к одежде и порой по несколько раз в день менял костюмы. Но, правда, глава США не имел личных денежных забот, как канадский премьер-министр.
При этой мысли Хоуден вспомнил, что еще не сообщил Маргарет о том, насколько осложнилось его финансовое положение. Человек из треста Монреаля дал ему ясно понять: если они не перестанут растаскивать оставшиеся несколько тысяч, по выходе в отставку он будет получать столько, сколько мелкий ремесленник. Конечно, дело никогда до этого не дойдет — можно обратиться в Фонд Рокфеллера или какой-нибудь другой (Рокфеллер дал ведь ветерану — премьер-министру Маккензи Кингу — сто тысяч долларов в день его ухода в отставку), — но мысль о том, чтобы искать подаяния у американцев, сколь бы щедры они ни были, все-таки была унизительна.
Поднявшись еще на несколько ступеней, президент остановился.
— Пожалуйста, извините меня. Я всегда заставляю людей так делать, — сказал он каясь.
— Мне следовало быть осторожнее. — Сердце у Джеймса Хоудена так и колотилось; слова вылетали из горла вместе с прерывистым дыханием. — Все, наверно, из-за вашего замечания насчет личных дел.
Он, как и все, знал, что президент всю жизнь заботился о своем физическом состоянии, а также состоянии тех, кто его окружал. Помощники в Белом доме — в том числе вялые генералы и адмиралы — сменяли друг друга, измученные ежедневными состязаниями с президентом в мяч, теннис или бадминтон. Из уст президента часто раздавались жалобы на то, что «у этого поколения животы, как у Будды, а плечи — как уши у английских гончих». Этот президент возродил также любимое времяпрепровождение Теодора Рузвельта — прогулки по сельской местности напрямик, сквозь деревья, амбары и копны сена, а не обходя их. Президент пытался даже осуществить это в Вашингтоне, и, вспомнив об этом, Хоуден спросил:
— А как у вас обстоит дело с пробежками по местности — от А до Б?
Они продолжали не спеша подниматься по лестнице, и президент сдавленно рассмеялся.
— Пришлось в конце концов от этого отказаться — возникло несколько проблем. Мы не могли перелезать здесь через здания, поэтому начали проходить через них по прямой. При этом попадали в странные места, в том числе в туалет в Пентагоне — вошли в дверь и вышли в окно. — Он хмыкнул, вспоминая. — А однажды мы с братом оказались в кухне отеля «Штатлер» — зашли в холодильник, а выйти из него можно было лишь взорвав стену.
Хоуден рассмеялся.
— Пожалуй, надо попытаться проделать такое в Оттаве. Есть некоторые оппозиционеры, которых я бы рад отправить куда-нибудь по прямой — особенно если они будут идти не останавливаясь.
— Наши оппозиционеры существуют для того, чтобы досаждать нам, Джим.
— Я так и полагал, — сказал Хоуден. — Но одни больше стараются, чем другие. Кстати, я привез несколько новых образцов камней для вашей коллекции. Наши люди из Разработок и Естественных богатств сказали мне, что они уникальны.
— Что ж, спасибо, — произнес президент. — Я действительно очень признателен. И пожалуйста, поблагодарите ваших людей.
Из тени Южного портика они вошли в прохладу Белого дома, затем прошли через холл и по коридорам к кабинету президента в юго-восточном крыле здания. Президент открыл белую одностворчатую дверь и пропустил вперед Хоудена.
Премьер-министр уже не раз бывал тут и, как всегда, поражался простоте этой комнаты. Она была овальная, со стенами, до середины выложенными панелями, и простым серым ковром на полу; главным в ней был широкий стол, стоявший в центре, мягкое крутящееся кресло за ним, а за креслом — два флага с золотой бахромой: звездно-полосатый и президентский. Напротив окон от пола до потолка и стеклянных дверей, выходящих на террасу, справа от стола стоял обитый атласом диван. Сейчас на диване сидели Артур Лексингтон и адмирал Левин Рапопорт, маленький сухопарый мужчина в аккуратном коричневом костюме, с хищным лицом и непомерно крупной головой, отчего он казался карликом. Оба мужчины встали при появлении президента и премьер-министра.
— Доброе утро, Артур, — тепло поздоровался с Лексингтоном президент и протянул руку. — Джим, вы, конечно, знаете Левина.
— Да, — сказал Хоуден, — мы знакомы. Как поживаете, адмирал?
— Доброе утро.
Адмирал коротко, холодно кивнул. Он редко позволял себе нечто большее, давая понять, что не любит пустой болтовни, как и светских ритуалов. Адмирал — чрезвычайный помощник президента — демонстративно отсутствовал на официальном банкете накануне вечером.
Четверо мужчин уселись, и слуга-филиппинец тотчас вкатил столик с напитками. Артур Лексингтон выбрал виски с водой, президент — херес. Адмирал Рапопорт отказался, покачав головой, а перед Джеймсом Хоуденом слуга с улыбкой поставил стакан виноградного сока со льдом.
Пока слуга возился с напитками, Хоуден исподтишка наблюдал за адмиралом, вспомнив, что он слышал (некоторые говорили), будто этот человек обладает теперь не меньшей властью, чем президент.
Четырьмя годами ранее капитан американского флота Левин Рапопорт был обычным военно-морским офицером на грани принудительной отставки — принудительной потому, что начальники-адмиралы дважды не давали ему повышения, несмотря на блестящую широко разрекламированную карьеру пионера подводной стрельбы межконтинентальными ракетами. Беда была в том, что почти никто не любил Левина Рапопорта и поразительное количество влиятельных начальников и вовсе активно ненавидело. Последнее главным образом объяснялось давно устоявшейся привычкой Рапопорта быть всегда абсолютно уверенным в своей правоте во всех основных вопросах военно-морской обороны — он никогда не упускал случая сказать: «Я ведь говорил», — и назвать по имени того, кто был с ним не согласен.
