Джон Гришем - Пора убивать
– Ты сошел с ума, Лерой.
– Ладно, пусть я сошел с ума. Давай подождем и посмотрим, кого суд признает помешанным. Подождем и посмотрим, с каким рвением он будет заниматься твоим делом.
– И где ты только всего этого нахватался?
– Ты спросил меня, вот я тебе и отвечаю.
Подойдя к двери. Карл Ли сжал большими крепкими пальцами прутья решетки. За прошедшие три недели камера как бы уменьшилась в размерах, и чем теснее она становилась, тем труднее Карлу Ли было в ней думать, спорить, строить планы, реагировать на внешний мир. Тюрьма не давала ему возможности сосредоточиться. Он знал лишь то, что ему говорили, ему некому было доверять. Гвен на грани потери рассудка. Оззи слишком невозмутим. Лестер в Чикаго. За исключением Джейка, он не мог доверять никому, и вот по какой-то непонятной причине он отказался от Джейка и нашел себе нового адвоката. Деньги, скорее всего виноваты в этом были деньги. Одна тысяча девятьсот долларов наличными, которые заплатил ему заправила мемфисского наркобизнеса, чей адвокат набил руку на защите всяких подонков типа торговцев зельем, а то и просто наемных убийц. Интересно, есть ли среди клиентов этого Маршафски приличные люди? Что подумают присяжные, когда увидят Карла Ли за столом защиты рядом с Маршафски? Виновен, безусловно, виновен. Зачем бы ему в противном случае нанимать этого известного ловчилу?
– А знаешь, что скажут эти деревенские олухи – члены жюри, – когда увидят Маршафски? – услышал он вдруг голос Лероя.
– Что?
– Они решат, что этот жалкий ниггер наверняка виновен, что он душу продал, только чтобы нанять первого в Мемфисе стряпчего, готового за деньги доказать что угодно.
Карл Ли пробормотал что-то сквозь прутья решетки.
– Они съедят тебя. Карл Ли.
* * *В субботу, когда в кабинете Оззи зазвонил телефон, на дежурстве был Мосс Джуниор Тэтум. Звонил сам шериф.
– Что подняло тебя в такую рань? – спросил Мосс.
– Не уверен, что я уже проснулся. Послушай, Мосс, ты помнишь такого старого негритянского священника Стрита, преподобного Исайю Стрита?
– Признаться, нет.
– А должен бы. Он более пятидесяти лет вел службы в храме Спрингдэйла, что к северу от города. Первым вступил в Ассоциацию защиты прав чернокожих, еще в шестидесятых. А потом стал учить всех ходить на демонстрации и устраивать бойкоты.
– А, вот теперь вспомнил. У него еще были какие-то неприятности с Кланом.
– Да, сожгли его дом, а самого избили, ничего более серьезного. Это было летом шестьдесят пятого.
– Мне казалось, он уже несколько лет как умер.
– Нет, вот уже десятый год он еле передвигается, но пока жив. Позвонил мне сегодня в полшестого и проговорил целый час, перечисляя все то, что когда-то сделал для меня в политическом плане. Напомнил, так сказать, о долгах.
– И чего же он хотел?
– Подъехать к семи утра в тюрьму, чтобы встретиться с Карлом Ли. Я не знаю зачем. Будь с ним поласковее. Усади их обоих в моем кабинете и дай возможность поговорить. Я подойду позже.
– Хорошо, шериф.
В шестидесятых преподобный Исайя Стрит был движущей силой всех кампаний по защите гражданских прав в округе Форд. Вместе с Мартином Лютером Кингом он маршировал по улицам Мемфиса и Монтгомери. Он устраивал демонстрации протеста в Клэнтоне, Кэрауэе и ряде других городков на севере Миссисипи. Летом шестьдесят четвертого он пригласил к себе студентов из северных штатов, с тем чтобы координировать их деятельность в защиту чернокожих избирателей. Кое-кто из них с тех пор время от времени приезжал навестить старика и подолгу жил в его доме. Радикалом он не был. Спокойный, располагающий к себе, интеллигентный, он завоевал уважение черного населения и почти всего белого. Он являл собой как бы сдержанный голос рассудка посреди океана ненависти и раздоров. В шестьдесят девятом он неофициально возглавил кампанию по десегрегации школьного обучения, и жизнь с той поры в округе вошла в спокойное русло.
Перенесенный в семьдесят пятом инсульт почти полностью парализовал правую половину его тела, но не затронул мозг. Сейчас, превратившись в семидесятивосьмилетнего старика, он с трудом, но сам передвигался с помощью палки. Гордо и с достоинством, держа спину прямой, насколько это было возможно.
У дверей его встретили и с почтением провели в кабинет шерифа, где старик осторожно уселся. От предложенного кофе он отказался, и Мосс вышел, чтобы лично привести Карла Ли.
– Ты не спишь, Карл Ли? – шепотом спросил он, не желая будить других, которые чего доброго тут же начнут требовать завтрака, лекарств, встречи с адвокатом, освобождения под залог или девочек.
Карл Ли тут же сел на своей койке:
– Не очень-то тут спится.
– К тебе посетитель. Пошли. – Мосс тихонько приоткрыл дверь камеры.
Карл Ли видел священника много лет назад, когда тот обращался с напутственной речью к выпускникам Ист-Хай, школы для чернокожих. После того как старика хватил удар, они больше не встречались.
– Карл Ли, вы знакомы с преподобным Исайей Стритом? – спросил, как полагается, Мосс.
– Да, мы виделись в прошлом.
– Хорошо. Тогда я закрою дверь и дам вам поговорить.
– Как поживаете, сэр? – вежливо осведомился Карл Ли, садясь на диван рядом со стариком.
– Замечательно, сын мой. А ты?
– Хорошо настолько, насколько это возможно.
– Мне ведь тоже приходилось бывать в тюрьме, ты знаешь. Много лет назад. Конечно, это – ужасное место, но, думаю, и через него нужно пройти. Как к тебе здесь относятся?
– Отлично, просто отлично. Оззи позволяет мне делать все, что я захочу.
– Да, Оззи. Мы все гордимся им, не правда ли?
– Еще бы. Он человек порядочный. – Карл Ли внимательно смотрел на хрупкую старческую фигуру с палкой в руке.
Тело его собеседника было немощным, но ум по-прежнему быстр, а голос тверд.
– Тобой мы тоже гордимся, Карл Ли. Я не сторонник насилия, но иногда случается так, что и оно становится необходимым. Ты поступил правильно, сын мой.
– Да, сэр, – негромко согласился Карл Ли, вовсе не уверенный, что ответ его должен звучать именно так.
– По-видимому, тебя интересует, почему я вдруг пришел сюда.
Карл Ли кивнул. Старик ударил несколько раз палкой об пол.
– Меня беспокоит вопрос твоего оправдания. Он беспокоит все чернокожее население. Будь ты белым, ты скорее всего отправился бы в суд и был бы там оправдан. Совершить насилие над ребенком – это чудовищное преступление, и у кого же язык повернется обвинить отца за то, что он восстановил справедливость? Белого отца, нужно бы добавить. Чернокожий отец в такой же ситуации вызывает такое же сочувствие среди себе подобных, и тут возникает одна маленькая деталь: жюри присяжных будет целиком из белых. Значит, перед этим жюри у белого отца и у чернокожего отца шансы будут разными. Мои рассуждения тебе понятны?
– Думаю, да.
– Самое главное – это жюри. Вина против невиновности. Свобода против тюрьмы. Жизнь против смерти. И решать это будет жюри. Не очень-то это надежная штука – вверять жизнь живого существа в руки двенадцати заурядных граждан, которые мало разбираются в законах и к тому же еще просто напуганы процедурой суда.
– Да, сэр.
– Если белое жюри оправдает тебя за убийство двух белых мужчин, то этот факт сослужит чернокожему населению Миссисипи такую службу, сравниться с которой сможет лишь процесс десегрегации наших школ. И даже не для Миссисипи – для всей страны. О твоем деле известно всем, за ним наблюдает великое множество людей.
– Я сделал только то, что должен был сделать.
– Совершенно верно. Ты сделал то, что считал правильным. И это было правильно; пусть даже жестоко и некрасиво, зато правильно. В этом уверено большинство черных и белых, можешь мне поверить. Но отнесутся ли к тебе так же, как к белому? Вот в чем проблема.
– Что, если меня признают виновным?
– Признание тебя виновным – это все равно что пощечина всем нам. Это явится символом глубоко укоренившегося расизма, старых предрассудков, старой ненависти. Это будет катастрофа. Тебя не должны признать виновным.
– Я делаю все, что от меня зависит.
– Так ли это? Давай-ка поговорим о твоем адвокате, если мне будет это позволено.
Карл Ли кивнул.
– Ты виделся с ним?
– Нет. – Карл Ли опустил голову, потер глаза. – А вы?
– Да, виделся.
– Виделись? Когда?
– В шестьдесят восьмом, в Мемфисе. Я был там вместе с доктором Кингом. В то время Маршафски и некоторые другие адвокаты представляли интересы городских рабочих-мусорщиков, объявивших забастовку. Маршафски попросил доктора Кинга покинуть город, так как он якобы, по заявлению самого Маршафски, раздражал белое население, провоцировал черное и всячески мешал ходу переговоров противоборствующих сторон. Вел адвокат себя вызывающе нагло. Он даже обрушился на доктора Кинга с бранью, но без свидетелей, конечно. Мы тогда решили, что он предает рабочих и получает тайком за это деньги от городских властей. Думаю, что мы не ошибались.
