Энтони О'Нил - Фонарщик
Канэван с недоверием смотрел на страницы.
— Все книги? — прошептал он. — Все неполные?
— У большинства не хватает каких-то станиц, у очень немногих — слов.
— Какие самые полные?
— «Наука о нервном сне», «Неврипнология» Брейда, «Практическое пособие по животному магнетизму» Теста. Все, что относится к гипнотизму и смежным предметам. Эвелина, очевидно, много читала об этом в последнее время.
— Но зачем? — спросил Канэван, боясь услышать ответ.
— Чтобы подготовиться, — ответил профессор и невесело усмехнулся. — Неужели вы не понимаете? Здесь, в этой библиотеке, ответы на все вопросы. Почему ни на одной карте нет переулка Шэндс-уайнд. Почему мы видели Зверя в тот момент, когда Эвелина, судя по всему, не могла спать. Почему выбрали именно нас. И далее почему от меня все время ускользает мое «я». Здесь, в этой мрачной библиотеке, все ответы.
Канэван в ужасе смотрел на него, не веря до конца. Тогда Макнайт взял яблоко.
— Скажите мне, что вы видите?
Канэван растерялся.
— Я… яблоко.
— А как символ? Что это?
Канэван напрягся.
— Запретный плод?
— Ответ настоящего богослова, — улыбнулся Макнайт. — Яблоко, которым змий искушал Еву. Символ всего, что нам не полагается иметь, но к чему по дерзостному безрассудству и любопытству мы все равно алчно стремимся. Образ непознаваемого, черты, которой никогда не переступить. — Он поднял яблоко и внимательно посмотрел на него. — Но это также символ закона всемирного тяготения Исаака Ньютона, не правда ли, и других неизменных научных законов. Всего того, что мы учили и, полагаем, что усвоили, — самый важный символ Просвещения. Воистину знаменательно, не так ли? Нам потребовалась не одна геологическая эпоха, зато теперь мы с большой точностью можем измерить скорость, с которой яблоко в Эдеме упадет с запретного древа.
Он держал перед Канэваном красно-зеленый сферический предмет и по одному отпускал пальцы; в конце концов яблоко удерживали только два — большой и указательный. Макнайт помедлил и разжал их.
Яблоко без видимой опоры совершенно неподвижно застыло в воздухе.
Канэван в изумлении уставился на него.
— Полагаю, нам предстоит исполнить важный долг, — сказал профессор, и яблоко упало.
То, что Эвелина так легко проскользнула мимо него, повергло Прингла в большое смущение, но Гроувс почему-то не был расположен устраивать ему выволочку. Он опустил глаза, плотно сжал губы и либо погрузился в размышления, либо переживал последствия какого-то сильного потрясения.
— Сообщение поступило, когда вы были наверху, сэр, — с надеждой сказал Прингл, когда они с грохотом ехали в кебе по Касл-террес, на запад. — Мистер Линдсей отправил посыльного в дом Гетти Лесселс, пригласив ее на встречу по известному адресу на Этолл-кресит-лейн.
— Этолл-кресит-лейн, — пробормотал Гроувс, глядя вперед пустыми глазами. — Зеркальное общество.
— Простите, сэр?
Гроувс не ответил.
— Так мы направляемся туда?
— Именно так, сэр. Мы договорились, что вдова Лесселс согласно инструкции отправится на встречу в тайном сопровождении полиции. Примерно в то же время из дома вышел мистер Линдсей. Они уже должны быть там, я думаю.
— Опять вместе, — мрачно кивнув, сказал Гроувс.
— Прошу прощения, сэр?
Но Гроувс промолчал.
Улицы, вскипая в сточных канавах, захлестнули потоки дождя, над крепостным валом Замка вспыхивали молнии. Они свернули на Ратленд-стрит, кеб переплыл бурлящие на площади реки воды и докатился до угла Этолл-кресит-лейн. Здесь их приветствовал констебль с фонарем и в непромокаемом плаще, с которого ручьями лилась вода.
— Они там, сэр, — сказал он, заглянув в кеб. — Похоже на собрание.
— Сколько их? — спросил Гроувс.
— Мы насчитали троих. Лесселс, второй, по имени Линдсей, и еще кто-то.
Гроувс и Прингл посмотрели вниз на кривую улицу, где прямо возле дома с зажженным над входной дверью фонарем стояли три кеба. Кебмены, пытаясь укрыться от дождя, забрались внутрь — им явно были даны указания держаться как можно ближе к дому.
— Вы рассмотрели третьего человека? — спросил Гроувс.
Констебль пожал плечами:
— Не очень четко, сэр.
Гроувс вылез из кеба, распрямился и как можно небрежнее направился вниз по улице. Кебмены подозрительно наблюдали за ним. Подойдя к дому, освещенному фонарем, он решил, что ему крупно повезло — он хорошо знал пару, которая жила напротив: часовых дел мастер и его жена, они были ему обязаны («ЧАС СУДА») и, разумеется, без колебаний откликнутся. Он уверенно постучал.
Войдя, Гроувс быстро объяснил, в чем дело. Его с готовностью проводили в кладовку на чердаке, заставленную разобранными часами, и подвели к окну, из которого открывался вид именно на то, что ему было нужно. Спрятавшись за пахнущими плесенью занавесками, он сначала посмотрел на кебы, удостоверившись, что его не видно, а затем через улицу на ярко освещенную комнату верхнего этажа, где за столом сидели трое. Сквозь потоки ливня их лица рассмотреть было трудно.
— Кто владелец дома? — спросил Гроувс выходившего часовщика.
— Генри Праудфут, юрист. Он сдает дом в аренду.
— А верхний этаж?
— Верхний этаж, сколько я помню, был местом собраний какого-то клуба.
— И часто они собирались?
— Очень редко.
Гроувс напряг зрение, но различил только ссутулившуюся женщину — это, должно быть, Гетти Лесселс, и седовласого мужчину — вероятно, Авраама Линдсея. Третий — высокий, элегантно одетый мужчина, был заметно возбужден: то и дело вставал и ходил по комнате, вскидывая руки, на что Авраам Линдсей не реагировал.
Гроувс бесконечно долго стоял и смотрел. Компанию ему составила лишь черная кошка, которая упорно терлась о ноги. Он был убежден, что узнает третьего, лишь только удастся его ясно рассмотреть, но дождь шел не переставая, и он уговаривал себя потерпеть еще. Он убеждал себя, что его стратегия верна. Он приближался к мигу торжества, когда весь город — да что там город, все графство Лотиан — склонится перед ним в благодарности.
Прошло двадцать минут, и расстроенная кошка все-таки ушла.
Еще пятнадцать минут, и Гетти Лесселс, кажется, встала и потерла лицо ладонями. Мужчина элегантного вида надел пальто. Встал даже Авраам Линдсей.
Не теряя времени, Гроувс побежал вниз по лестнице, выскользнул на улицу и увидел, как первый кебмен подъехал ближе к дверям. В проеме вспыхнул свет, и гражданка Лесселс почти что прыгнула из холла в открытую дверцу кеба, который покачнулся от резко навалившегося веса. Кеб тут же тронулся, и, как на военных учениях, следом за ним подъехал второй. Дверь опять со скрипом отворилась.
Гроувс прошел вперед.
Дождь перестал, но над мостовой поднимался похожий на пар туман.
Элегантного вида джентльмен, высокий, цветущий, в безупречном пальто, торопливо вышел из двери и собирался уже забраться в кеб, когда заметил внимательно изучающего его инспектора.
Гроувс нахмурился, прищурился и в изумлении открыл рот.
Мужчина колебался, видимо, размышляя, взорваться ли ему от возмущения или поскорее исчезнуть, и обреченно замер. Окутанные туманом, они застыли, обдумывая эту непростую ситуацию, судорожно соображая, что делать, и с большим опозданием обратили внимание на приближающийся стук копыт, порыв вдруг увядшего воздуха и сопение, какое мог издавать лишь раненый буйвол.
Они повернули головы и попытались сфокусировать взгляды на источнике звуков, но было слишком поздно.
У них была лишь одна секунда, чтобы сообразить, что из тумана вырвался чудовищный, сокрушительной силы демонический вихрь. Он стремительно приближался к ним.
Отреагировать на это было не в человеческих силах.
Одним длинным, каким-то балетным движением огромный Зверь с багровой шкурой промчался мимо Гроувса, вклинился между кебом и дверью, схватил когтями элегантного вида мужчину, как у цыпленка, вырвал у него глотку, отшвырнул тело, словно детскую куклу, бросился в темную улицу и исчез в каскадах шелка и пара.
Сердце гулко стучало у Гроувса в ушах. Лошади встали на дыбы, и кебы откатились, открыв его взору ужасающее зрелище: в ярком свете фонаря, заливая все вокруг алой кровью, как умирающий осетр, бился досточтимый лорд-мэр Эдинбурга Генри Болан.
В это время у входа в домик Макнайта Канэван вглядывался в таявшие на небе звезды, а на Кэндлмейкер-рау в своей маленькой комнатке с криком проснулась Эвелина Тодд.
Глава 20
Канэван стоял в низине парка на Принцевой улице. Он вытянул руку и почувствовал, как снежинки опускаются на ладонь и тают, а вода просачивается между пальцами. Затем в задумчивости поддел ногой причудливый горный хребет из черных листьев, тот с хлюпаньем переломился, и он услышал шорох разлетающейся листвы. Медленно перевел взгляд с пестрого уличного освещения — красных фонарей табачников, голубых ламп аптек, рождественской иллюминации — на утонувший внизу парк, а затем снова вверх на сияющие арабески окон Старого города. Видел мелькающие тени и развевающееся белье. Чувствовал запах дымящихся каминов. Слышал сладострастные крики и песни. И все пытался уловить какую-нибудь фальшивую ноту, какое-нибудь хоть мелкое упущение в этом подробном до мелочей воспроизведении жизни. Но расстилавшееся перед ним покрывало было выделано безупречно, это была такая чистая работа, что никакого изъяна в ней найти не удавалось.
