Джон Трейс - Заговор по-венециански
Взглянув на них искоса, Танина говорит:
— Мне больше нравится donna. Uomo, на мой вкус, немного злой.
Лидия приставляет к лицу мужскую маску.
— Она определенно моя. Ты бери себе покорную даму. — Лидия протягивает подруге вторую маску. — Допьем вино, а после присоединимся к карнавалу. Сегодня в районе Санта-Кроче гулянка. Просто дикая. Тебе надо больше узнать о прихотях мужчин. Ну и мои бедра соскучились по сильной пояснице.
Capitolo XLVII
Гранд-канал, Венеция
1778 год
Гуляки в масках танцуют и флиртуют. Плывут, подхваченные потоком музыки от целого оркестра в изящной большой зале одного из самых новых палаццо. Роскошный дом — один из многих — принадлежит Джованни Маннино. Джованни — с острова Мурано, он последний в длинной родовой цепочке стекольщиков. Его предков изгнали на остров, когда власти запретили производство стекла в Венеции, опасаясь, как бы печи не взорвались вместе с городом. Теперь Джованни нувориш, которому банки всегда рады ссудить денег и у которого нет отбоя от заграничных заказов: берут все — от стеклянных бус до люстр. Как говорит жена Джованни, Джада, у них столько денег, что и за тысячу лет не потратить. Однако Джованни старается, и старается очень усердно.
Танина одолжила у Лидии не только маску, но еще и блестящее золотое платье и туфли на высоком каблуке того же цвета. Девушка чувствует себя похожей на куртизанку, ей неудобно. Впрочем, на празднике себе такое можно позволить. Здесь весело, к тому же надо хоть ненадолго забыть об Эрманно и его дурных манерах.
К Танине робко приближается мужчина невысокого роста в маске Казановы. Приоткрыв лицо — приятное, молодое, с темно-карими глазами, — он говорит:
— Не окажете ли честь, подарив мне следующий танец? И дозволено ли будет узнать, как имя той прелестницы, с которой я разделю его?
— А как ваше имя, сударь? Насколько я знаю, Казанова вдвое старше вас, вдвое выше и все еще пребывает за границей, и посему вы — не он.
— Я Клаудио Бонетти, и вы совершенно правы: я не Казанова. Однако сдается мне, старый рябомордый кобель вернулся-таки в Венецию через восемнадцать лет, проведенных за границей. Так что будьте осторожны, как бы маска не оказалась подлинным лицом. — Танина слегка постукивает по маске, и юноша опускает это изделие из папье-маше на уровень груди. — Одолжил у друга, больше не было. Мы здесь и оказались-то, потому что друг решил пойти на бал в последнюю минуту.
— Свою маску я тоже одолжила. И точно так же у порывистой подруги. — Открыв лицо, Танина награждает юношу улыбкой. — Меня зовут Танина Чинголи, и я охотно с вами потанцую.
Клаудио берет ее за руку.
Лидия тоже времени даром не теряет. Ее новая маска, нитка жемчуга и длинное кремовое платье приковали к себе внимание многих мужчин, создав такой переполох, который не под силу вызвать и взбалмошному ребенку. Среди окруживших Лидию имеются и старые ее знакомые.
— Лидия, ты выглядишь очаровательно. Обворожительно! Даже боюсь сказать, какая часть меня больше всего рада видеть тебя: мое сердце или мое мужское достоинство.
Лидия хохочет.
— Сердца у тебя нет, а значит, радуется твой старый похотливый кутас.
Мужчина сипло смеется.
— Ах, зелье! Твой пошлый язычок ранит меня.
— Ну так подойди. Я оближу тебя еще, как львица — вожака, когда залечивает ему раны.
Мужчина оглядывается в поисках бдительной и справедливо недоверчивой супруги.
— Позволь, я сначала потанцую, сама знаешь с кем, а после я всецело твой.
Погладив его по бедру, Лидия говорит:
— Вот и славно. У меня для тебя есть нечто такое, о чем ты даже не мечтал.
— Не сомневаюсь.
Лидия поднимается на цыпочки и приникает губами к уху мужчины.
— Я серьезно. У меня есть нечто, чего ты жаждешь. Жаждешь так, что готов за это отдать — или отнять — жизнь.
Все, он у нее на крючке.
Мужчина озирается по сторонам. Жена не смотрит…
— Не искушай меня более, — просит он. — Давай найдем комнату на верхнем этаже.
Глава 49
Отель «Ротолетти», Венеция
Валентина в душе, пытается протрезветь и смыть позор, смущение. И хотя Том изо всех сил убеждал ее, что смущаться нечего, она никак не может простить себе свою глупость.
Том уже подумывал сбегать за кофе и какой-нибудь выпечкой, но тут звонит сотовый.
— Это Альфи. Говорить можешь?
Ого, неожиданно и приятно.
— Да, конечно, — отвечает Том старому другу. — Спасибо, что позвонил. Нашел что-нибудь?
— Не так много, как ожидал, — напряженно отвечает Альфи. — Я залез в нашу поисковую систему и тралил по ключевым словам: печень, этруски, символы, квадраты, овалы, змеи, обряды, жрецы…
— По-моему, для трала достаточно.
— Так и вышло. — Альфи замолкает, как будто на том конце провода он оглядывается, опасаясь длинных ушей. Том, мне даже страшно говорить…
— Ну же!
— Этрусский — язык мертвый, и перекрестным способом определенные источники искать было трудно. Впрочем, я кое-что нарыл, и это «кое-что» может вполне вызвать интерес церкви.
— Альфи, не томи!
— Ты ведь знаешь о печени из Пьяченцы?
— Бронзовая модель, на которой жрецы учились, как прорицать по живой печени?
— В яблочко. Есть теория, что бронзовая печень — древнейший артефакт этрусской культуры. Однако нашлись предположения, которые эту теорию опровергают.
— Есть еще металлическая печень?
— Нет, кое-что поценнее. Артефакт, известный как атмантские таблички. Они отлиты из серебра и вместе образуют овальную скульптуру с единым рисунком. Создали их за несколько сот лет до рождения Христа.
Том чувствует, как учащается пульс.
— На табличках якобы отображены видения авгура по имени Тевкр. Он ослеп — непонятно, правда, во время или после видений, — однако его жена, Тетия, судя по всему, была скульптором и сумела запечатлеть прорицания мужа в табличках. На средней изображен сам Тевкр, на другой — он и его жена, а рядом их ребенок, которого они при жизни так и не увидели. На Тевкра напали: предположительно Тетия и еще кто-то, и он погиб. Умерла от ран, полученных в драке, и жена; правда, немного позднее — рожая ребенка. На последней табличке показано некое божество. Имени ему в Этрурии тогда не придумали, хотя есть версии, будто это некий демон вроде Аиты, господина подземного царства.
Том восхищен работой Альфи.
— А змеи? Про них что-нибудь сказано?
— Чуть не забыл: атмантские таблички еще называются «Вратами судьбы».
— Вратами?
— Да. На них вытравлены сотни змей, расположенных горизонтально и вертикально, и даже внахлест. Все вместе они образуют подобие врат. — Чуть помедлив, Альфи договаривает: — Думаю, они ведут на тот свет.
— Здорово, Альфи! Ты меня очень выручил. — Том слышит, как Валентина перемещается по спальне. — Почему ты боялся рассказывать об этом?
Альфи отвечает, хоть и далеко не сразу:
— Том, боялся я говорить вовсе не то, о чем рассказывал, а то, о чем умолчал. Записи неполные. Кое-что из сведений — в ограниченном доступе. Святой Престол хранит их как зеницу ока, в тайных архивах.
Capitolo XLVIII
Остров Сан-Джорджио, Венеция
1778 год
Сомнений больше нет: аббат не желает видеть Томмазо. Сколько юный брат ни заходит к настоятелю, его отсылают прочь со все возрастающим негодованием. А теперь еще у дверей кабинета аббат выставил монаха, и тот, будто ленивый страж, проверяет, кто пришел к святому отцу.
Томмазо подозревает, что его единственного «страж» не пропустит.
Опьяненный недоверием, он — во время очередного выхода в город — снова ищет площадь с колодцем. Находит нужный дом и окно с единственной коричневой ставней, окно в квартиру торговца Эфрана.
Едва приоткрыв дверь, юноша видит монаха и сильно удивляется. Отступив чуть назад, он отворяет дверь шире.
— Брат, брат! Входите. Вот уж не ожидал вас увидеть! Милости прошу.
Кивнув, Томмазо входит в дом, пропахший едой. Он рад оказаться подальше от посторонних глаз. Если его походы раскроют, монастырь ждут большие неприятности.
Эфран быстренько убирает с приличного дивана простыни, исподнее и тяжелое шерстяное покрывало.
— Присаживайтесь, брат. У меня для вас новости, — говорит он.
— За новостями я и пришел.
— И правильно сделали. Новости добрые. Правда, надо сбегать за моим другом Эрманно — только он сумеет рассказать все подробно.
— Он еврей?
— Да. Торгует древностями, живет в гетто. Помните, я рассказывал про него?
— Припоминаю.
Эфран наливает воды в свой лучший бокал без ножки, украшенный кружевным узором. Отдав бокал монаху, Эфран говорит:
