Мартин Смит - Красная площадь
— Опустите стекло.
В машину со свистом ворвался воздух, а вместе с ним едкий запах, от которого перехватило горло.
Петер сказал:
— Кто-то жжет пластмассу.
— И шины.
Розовое пятно увеличивалось в размерах, исчезало и вновь возникало, становясь все больше и интенсивнее. Вот оно исчезло, потом появилось снова у подножия пандуса в виде факела, служащего основанием относимого ветром густого клуба дыма. Вблизи пламя яростно гудело, словно вгрызающийся в землю метеор.
— «Траби»! — воскликнул Петер, когда они проезжали мимо.
Они вернулись к автомобилю с наветренной стороны, зажимая руками нос и рот. «Трабант» — маленькая машина, а после удара об основание пандуса стала еще меньше. Тем не менее полыхало вовсю: красные языки перемежались с ядовито-голубыми и зелеными, и валил черный дым, словно от горящей нефти. «Траби» не просто горел изнутри, он весь был объят пламенем: пластмассовые бока, капот и крыша плавились в огне, так что огонь дождем капал на сиденья. Горящие шины походили на призрачные кольца.
Они быстро обежали вокруг «Трабанта».
Аркадий сказал:
— Мне уже доводилось видеть такой пожар. Если Томми нет снаружи, значит, его нет в живых.
Петер отошел назад. Аркадий хотел подобраться поближе и пополз на четвереньках, спасаясь от дыма. Жар был невыносимый, задымилась куртка.
Переменился ветер, и он увидел внутри машины силуэт, подобный тем, какие художник вырезает ножницами из черной бумаги. Силуэт тоже был объят пламенем.
Петер вернулся в «БМВ», подал задним ходом мимо «Трабанта», освещая светом фар дорогу до тех пор, пока не увидел место парковки. Остановил машину, вышел и установил на крыше синий сигнальный фонарь. «Наверное, он хороший полицейский», — подумал Аркадий.
Томми уже не вернешь. Скрючиваясь, отвалилась лиловая от жара дверь. Пластмассовую крышу завернуло назад, и усилившаяся тяга собрала пламя в стремительно закрывающийся цветок.
22
— Знаете, в старые времена мы бы обездвижили вас газом, связали и отправили в ящике домой. Больше мы так не делаем. Теперь, когда отношения с немцами стали лучше, в этом нет нужды, — говорил вице-консул Платонов.
— Неужели? — удивился Аркадий.
— Теперь за нас это делают немцы. Во-первых, я выселяю вас из этого помещения, — Платонов сдернул с протянутой через комнату веревки рубашку, оглядел разостланный на столе план Мюнхена, рогалик и пакет с соком около раковины, потом сунул рубашку в руки Федорову. — Ренко, — сказал он, — я знаю, что вы считаете это своим домом, но, поскольку комнату снимает консульство, мы можем здесь делать все, что хотим. В данный момент я намерен сообщить, что вы считаетесь бродягой, кем вы на самом деле и являетесь, так как ваш паспорт у меня, а без него вы нигде не можете зарегистрироваться.
Федоров расстегнул и широко раскрыл саквояж Аркадия, затем бросил туда рубашку и добавил:
— Немцы депортируют бродяг-иностранцев, особенно русских.
— Это вопрос экономики, — заметил Платонов. — Они считают, что с них довольно восточных немцев.
— Если надеетесь получить политическое убежище, то забудьте об этом и думать, — Федоров освободил ящики шкафа и суетливо заметался по комнате, демонстрируя свое усердие. — Уже старо. Никто не хочет принимать невозвращенцев из демократического Советского Союза.
Аркадий не виделся с вице-консулом с их первой встречи в Мюнхене, но Платонов все помнил.
— Что я вам говорил? Походите по музеям, купите сувениров… Если бы вы что-нибудь купили здесь и продали, вернувшись, вам бы на год хватило. Я предупреждал, что у вас нет официального статуса, и просил не вступать в контакт с немецкой полицией. А что сделали вы? Вы не только направились прямо к немцам, но и втянули в это дело консульство.
— Вы что, были на пожаре? — понюхал Федоров пиджак.
Ночью Аркадий выстирал бывшее на нем белье, принял душ, но сомневался, что волосы и пиджак не пахнут дымом.
Платонов разошелся:
— Ренко, дважды в неделю я хожу на чай с баварскими промышленниками и банкирами, чтобы убедить их в том, что мы цивилизованные люди, с которыми можно иметь дело и без риска предоставлять ссуды на миллионы марок. Затем являетесь вы и начинаете выкручивать руки, вымогая деньги. Федоров говорит, что он с трудом убедил лейтенанта немецкой полиции в том, что не состоит ни в каком заговоре против германских банков.
— Вам понравился бы визит гестаповца? — спросил Федоров. Он бросил в сумку бумажник, кошелек, зубную щетку и пасту Аркадия. Ключ и билет Люфтганзы он оставил у себя и положил в карман.
— Называл ли он конкретный банк? — спросил Аркадий.
— Нет, — Федоров заглянул в холодильник и обнаружил, что он пуст.
— Заявляли ли немцы официальный протест?
— Нет, — Федоров сложил план города и бросил его в сумку.
— Давала ли с тех пор знать о себе полиция?
— Нет.
«Даже после аварии с автомашиной? Интересно», — подумал Аркадий.
— Мне нужен мой билет на самолет, — сказал он.
— Вообще-то говоря, он вам не нужен, — Платонов бросил на стол билет Аэрофлота. — Мы высылаем вас сегодня домой. Федоров посадит вас на самолет.
— Моя виза действительна еще неделю, — возразил Аркадий.
— Считайте, что ваша виза аннулирована.
— Мне нужны указания из прокуратуры. До их получения я не могу уехать.
— С прокурором Родионовым трудно связаться. Я невольно спрашиваю себя, почему он послал следователя с туристской визой и не дал ему никаких полномочий. Все это очень странно, — Платонов прошел к окну и посмотрел на привокзальные пути. Через плечо вице-консула Аркадий видел плавно движущиеся поезда, пассажиров, стоящих на ступеньках утренних пригородных поездов. Платонов восхищенно воскликнул: — Какой порядок!
— Я не поеду, — сказал Аркадий.
— У вас нет выбора. Если не мы посадим вас в самолет, так это сделают немцы. Подумайте, как это отразится на вашей характеристике. Я предлагаю вам легкий выход из положения, — убеждал его Платонов.
— И все из-за того, что меня выселили?
— Да. Все так просто, — сказал Платонов, — и совершенно законно. Мне же нужно заботиться о хороших дипломатических отношениях.
— Меня еще ни разу не выселяли, — сказал Аркадий. — Арестовывали, ссылали, но так вот просто не выселяли.
— Теперь и это предстоит, — Федоров смахнул с веревки в саквояж оставшиеся постирушки.
Открылась дверь. В прихожей появилась черная собака. Аркадий подумал, что это тоже связано с выселением. Огромный лохматый зверь с темными агатовыми глазами казался помесью пса с медведем. Он уверенно вошел в квартиру и с одинаковой подозрительностью оглядел всех троих.
В прихожей послышались неравномерные шаги, и внутрь заглянул Стас.
— Куда-нибудь едешь? — спросил он Аркадия.
— Выставляют.
Стас вошел, не обращая внимания на Платонова и Федорова, хотя Аркадий был уверен, что он знал, кто они такие. Ведь Стас изучал советских аппаратчиков всю жизнь, а человек, всю жизнь изучавший червей, узнает их сразу. Федоров хотел было бросить белье, которое держал в руках, но собака повернулась в его сторону, и он еще плотнее прижал его к себе.
— Вчера вечером я посылал к тебе Томми. Вы виделись? — спросил Стас Аркадия.
— Мне очень жаль Томми.
— Значит, ты слышал о несчастном случае?
— Я был свидетелем, — ответил Аркадий.
— Мне бы хотелось знать, что случилось?
— Мне тоже, — сказал Аркадий.
Глаза у Стаса блестели сильнее обычного. Он взглянул на Платонова и нагруженного стираным бельем Федорова. Собака тоже. Стас снова бросил взгляд на открытый саквояж.
— Тебе нельзя уезжать, — сказал он таким тоном, будто принял решение.
Вмешался Платонов.
— Существуют немецкие законы. Раз Ренко негде остановиться, консульство ускоряет его возвращение домой.
— Поживешь у меня, — сказал Стас Аркадию.
— Не так-то просто, — перебил Платонов. — Приглашения советским гражданам должны подаваться в письменном виде и получать предварительное одобрение. Его виза аннулирована, и у него уже есть новый билет до Москвы, так что это невозможно.
— Можешь ехать сейчас? — спросил Стас Аркадия.
Аркадий отобрал у Федорова свой ключ от ячейки в камере хранения и билет Люфтганзы и сказал:
— Вообще-то я почти уложился.
Стас влился в поток машин, движущихся по кольцу вокруг центра города. Несмотря на пасмурный летний день, стекла были опущены, потому что запотели от собачьего дыхания. Собака заполнила собой все заднее сиденье, и у Аркадия было ощущение, что ему с его саквояжем дозволено занять место впереди только при условии, что он не будет делать резких движений. Когда он уходил, у Платонова с Федоровым был такой вид, словно они пришли за гробом и увидели, что из дверей выходит покойник.
