Кит Скрибнер - «Гудлайф», или Идеальное похищение
Малкольм снова сидел в своем кресле в крытом переходе, когда Тео появился на кухне.
— Коллин спустится через минуту, — сказал он. — Давайте начинать.
— Мы можем и подождать, — ответила Дот. — Никто не торопится.
— Давайте начнем с торта. Она возражать не станет.
— Она не захочет пение пропустить. — Дот зажигала на торте свечи.
— А папа не захочет долго дожидаться своего юбилейного торта. Семьдесят пять все-таки! — Тео потер руки и выглянул в дверь: — А, пап?
— Папа, хоть раз в жизни, — сказала Тиффани, — не будь такой сволочной задницей.
— А ты придержи язык. — Тео стянул торт со стойки и начал петь: — «С днем рожденья тебя…»
Дот с Тиффани неохотно присоединились к нему, и он вышел в крытый переход, держа торт на одной мясистой ладони и дирижируя другой. Тео поставил торт на газету, лежавшую на скамеечке перед Малкольмом. Тиффани загудела в гудок, из которого стал высовываться, развертываясь и снова скручиваясь, бумажный язык. Семь свечей на торте образовали сердце. Посередине торчал небольшой огарок.
— А ну-ка, дунь, пап! — сказал Тео. — Никакого тебе торта не будет, если не загасишь.
— Боюсь, я…
— Не вешай мне лапшу на уши, о ты, умеющий так здорово дышать!
— Все, что я умею, это…
— Да если бы я сутулился, как ты, я бы тоже дышать не смог.
— Папа… — сказала Тиффани.
У Малкольма было такое чувство, будто легкие у него совершенно пусты.
— Тео, дорогой, — сказала Дот, — папе вовсе и не надо гасить эти свечи.
— Нет, надо. Хочешь торта, участвуй в игре. Дуй! — требовал Тео, нависая над отцом.
Малкольм шарил рукой в кармане свитера.
— Папа, прекрати! — крикнула Тиффани.
Горло у Малкольма саднило, словно ободранное. Легкие будто заполнились цементом. Наконец ему удалось вытащить из кармана ингалятор и поднести ко рту.
— А теперь ты жульничаешь! — произнес Тео.
— Хватит, Тео. — Дот встала между ними, оттеснив сына к сетчатой двери.
Тео молчал.
— Ну ты и подонок! — сказала Тиффани собственному отцу, потом подошла к деду, опустилась на колени у кресла, накрыла его руку своей и задула свечи.
— А вот теперь ты испортила ему день рождения, — произнес Тео.
— Тиффани, что же ты не режешь торт? — Это Коллин встала в дверях кухни. Глаза у нее покраснели. Она подошла к Малкольму осторожными шагами, словно сильно выпившая женщина, и поцеловала в лоб. — Долгих лет, папа, — сказала она.
Малкольм взял тарелку с тортом из рук внучки и поставил к себе на колени. Тео принялся за свою порцию, цепляя на вилку большущие куски. Он сказал:
— За-а-амечательн и пи-и-итательн. Делает тебя стаа-арательн.
Коллин смотрела во двор сквозь сетку.
— Что-нибудь не так, моя хорошая? — спросила ее Дот.
— У нее все прекрасно, — ответил Тео. — Малость волнуется из-за сегодняшнего вечера. Либо пан, либо пропал — такой момент у нас сейчас в этой сделке с яхт-клубом.
— Подарки! — воскликнула Тиффани и показала китайскими палочками на подарок от Дейва Томкинса.
— Жалко, что нам надо так рано уходить. — Тео посмотрел на часы. — Но все вдруг побыстрей завертелось в последнюю пару часов. — Он взглянул на Малкольма: — Ты ведь понимаешь?
Малкольм кивнул.
— Подарок мы тебе пока еще не купили, — продолжал Тео. — Но после этого вечера… Если ты только посмотришь на цифры, с какими мы имеем дело… — Он соскребал остатки глазировки с тарелки и облизывал вилку.
— Ты правда нормально себя чувствуешь? — снова спросила Дот у Коллин.
— Да просто время месяца такое. Все у нее будет замечательно.
— Развернем этот, — предложила Тиффани. — Это — от тебя, а, бабуль?
— Нет, — ответила Дот. — Дейв Томкинс заезжал…
— К нам? — Тео вскочил на ноги.
— …пожелать папе счастья в день рождения.
Малкольм развернул подарок. Это была книга: «Фотоистория преступности в Нью-Джерси». Он поднял книгу так, чтобы всем было видно. На обложке — фотография малышки Линдберг.
Тео побелел и снова опустился на стул.
— А это — первый подарок тебе от меня, — сказала Тиффани и шлепнула деду на колени неуклюжий сверток в неприглядной коричневой бумаге. — Это — конопляная бумага, — добавила она, — и шпагат конопляный!
— Чтоб меня!.. — улыбнулся Малкольм и надорвал сверток с конца, но тот вывернулся из его рук, и пять катушек клейкой ленты соскользнули с колен и раскатились по полу.
— Запасец — на всю жизнь хватит! — провозгласила Тиффани. — Это — для твоих…
Коллин испуганно ахнула:
— Зачем это? — и прижала ко рту ладони.
— Да просто изоляцию в подвале требуется подлатать, — попытался успокоить ее Малкольм.
Она с трудом сдерживала слезы.
— Это такой подарок, чтоб всем дыркам рты позатыкать, — объяснила Тиффани. — Расслабься, мам. Тебе бы медитацией заняться. Или йогой.
— Коллин, что с тобой, дорогая? — спросила Дот.
Но прежде чем Коллин успела ответить, Тео подхватил жену под руку и поспешно увел прочь через кухню.
Что-то явно было не так, Малкольм это понимал. Случилось что-то нехорошее, такое нехорошее, что было хуже, чем все плохое, что случалось в прошлом.
Во дворе — ему было видно сквозь сетку — двое бельчат выскочили вслед за матерью-белкой к обрамленному мохом краю отверстия в корпусе яхты. Низко нависшая ветка наклонилась еще ниже под тяжестью вспрыгнувшей на нее белки; бельчата покрутились по краям отверстия и бросились внутрь корпуса. Малкольм все еще держал на коленях тарелку с юбилейным тортом.
Зазвонил телефон.
Он вскочил с кресла — сказать Дот, чтобы не звала его, если это президент яхт-клуба, но Тиффани уже взяла трубку. Он опоздал. Когда он торопливо входил в комнату, Тиффани уже здоровалась с Дейвом Томкинсом.
Она вручила деду трубку.
— У вас все в порядке? — спросил Дейв.
— Прекрасно, замечательно, — ответил Малкольм. — Просто запыхался.
Дейв довольно долго молчал. Потом сказал:
— Я звонил начальнику РОП Голден-Бэя. Они все подтвердили про яхт-клуб. Очень престижный. Прочно на ногах стоит.
— Ну конечно. Прости, что я тебя побеспокоил по этому поводу. У тебя и так дел по горло. Тео все это прояснил. И спасибо за книгу, Дейв. Не надо было так…
— А что, Тео сейчас дома?
— Да нет. Он обратно в яхт-клуб поехал, сделку завершать. Это ужасно конфиденциально, в том-то и была вся проблема.
— Малкольм, ты упомянул, что Тео нанимал фургон. Это был «эконолайн»?
— Да, четыре и две десятых литра. И он сказал, что мощности в нем хватает, во всяком случае, достаточно для арендованной машины. Только я сомневаюсь, что кто-нибудь захотел бы такую купить.
— Это в какой день недели было?
— В пятницу.
— Рано?
— Да чуть рассвело, практически. Как я тебе говорил, они просто как белки в колесе вертелись…
— Темно-синий фургон?
— Да. Что происходит, Дейв?
Молчание длилось всего минуту.
— Мы обнаружили фургон похитителей. И все совпадает, Малкольм. Там нашли отпечатки пальцев и биологические данные по меньшей мере от пятидесяти человек — это слишком большое количество, чтобы быстро выследить кого-то конкретно. Но фрагменты фанеры и обрывки клейкой ленты — совсем свежие, а на дне — глубокие, совсем недавние царапины. И след той шины у вас на…
— Дейв, я учил тебя рассуждать малость получше… — Дыхание Малкольма стало частым и совсем неглубоким. — Только потому, что Тео работал в «Петрохиме»…
— Мы оба с вами знаем, что это ничего не значит, капитан. Но если имеются улики…
— Косвенные. Вглядись в контекст. Ты ведь знаешь Тео.
— Именно поэтому я и бросаю лишь беглый взгляд на эти совпадения. Поверхностный. Но — внимательный.
— Исключи даже мысль об этом, Дейв.
— Все совершенно по-тихому, Малкольм. Я сам показал фотографию клерку в прокатной конторе. Что, Тео бороду отрастил?
— Тео оказался прав. Ты с ним вроде как конкурируешь. Соперничаешь.
— Он сейчас в яхт-клубе «Голден-Бэй»?
— Это же мой сын!
— Я хочу ему помочь.
— Будь добр, никогда больше не беспокой мою семью своим присутствием.
— Там нашли следы пудры. И кровь Стоны Брауна. Если это Тео, он здорово влип.
Малкольм хлопнул трубку на рычаг. Подышал через ингалятор. Потом еще раз. Не может быть, чтобы Тео ввязался в это. Малкольм снова поднял трубку. Оперативная частота. Две подушки. «Эншуэ». Ящик размером с гроб.
Он набрал номер яхт-клуба «Голден-Бэй».
Ее муж неспособен испытывать противоречивые чувства. Когда они были помолвлены, Коллин вдруг усомнилась в том, что они действительно любят друг друга: остыли — в конце концов решила она, но все же задала Тео вопрос о его сомнениях. «Никаких!» — ответил он таким тоном, словно ее вопрос был совершенно нелепым. «Ничего подобного и быть не может». Коллин сразу глубоко прочувствовала, насколько это несправедливо — греться в лучах его абсолютной преданности да еще просить, чтобы он понял, о чем это она так нерешительно, запинаясь и умолкая, бормочет. «Все или ничего» — в этом весь Тео. Его преданность Коллин, их детям, его готовность взять на себя финансовую ответственность за семью не позволяли пересмотреть собственное мнение, не оставляли места для отговорок или сожалений. За это она его и любила.
