Монс Каллентофт - Зимняя жертва
Юхан слышит шум впереди и несется туда.
Куда они побежали?
Две стороны.
Юхан бежит вперед и сворачивает налево. Это за поворотом?
Он тяжело дышит.
Он слышит выстрел и чувствует, как холодеет в легких.
Проклятье.
Он спешит на звук.
И тут видит, как Бёрье бросается к телу, лежащему на присыпанной гравием улице. Кровь хлещет из ноги, рука ковыряет снег. Он склоняется над раной. Черные волосы мальчика веером раскинуты на белом.
Бёрье поднимается, отбрасывает в сторону что-то черное, лежавшее на теле.
Потом тело издает звук — крик боли, отчаяния и страха, а может, и растерянности прорезает тишину переулков.
Юхан бежит к Бёрье.
— Он остановился и стал целиться в меня, — шепчет, задыхаясь, Бёрье.
Потом указывает на оружие в снегу.
— Проклятая бутафория. Такие штуки можно найти где угодно. Но как, черт возьми, я мог это разглядеть?
Бёрье опускается рядом с мальчиком.
— Успокойся. Это заживет.
Но тот продолжает кричать, держась за ногу.
— Надо вызвать «скорую», — говорит Юхан.
Малин смотрит на пустую игровую площадку.
«Что же такое словно поднимается из этой земли? Почему именно сейчас?» — думает она и не находит ответа. Может быть, достигнута какая-то точка разрыва и что-то взорвалось именно сейчас, рухнуло в бездну насилия и отчаяния.
Дети.
Толпы растерянных детей.
Они неотделимы друг от друга.
— Его прооперировали. Мы допросим его позже, — звучит усталый голос Свена Шёмана. — Отец подтвердил, что это была их собака, которую он купил для сына.
— Что еще сказал отец? — спрашивает Зак.
— Что мальчика не было дома вчера ночью, что последние годы он живет в мире компьютерных игр, Интернета, хеви-метал и прочего, что его папа назвал «интересом ко всему оккультному».
— Бедный отец, — вздыхает Зак.
Малин представляет себе, о чем он сейчас думает. Вероятно, о том, что его перспективы все-таки оставляют больше надежды, а терзания по поводу матчей Мартина просто смешны и он однажды должен покончить с ними раз и навсегда. Тысячи и тысячи отцов в Линчёпинге могут только мечтать о таком сыне, как Мартин. Да, и когда же следующий домашний матч?
Вероятно, Зак понятия об этом не имеет.
Для него одна только мысль о «Клоетта-центре» отдается болью в мягком месте.
— Отец — менеджер по продажам на «Саабе», — добавляет Свен. — Верных три сотни командировочных дней за год. В такие места, как Пакистан или Южная Африка.
— А приятели? — спрашивает Малин.
— Папа не может назвать никого.
— А как Бёрье? — с тревогой спрашивает Юхан Якобссон.
— Вы знаете, как это бывает. Отстранен от расследования до выяснения обстоятельств стрельбы.
— Но здесь все ясно как божий день, — говорит Малин. — Он стрелял в целях самообороны. Эту бутафорию не отличить от настоящего пистолета.
— Я знаю, — соглашается Свен. — Но, Форс, когда все было так просто?
В десятой палате пятого отделения университетской клиники темно, если не считать светильника над кроватью больного.
Сиверт Нурлинг сидит в полумраке в зеленом кресле возле окна. Это высокий, стройный мужчина, и даже при слабом освещении Малин замечает, с какой твердостью смотрят его синие глаза. Волосы стрижены ежиком, брюки кажутся слишком короткими. Рядом его жена Биргитта — блондинка в джинсах и красной блузе, из-за которой ее заплаканное лицо выглядит еще более опухшим.
В постели лежит мальчик, Андреас Нурлинг.
Его лицо кажется Малин знакомым, но она не может понять откуда.
Одна его нога поднята на вытяжке, а взгляд затуманен анальгетиками и наркозом. Тем не менее врачи разрешили короткий допрос.
Зак и Малин стоят рядом с кроватью, полицейский в форме несет вахту на стуле за дверью.
Мальчик не ответил на приветствие, когда они вошли, и сейчас демонстративно отвернулся. Его черные волосы напоминают нервные штрихи тушью на белой подушке.
— Тебе есть что рассказать нам, — начинает Малин.
Мальчик молчит.
— Мы расследуем убийство. Мы не утверждаем, что его совершил ты, но мы должны знать, что происходило у дерева ночью.
— Я не был ни у какого дерева.
Отец Андреаса встает и начинает кричать:
— Ну, сейчас ты будешь хорошим мальчиком и расскажешь, что знаешь. Это серьезно! Не какая-нибудь дурацкая игра!
— Твой отец прав, — тихо говорит Малин. — Ты нажил себе кучу неприятностей, но если все расскажешь, можешь облегчить свое положение.
Мальчик смотрит на Малин. Она пытается успокоить его взглядом, внушить, что все образуется, и он почти верит ей или решает для себя, что вся эта дрянь уже не имеет никакого значения.
И начинает рассказывать.
О том, как прочитал в газете о трупе на дереве и о Мидвинтерблоте. Как здорово получилось, что он был дома с мамой в тот вечер, когда произошло убийство, и не имеет к этому ни малейшего отношения, потому что это все-таки убийство. О том, как устал от своей вонючей собаки и как его подруга Сара Хамберг предложила стащить поросят у ее родителей. Что у приятеля Хенкана Андерссона оказался в распоряжении простой в управлении грузовой автомобиль, и как он нашел в Сети сайт того самого Рикарда Скуглёфа, о котором читал в газете, посвященный сейду и с описанием обряда Мидвинтерблот. Он рассказывал, как вдруг стал одержим идеями Асатру, и как получал множество странных подстрекательских писем по электронной почте, и как одно шло к другому, так что это уже нельзя было остановить, словно какая-то неведомая сила владела им.
— Мы выпили пива и взяли с собой ножи. Я не думал, что вытечет так много крови. Просто ужас сколько крови! Это было офигенно, правда, чертовски холодно.
Его мама снова ударяется в слезы.
А у папы вид такой, словно он готов наброситься на сына с кулаками.
За окнами больничной палаты беспросветная ночь.
— А Рикард Скуглёф был с вами?
Мальчик качает головой:
— Нет, только те чокнутые, с которыми я переписывался по электронной почте.
— А Валькирия Карлссон?
— Кто это?
— Почему ты побежал? — спрашивает Малин. — И зачем целился в инспектора Сверда?
— Не знаю, — отвечает мальчик. — Я не хотел, чтоб меня схватили, ведь так оно делается в таких случаях?
— Голливуд надо взорвать, — бурчит Зак.
— Что вы сказали? — Мальчик проявляет неожиданный интерес.
— Ничего. Просто мысли вслух.
— Еще один вопрос, — говорит Малин. — Ты знаком с Йимми Кальмвиком и Иоакимом Свенссоном?
— Знаком? С Йоке и Йимми? Нет, но я слишком хорошо знаю, кто это. Две порядочные свиньи.
— Они принимали в этом какое-нибудь участие?
— Ни малейшего. Я никогда бы не стал добровольно иметь с ними дело.
— Будем брать Скуглёфа? — спрашивает Малин Зака на пути к лифту по выходе из отделения.
— За что? За подстрекательство к насилию над животными?
— Ты прав. Оставим его пока. Но вероятно, в свое время нам надо будет снова поговорить с ним и Валькирией Карлссон. Кто знает, к чему еще они могли подстрекать.
— Да, а Юхан допросит остальных детей, которые были в поле.
— Ага. Но на сегодня у нас еще одно дело.
— Какое же?
— Мы должны навестить Бёрье.
Белые лакированные окошки на кухне так и сверкают чистотой, на обеденном столе финская скатерть от «Маримекко» в оранжевых и черных тонах, под потолком РН-лампа.[45]
Все на кухне Бёрье Сверда дышит покоем, а эстетический уровень далеко за пределами возможностей самой Малин.
И такой весь дом — ухоженный, уютный, красивый.
Бёрье сидит во главе стола. Его жена Анна в инвалидном кресле рядом; она мертвой хваткой вцепилась в подлокотники, лицо как застывшая маска. Ее тяжелое дыхание, упорное, мучительное, заполняет комнату.
— И что я должен был делать? — спрашивает Бёрье.
— Ты все сделал правильно, — отвечает Зак.
— Абсолютно, — соглашается Малин.
— И никаких «но»?
— Никаких, Бёрье, пуля попала туда, куда было нужно.
— Черт бы его подрал, — ругается Бёрье. — Будет знать, как мучить животных.
Малин качает головой:
— Это безумие.
— Теперь меня, вероятно, не будет пару недель, — говорит Бёрье. — Обычно это требует времени.
Из инвалидного кресла доносится бульканье, а потом несколько членораздельных звуков.
Неужели это речь?
Снова слышатся звуки, в которых чувствуются упорные попытки сформировать какие-то слова.
— Она говорит, — переводит Бёрье, — что пора положить конец всем этим ужасам.
— Да, действительно пора, — соглашается Малин.
— Что было на работе, мама? — спрашивает Туве и тянется за кастрюлей с картофельным пюре, стоящей на кухонном столе. — Ты выглядишь усталой.
