Дэниел Силва - Властитель огня
– Она ведь в больнице. И не знает, где она находится. Она в смятении. Напугана.
– Видимо, у нас с Лией много общего.
– Не надо так, Кьяра.
– Как?
Он прошел по коридору к ним в спальню. Здесь тоже все было переделано. На ночном столике Габриэля лежали бумаги, которые, когда он их подпишет, разорвут его брак к Лией. Рядом с ними Кьяра положила ручку. Габриэль поднял глаза и увидел, что она стоит в дверях. Она смотрела на него, пытаясь понять по глазам, что он чувствует, – так детектив, подумал он, смотрит на представляющего интерес человека на месте преступления.
– Что с твоим лицом?
Габриэль рассказал, как его избивали.
– Болит? – Она не казалась очень озабоченной.
– Чуть-чуть. – Он сел на край кровати и стал стаскивать туфли. – Как много тебе известно?
– Шамрон сразу мне сказал, что разделаться не удалось. Он весь день держал меня в курсе. И когда я услышала, что ты в безопасности, это был счастливейший момент в моей жизни.
Габриэль отметил про себя, что Кьяра не упомянула про Лию.
– Как она?
– Лия?
Кьяра закрыла глаза и кивнула. Габриэль сообщил прогноз доктора Бар-Цви: Лия справилась поразительно хорошо. Он снял рубашку. Кьяра прикрыла рот рукой. Синяки после трех дней путешествия по морю стали темно-лиловыми и черными.
– На вид это хуже, чем на самом деле.
– Ты был у доктора?
– Нет еще.
– Раздевайся. Я приготовлю тебе горячую ванну. Хорошенько помокнешь – тебе станет лучше.
И она вышла из комнаты. Через несколько секунд он услышал плеск воды по эмали. Он разделся и прошел в ванную. Кьяра снова осмотрела его ушибы, затем взъерошила его волосы и посмотрела на корни.
– Они достаточно длинные – надо подстричь. Я не хочу сегодня ночью заниматься любовью с седым мужчиной.
– Так подстриги их.
Он сел на край ванны. Кьяра стала стричь его, напевая, как всегда, одну из этих дурацких поп-песенок, которые она так любила. Габриэль, нагнув голову, смотрел на то, как последние посеребренные остатки волос герра Клемпа полетели на пол. Он вспоминал Каир и то, как его провели, и в нем снова закипела ярость.
– Вот теперь ты опять выглядишь сам собой. Черноволосый, с сединой на висках. Как это Шамрон говорил про твои виски?
– Он называл их следами пепла, – сказал Габриэль. «Следы пепла на властителе огня».
Кьяра проверила температуру воды в ванне. Габриэль снял полотенце с талии и соскользнул в воду. Она была слишком горячая – Кьяра всегда делала ее слишком горячей, – но после двух-трех секунд боль из тела ушла. Кьяра какое-то время посидела с ним. Она рассказала про квартиру и про вечер, проведенный с Гилой Шамрон, – обо всем, кроме Франции. Затем она прошла в спальню и разделась. При этом она тихонько напевала. Кьяра всегда напевала, раздеваясь.
От ее поцелуев, обычно таких нежных, у него заболели губы. Она так лихорадочно любила его, словно пыталась изгнать из его крови яд Лии, а пальцы ее оставили новые царапины на его плечах.
– Я думала, что ты умер, – сказала она. – Я думала, что никогда больше не увижу тебя.
– Я и был мертвецом, – сказал Габриэль. – Долгое время был мертвецом.
Стены их спальни в Венеции были увешаны картинами. В отсутствие Габриэля Кьяра перевесила их сюда. Некоторые из картин были нарисованы дедом Габриэля, известным немецким экспрессионистом Виктором Фрэнкелем. Нацисты в 1936 году объявили его работы «дегенеративными». Обнищавший, лишенный возможности писать или хотя бы преподавать, он был в 1942 году депортирован в Аушвиц и по прибытии туда отправлен в газовую камеру вместе с женой. Мать Габриэля Ирен была депортирована вместе с ними, но Менгеле послал ее на работы, и она выживала в женском лагере Биркенау, пока его не эвакуировали перед наступлением русских. Некоторые ее работы висели тут, в личной галерее Габриэля. Под впечатлением воспоминаний о виденном в Биркенау она создала такие картины, какие по своей напряженности не уступали даже полотнам ее знаменитого отца. В Израиле она носила имя Аллон, что означает на иврите «дуб», но свои полотна всегда подписывала «Фрэнкель» в память об отце. Только теперь Габриэль мог смотреть на ее картины как таковые, а не видеть перед собой сломленную женщину, создавшую их.
Одна работа была без подписи – портрет молодого человека в стиле Эгона Шиле. Художником была Лия, а натурой – Габриэль. Она написала его вскоре после того, как он вернулся в Израиль с кровью шести палестинских террористов на руках, и это был единственный раз, когда он согласился ей позировать. Этот портрет никогда ему не нравился, так как он был изображен таким, каким видела его Лия, – молодой человек, весь во власти пережитого, преждевременно состарившийся под грузом тени смерти. Кьяра же считала, что это – автопортрет.
Она включила свет над кроватью и посмотрела на бумаги, лежавшие на ночном столике. Этот ее взгляд был демонстрацией – она знала, что Габриэль не подписал их.
– Я подпишу их утром, – сказал он.
Она подала ему ручку.
– Подпиши сейчас.
Габриэль выключил свет.
– Сейчас я хочу заняться кое-чем другим.
Кьяра впустила его в себя и проплакала в течение всего акта.
– Ты никогда их не подпишешь, да?
Габриэль попытался поцелуем заставить ее умолкнуть.
– Ты лжешь мне, – сказала она. – И используешь свое тело в качестве орудия обмана.
Глава 33
Иерусалим
Его дни быстро обрели свой уклад. Он рано просыпался утром и сидел в заново обставленной Кьярой кухне за кофе и газетами. Статьи о выходке Халеда удручали его. «Хааретц» окрестила происшедшее «провалом», а Служба признала свой проигрыш, чтобы имя Габриэля не попало в печать. В Париже французская пресса осаждала правительство и израильского посла, требуя объяснить таинственные фотографии, появившиеся в «Монде». Министр иностранных дел Франции, иссохший бывший поэт, подлил масла в огонь, выразив уверенность в том, «что в холокосте на Гар-де-Лион действительно присутствовала рука Израиля». На следующий день Габриэль с тяжелым сердцем прочел, что на рю де Розье была разгромлена кошерная пиццерия. Затем группа французских мальчишек напала на девочку, шедшую домой из школы, и вырезала на ее щеке свастику.
Кьяра обычно просыпалась через час после Габриэля. Она читала о событиях во Франции скорее с беспокойством, чем с огорчением. Каждый день она звонила своей матери в Венецию, чтобы удостовериться, что ее родные в порядке.
В восемь утра Габриэль покидал Иерусалим и ехал по Бабаль-Вад на бульвар Царя Саула. Заседания проходили в конференц-зале на верхнем этаже, так что Льву не приходилось далеко ходить, когда ему хотелось заглянуть и посмотреть, чем они занимаются. Габриэль был, конечно, звездным свидетелем. Его поведение с момента, когда он вернулся в лоно служебной дисциплины, и до его побега с Гар-де-Лион было рассмотрено до мельчайших подробностей. Несмотря на страшные предсказания Шамрона, никакого кровопускания не было. Результат подобного рода расследований был обычно предопределен, и Габриэль с самого начала понял, что из него не собираются делать козла отпущения. Здесь была допущена коллективная ошибка – это почувствовалось в самом тоне допросов членов комиссии, – простительное прегрешение, совершенное аппаратом разведки, чтобы избежать еще одной катастрофической потери жизней. Тем не менее вопросы порой звучали целенаправленно. У Габриэля не было подозрений относительно мотивации поведения Махмуда Арвиша? Или лояльности Дэвида Киннелла? События приняли бы другой оборот, если бы он послушался своих коллег в Марселе и вернулся, вместо того чтобы поехать с той женщиной? По крайней мере, тогда план Халеда уничтожить доверие к Службе провалился бы.
– Вы правы, – сказал Габриэль, – и моя жена была бы мертва, и погибло бы гораздо больше невинных людей.
Остальные – по одному – тоже предстали перед комиссией: сначала Иосси и Римона, затем Иаков и последней – Дина, чьи открытия в первую очередь подстегнули расследование деятельности Халеда. Габриэлю больно было видеть, как их – одного за другим – вытаскивают на допрос. Его карьере пришел конец, а что же до остальных, то «История с Халедом», как это стали называть, поставит нестираемое черное пятно в их биографиях.
В конце дня, когда комиссия расходилась, Габриэль ехал на гору Херцль провести время с Лией. Иногда они сидели в ее комнате, а иногда, если было еще светло, он сажал ее в инвалидное кресло и медленно возил вокруг. Она всегда замечала его присутствие и обычно говорила ему несколько слов. Галлюцинации, связанные с поездкой в Вену, стали менее заметными, хотя Габриэль никогда не был уверен, о чем именно она думает.
– Где похоронен Дани? – спросила она однажды, когда они сидели под развесистой сосной.
