Дмитрий Сафонов - Радио Судьбы
Вертолет, сгоревший бензовоз, поджаренные пассажиры «Нивы»...
Слишком много. Количество дурных новостей перерастало в новое качество. Он вдруг представил (абсурдная мысль, вряд ли телевизионщики из НТВ проберутся сюда), как это будет выглядеть на экране телевизора.
Миткова (он почему-то подумал, что озвучивать такие новости должна она, у нее самый подходящий голос, к тому же это легкое косоглазие придает ее лицу самый настоящий ДРАЙВ, делает его привлекательным и неповторимым), глядя в экран, сообщает:
– А сейчас – новости от нашего корреспондента из Серпухова. Как нам только что стало известно, там потерпел катастрофу вертолет дракинского аэроклуба. На борту находилось около десяти человек, список жертв уточняется. Но не спешите переключаться на другой канал, это еще не все. Невдалеке от места падения вертолета обнаружены сгоревший бензовоз и автомобиль марки «Нива», врезавшийся в него на полном ходу. Конечно, жертв там поменьше, чем в вертолете, это и понятно, в машину столько народу не набьется, но... НЕ ВЗДУМАЙТЕ ТРОГАТЬ ПУЛЬТ, ЧУВАКИ!!! В каких-нибудь двух-трех километрах от бензовоза и сгоревшей «Нивы» лежит раздавленная «девятка»! Вы, наверное, думаете, что на нее упал вертолет? Мимо, парни! Ее...
– Ее кто-то сбросил с дороги и переехал, – тихо сказал Соловьев. – И я одного не могу понять, какого хрена это потребовалось делать?
Эти следы... Следы шин огромного трактора. Как он называется? «Кировец» или что-то в этом роде.
У Соловьева снова что-то засосало в животе, он присел на корточки, чтобы унять это противное СОСАНИЕ. Он не мог отвести глаз от машины. Он не хотел спускаться с дороги и подходить ближе, и совсем не хотел видеть то, что видит, но все равно не мог отвести глаз. Потому что там, из окна, торчала женская нога в коричневой плетеной босоножке.
«Красивая босоножка... И педикюр...»
Ногти на ноге сверкали, как маленькие аметисты – блед но-фиолетовым. Пять маленьких камушков. Вот только... Нога эта торчала из окна под каким-то странным углом – как сломанная щепка.
Соловьеву на мгновение почудилось, что он слышит этот звук. Нет, не звук – множество звуков: рев мощного дизеля, лязг проминаемого железа, но громче всего – хруст ломающейся кости. Нога свисала из окна, как капроновый чулок, набитый луковицами, потеки застывшей крови напоминали какую-то причудливую татуировку.
Соловьев почувствовал, что его сейчас вырвет. От всего этого– вида сломанной ноги, хруста, раздававшегося в ушах, и вязкого запаха свернувшейся крови. От этого ужаса, действовавшего на все его органы чувств. «Для полноты ощущений осталось только ПОТРОГАТЬ эту ногу – теплая ли? Или уже нет?»
Он выставил руку перед собой и уткнулся носом в локтевой сгиб. Он не хотел ничего видеть и слышать. Хватит. Чересчур! Сейчас он хотел только одного – вернуться к своей «пятерке», прыгнуть на сиденье и умчаться домой. А там – хрен с ним, с репортажем! – хорошенько напиться. До положения риз, до зеленых соплей, до поросячьего визга. Напиться в рубли и упасть на диван, предварительно поставив рядом тазик.
«Еще немного, и у меня поедет крыша! Совсем чуть-чуть-ровно настолько, чтобы я потом всю оставшуюся жизнь ходил по Серпухову и показывал прохожим язык из-за угла».
Не поднимая головы, он резко развернулся. «Все. Теперь этот ужас остался позади. И мне вовсе не обязательно на это смотреть. Сейчас – когда маленько утихнет бурчание в животе– я встану и пойду. Пойду назад, к бензовозу».
Он посидел еще несколько секунд, собираясь с духом. «Какого хрена „пойду“? Я побегу. Еще как побегу».
Он досчитал до трех, рывком поднялся с корточек, как спринтер, стартующий на стометровке, и бросился вперед очертя голову. Правая рука прижимала к боку «Никон», который больше не казался таким уж драгоценным – потому что в нем сидела СМЕРТЬ. Как и повсюду здесь.
Он рванулся и с размаху уткнулся во что-то мягкое. Что-то (он едва соображал и ничего не видел, в выпученных от страха глазах застыло изображение свисающей из окна ноги), похожее на холодное щупальце, схватило его за грудь и отбросило назад. Ослабевшие ноги завязались узлом, и он упал навзничь.
Последнее, что он успел почувствовать – это боль в затылке. Полотно дороги подпрыгнуло и ударило его по голове. Яркий солнечный свет окрасился зеленым, он увидел перед собой лицо... Нет, рожу какого-то монстра, склонившегося над ним со злобной ухмылкой.
«Сейчас он выдавит мне глаза», – с облегчением подумал Соловьев и потерял сознание.
* * *
Одиннадцать часов сорок пять минут. Пятнадцатый километр шоссе Таруса – Калуга.
«Вот так все и происходит. Все самое плохое и ужасное в жизни случается именно так. Сначала – вроде бы ничего, никаких ЗНАКОВ, никаких ПРЕДЧУВСТВИЙ и ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЙ. Все просто и буднично. Ты не идешь по тонкому льду, который угрожающе хрустит под ногами, иначе, услышав хруст, ты бы немедленно повернула обратно. Нет, все не так... Ткань жизни, еще мгновение назад казавшаяся такой прочной, вдруг рвется, как старая гнилая тряпка, ты проваливаешься и летишь в черную пустоту. А потом, когда понимаешь, что случилось, уже поздно. Но самое страшное даже не это. Самое страшное то, что ты знаешь – будет еще хуже, но ничего не можешь с этим поделать. Ты просто ждешь, замерев на месте. Или начинаешь метаться, как заяц, попавший в луч фар, но ты все равно бежишь в луче и чувствуешь перекрестье прицела на своей спине. И вот они – последние секунды. Они тянутся, как густое варенье – только потому, что тот, кто сидит в машине, хочет прицелиться получше, чтобы не тратить лишних патронов».
Рита ехала, уткнувшись в кожаную спину Джорджа. Теперь куртка под ее лицом была вся мокрая. Она тихо шмыгала распухшим от слез носом и время от времени облизывала нижнюю разбитую губу. Кровотечение уже остановилось, но губа продолжала болеть.
Да, ведь с ней все именно так и произошло. Еще утром все было хорошо. Она проснулась в прекрасном настроении, быстро умылась, собрала вещички, оделась и побежала на автобус до Серпухова.
Она давно уже хотела прыгнуть. Почему? «Потому что хочу», – отвечала она себе, и то же самое сказала Дмитрию, тому парню, который прыгал вместе с ней. Но если разобраться...
Причина, конечно, была. И эту причину зовут... Впрочем, не важно, как его зовут. Какая разница? Он все равно на нее не смотрел. Для него метр шестьдесят пять – слишком мелкая цель. Обычная деревенская девчонка (не надо тешить себя напрасными иллюзиями: Ферзиково хоть и называется поселком, но на самом деле – это просто крупная деревня), каких пруд пруди. Медсестра в местной больнице.
А он? Он приезжал сюда летом, иногда наведывался и зимой. Правда, дом, в котором он жил, принадлежал его старшему брату, но теперь, когда брат погиб, не оставив наследников, все отошло ему.
Красивый, высокий, загорелый в любое время года. Летом он носился по окрестным дорогам на мотоцикле, а зимой – по полям на снегоходе.
Это было год назад. В июле. Да, прошел ровно год. Он немного не рассчитал скорость на входе в поворот, и мотоцикл завалился набок. Если бы не кожаные штаны, он бы сорвал все мясо на бедре – вплоть до кости. А так... Обошлось. Он сам приехал в больницу, и она ассистировала Нигматову, который обрабатывал рану.
Он сидел и лукаво смотрел на молоденькую медсестру – большими серыми глазами, а Рита видела, как подрагивали уголки его рта, когда Нигматов накладывал швы. Слегка подрагивали – от боли. Но он держался и ни разу не пикнул. Просто смотрел на нее, не отрываясь, и натянуто улыбался, когда боль становилась сильнее.
Через пару дней он снова появился в больнице, Нигматову подарил бутылку дорогого коньяка (и, наверное, кое-что еще в конверте), а ей – букет роз и огромную коробку шоколада. В Ферзикове такой шоколад не продавался. Да и в Калуге она такого не встречала.
Почему она тогда подумала, что эти цветы должны означать нечто большее, чем просто благодарность? Она не знала. Для этого не было никаких причин, но... Наверное, ей просто ХОТЕЛОСЬ так думать. Скорее всего, дело именно в этом.
Она знала, где он живет – как-никак самый роскошный дом в окрестностях Ферзикова. Странно, конечно, самый роскошный дом – и всего в километре от свалки. Но еще более странным было то, что она выбрала это место для частых, едва ли не ежедневных прогулок.
И наконец в августе... Это случилось всего один раз – как-то очень быстро и неожиданно. Но ведь она именно этого и хотела – чтобы все случилось неожиданно. Как землетрясение. Ураган. Извержение вулкана. Это и походило больше всего на извержение вулкана.
А потом он уехал и даже не оставил номер своего телефона. И все. Глупо, конечно.
Очень глупо. А на майские праздники он опять приехал. Она издалека заметила его машину, остановившуюся на «пятаке» – главной площади Ферзикова. Темно-зеленый «Субару-форестер». А спустя мгновение увидела его, подходящего к машине с полным пакетом в руках. Она уже хотела сорваться с места и броситься к нему – плевать, что кругом люди и что ее здесь с самого детства знает каждая собака! – но вдруг задняя дверца открылась, и оттуда вышла женщина. Высокая– под стать ему – стройная блондинка с ребенком на руках.
