Дмитрий Сафонов - Радио Судьбы
Соловьев кивнул и потом целый месяц не мог есть курицу, запеченную в духовке, мысленно проклиная судебного медика за то, что чуть не сделал его вегетарианцем.
Однако через месяц жареная курица снова вошла в его рацион, просто и естественно. Еда – это еда. Работа – это работа. А обугленный труп – это... просто кому-то не повезло. Хотя это, наверное, все-таки дико больно. Но, видимо, кому-то необходимо гореть в огне – получается так. Раньше, в Средние века, степень необходимости определяла святая инквизиция, а сейчас – кто? Кто распоряжается людскими судьбами – и телами, коли уж речь идет о сожжении? А может, инквизиция была просто орудием в руках ТОГО, кто сдает карты?
«Случай», – прошептал Соловьев. Его передернуло. Что-то не укладывалось в привычную жизненную схему. Слишком уж много выходило случайностей. Если списывать все на случайности, тогда самое правильное – плыть по течению, надеясь, что рано или поздно СЛУЧАЙ коснется и тебя.
«Единственная проблема, – вмешался ехидный внутренний голос. – Будет ли этот случай счастливым? Или – нет?»
Соловьеву хотелось и того, и другого. В его профессии счастливый случай – это несчастье с другим.
Но чтобы с ним самим случилось нечто подобное? Чтобы ему угодить в сводку новостей – не в качестве репортера, дающего информацию, а в качестве потерпевшего, «именинника», как говорили циничные опера? Нет, не дай бог!
«Фу!» – Он поддернул «Никон», висевший на шее, как напоминание о нелегком журналистском ЯРМЕ, и зашагал дальше.
По его расчетам, вертолет (точнее то, что от него осталось) должен был лежать где-то неподалеку, километрах в четырех-пяти от цистерны.
«Но, – поправлял он себя, – вертолет не будет валяться на шоссе, он где-нибудь в лесу. Где же ему еще быть?»
Но прочесывать весь лес, просто так – наобум? Это глупо. Так можно ходить дня два, а то и три. Нет. Соловьев решил пока оставить СЛУЧАЙ в покое, надо самому немножко поработать головой. И ногами.
Пожалуй, он сделает так: дойдет до ближайшего населенного пункта (что это будет? какая-нибудь деревня) и хорошенько расспросит местных жителей. Наверняка, услышав близкий шум двигателя, праздные сельчане уставились в небо, ожидая сошествия Ильи-пророка. И наверняка кто-нибудь из них видел, как падал вертолет. И наверняка кто-то запомнил, куда он упал. Так он узнает направление. Не исключено, что кто-нибудь вызовется ему помочь. Не просто так, а за небольшую плату. Но у него же есть в кармане четыреста пятьдесят сэкономленных рублей. Вот и расплатится. А потом уж представит редактору счет и в графе «текущие расходы» напишет ту сумму, которую захочет. В пределах разумного, разумеется, Соловьев еще не помнил случая, чтобы редактор когда-нибудь переступил эти пределы.
В общем, все складывалось нормально. Он все делал правильно.
Соловьев почувствовал, как противный ЗАПАХ начал помаленьку исчезать. Испаряться. Он приободрился и зашагал быстрее.
Спустя несколько минут ему показалось, что он снова слышит треск мотоциклетного двигателя. Соловьев остановился и замер, прислушиваясь. Треск приближался.
Володя отступил в придорожные кусты и взял фотоаппарат на изготовку.
На шоссе выехал мотоцикл: красивый, угольно-черный, с блестящими спицами. Оранжевые языки пламени облизывали бензобак. Присмотревшись, Соловьев увидел, что это – обычный «Урал», точнее, он был когда-то обычным «Уралом», но сейчас мотоцикл выглядел куда лучше.
За рулем сидел крепкий парень в черной косухе, на шее развевался белый шелковый шарф. А позади парня...
До мотоцикла было метров тридцать, поэтому Соловьев не мог видеть все детали, но ему показалось, что поза девушки, сидевшей позади парня, выглядит неестественной. Она висела на байкере, как белье на веревке. Как-то некрасиво.
Соловьев поднес «Никон» к глазам и нажал на спуск. Он отсчитал три кадра и убрал палец. Три кадра – вполне достаточно. Большего байкер не заслуживал.
Сочный треск мотора постепенно затихал вдали. Через минуту байкер со своей странной спутницей исчезли за поворотом. Соловьев выбрался из своего укрытия и вернулся на шоссе. Ему еще предстояло немало топать по серому асфальту, прежде чем покажется первая деревня.
Он просунул руку в лямку, на которой висел фотоаппарат, сдвинул его под мышку и припустил неторопливой трусцой.
Через несколько минут (по его подсчетам выходило, что не больше пяти) лес расступился, и вдалеке, на пригорке, показалась деревня. Ему предстояло спуститься в небольшой распадок и потом преодолеть подъем.
Внизу извивалась блестящая лента маленькой речушки. Скорее ручья, зажатого в бетонную трубу под асфальтом.
Соловьев продолжал бежать. Он поднес к глазам левую руку, и тут его ожидал неприятный сюрприз. Электронные часы (старинные, те самые, которые играют семь мелодий, первая волна электронного ширпотреба, докатившаяся с Востока до перестроечной России) остановились.
Точнее, нет. Сказать, что они остановились, было бы неправильно. Они продолжали что-то высвечивать. Какую-то несуразицу. Сначала они показывали ноль-ноль часов ноль-ноль минут, хотя до полуночи было еще далеко. Четыре нуля сменились четырьмя единицами, что более походило на правду, хотя Соловьев был уверен, что сейчас уже ближе к двенадцати, затем, после небольшой паузы, часы показали двадцать два двадцать два, и так – по порядку, перебирая все цифры. Потом часы заверили его, что на дворе ни много ни мало как девяносто девять часов и девяносто девять минут, и пошли на второй круг.
Это было совсем некстати, Соловьеву вовсе не хотелось лишаться часов, но... Что поделаешь? Он сокрушенно пожал плечами – насколько вообще можно пожимать плечами на бегу – и потрусил дальше.
Он уже выбежал на горку и стал спускаться к распадку, когда вдруг заметил, что его ждет другой сюрприз – настолько ошеломляющий, что он моментально забыл про часы.
Внизу... В ручье.
Там лежала машина, по всей видимости свалившаяся с трассы.
Вишневая «девятка». Модели машин прочно ассоциировались у него с цветами. «Волга» – серо-голубая или черная, «четверка» и «пятерка» – белая или бежевая, «шестерка» – красная, «семерка» – темно-синяя, «восьмерка» – папирус, а «девятка» – непременно вишневая.
С этой точки зрения с «девяткой» все было в порядке. Она была вишневая. Проблема заключалась в другом. Машина была сплющена, как пустая консервная банка, попавшая под грузовик. Она стояла на колесах, но крыша ее была смята и искорежена до неузнаваемости – словно по ней проехался каток.
«Нет, каток – вряд ли, – подумал Соловьев. – Тогда бы она была раскатана в тонкий блин. Наверное, она перевернулась, а потом снова встала на колеса».
Он спускался под горку, все ближе к машине. И чем ближе он подходил, тем яснее понимал, что версия с «перевертышем» не проходит.
«Девятка» стояла, завязнув в топких берегах ручья, фарами в сторону деревни. То есть она ехала туда же, куда собирался и он. Но...
Соловьев не видел на сухом асфальте ни следов торможения, ни осколков разбитого стекла, ни кусочков приметной краски, – ничего, никаких следов аварии.
Нет, впечатление было такое, что...
До машины оставалось не более десяти метров, и Соловьев перешел на шаг, который замедлялся по мере того, как он приближался к «девятке».
Из разбитого заднего стекла с левой стороны что-то торчало, и Соловьев каким-то чутьем понял, что он совсем не хочет видеть ТО, что торчит из сплющенного оконного проема.
Сердце в груди глухо забилось – еще быстрее, словно он не замедлял шаг, а, напротив, помчался галопом во всю силу длинных голенастых ног.
«Какая-то эпидемия катастроф, – промелькнула в голове мысль. – Случай?..»
Он оборвал себя, очень жестко: «Нужно быть последним кретином, чтобы списать все происходящее на случай. Это НЕРЕАЛЬНАЯ цепь случайностей».
Теперь он уже не шел, а подкрадывался к машине. Он заметил, что вмятины на крыше располагаются аккуратно чередующимися полосами.
«Что это может быть?»
– Эй! – громко крикнул Володя. Никто не ответил. Он набрал полную грудь воздуха и заорал так, что можно было разбудить и мертвого:
– ЭЙ!!!
«Только не спрашивай: „Здесь есть кто живой?“ На идиотские вопросы в лучшем случае получаешь идиотский ответ. В худшем – не получаешь вовсе».
Следы... Грязные следы косыми чередующимися полосами поднимались по асфальту вверх, в сторону деревни. Те же самые косые полосы он заметил на мягкой земле рядом с ручьем.
Соловьев замер, прислушиваясь. Тишина. Вот что пугало больше всего. Звенящая, обволакивающая тишина – густая, как кисель, и зловещая, как полночная тьма.
Соловьев замер, не доходя до машины, словно уткнулся в невидимый барьер. Слишком много было потрясений для одного дня.
Вертолет, сгоревший бензовоз, поджаренные пассажиры «Нивы»...
