Дэниел Сильва - Убийца по прозвищу Англичанин
Он услышал шаги на лестнице. Вошел мужчина – маленький и смуглый, – вошел быстро, что указывало на скрытую силу. Он, казалось, был раздосадован, обнаружив, что к Петерсону вернулось сознание. В руке у него было серебряное ведерко. Он обеими руками приподнял его и вылил на Петерсона ледяную воду.
Боль была такая, что Петерсон, не сумев сдержаться, вскрикнул. Маленький мужчина опустился возле него на колени и всадил иглу в бедро Петерсона так глубоко, что она, казалось, дошла до кости, и Петерсон снова добровольно ушел под воду своего озера.
* * *Будучи мальчиком, Герхардт Петерсон слышал рассказ о том, как евреи пришли во время войны в деревню, где жила его семья. Согласно рассказу еврейская семья – двое взрослых и трое детей – проникла в Швейцарию из неоккупированной Франции. Над ними сжалился фермер и приютил их в крошечном сарае на своей земле. Один офицер кантональной полиции узнал, что в деревне скрываются евреи, но согласился держать это в секрете. Но кто-то из деревни связался с федеральной полицией, которая на другой день явилась на ферму и забрала евреев. Правительство держалось политики высылки нелегальных иммигрантов в ту страну, откуда они противозаконно пересекли границу. Эти евреи приехали в Швейцарию с юга Франции, который не был оккупирован, а переправили их назад в оккупированную Францию и отдали прямиком в руки немецкого патруля. Евреи были арестованы, их посадили на поезд, шедший в Аушвиц, и умертвили в газовой камере.
Сначала Герхардт Петерсон отказывался верить этому рассказу. В школе его учили, что Швейцария, будучи нейтральной страной во время войны, открывала свои границы беженцам и раненым солдатам, что она была сестрой милосердия Европы, материнской грудью в центре континента, где царило брожение. Петерсон пошел к отцу и спросил его, правда ли то, что рассказывают про этих евреев. Сначала отец отказывался говорить с ним об этом. Но поскольку молодой Герхардт настаивал, отец уступил. Да, сказал он, это правда.
«Почему же никто не говорит об этом?»
«А почему мы должны об этом говорить? Это дело прошлое. И сейчас ничего нельзя сделать, чтобы это изменить».
«Но их же убили. Они умерли, потому что кто-то в деревне донес на них».
«Они же были здесь нелегально. Они приехали без разрешения. И к тому же, Герхардт, не мы убили их. Их убили нацисты. А не мы!»
«Но, папа?..»
«Хватит, Герхардт! Ты спросил меня, правда ли это, и я дал тебе ответ. И больше никогда не заводи об этом разговора».
«Почему, папа?»
На это отец не дал ему ответа. Но даже и тогда Герхардт Петерсон знал ответ. Он не говорил больше об этом, потому что в Швейцарии не обсуждают неприятные события прошлого.
* * *Петерсон пришел в себя после еще одного ведра ледяной воды. Он открыл глаза и мгновенно ослеп от белого, как при взрыве, света. Прищурившись, он увидел, что над ним стоят двое – маленький, похожий на тролля мужчина с ведерком и более добрый с виду человек, который отнес его в Цюрихе в фургон после того, как женщина усыпила его.
– Просыпайся!
Тролль плеснул еще ледяной воды на Петерсона. У него резко дернулась шея, и он ударился головой о стену. Он лежал на полу, весь мокрый, и дрожал.
Тролль затопал вверх по ступеням. Тот, что был более мягким, присел на корточки и печально смотрел на него. Петерсон стал снова погружаться в бессознательное состояние, мешая реальность со сновидениями. Маленький мужчина казался Петерсону тем евреем из его деревни, который вместе с семьей был выдворен во Францию.
– Мне очень жаль, – простонал Петерсон дрожащими от холода губами.
– Да, я понимаю, – сказал мужчина. – Я понимаю, что тебе очень жаль.
Петерсон закашлялся, и от этого нутряного кашля его рот наполнился мокротой и флегмой.
– Сейчас ты встретишься с большим человеком, Герхардт, потерпи немножко, зато голова у тебя прояснится. – Еще одна инъекция – на сей раз в руку выше локтя, проделанная с клинической точностью. – Голова не должна быть полной тумана, когда разговариваешь с большим человеком, Герхардт. Чувствуешь себя лучше? Голова начала прочищаться?
– Да, кажется, что так.
– Отлично. Голова должна быть ясной, когда разговариваешь с большим человеком. Он хочет узнать все, что знаешь ты. И ему нужно, чтобы ты был точен, как штык.
– Мне пить хочется.
– Не сомневаюсь. Ты был очень занят последние несколько дней. И к тому же был очень скверным мальчиком. Я уверен, большой человек даст тебе попить, если ты станешь сотрудничать с ним. Ну, а если нет… – он пожал плечами и выпятил нижнюю губу, – тогда вернешься сюда, и уж тогда мой приятель использует нечто посильнее воды.
– Мне холодно.
– Могу представить.
– Мне очень жаль.
– Да, я понимаю, что тебе жаль. Если ты извинишься перед большим человеком и расскажешь ему все, что знаешь, тогда он напоит тебя и даст тебе теплую одежду.
– Я хочу говорить с ним.
– С кем ты хочешь говорить?
– Я хочу говорить с большим человеком.
– Пойдем наверх и отыщем его?
– Мне очень жаль. Я хочу говорить с большим человеком.
– Пошли, Герхардт. Двинулись, возьми мою руку. Обопрись о мою руку. Дай я тебе помогу.
42
Маллес-Веноста, Италия
На Габриеле были хорошо отутюженные брюки цвета хаки и мягкий бежевый свитер, отлично облегавший его талию и плечи. Все в его внешнем виде говорило об удобстве и удовлетворении жизнью, а именно такое впечатление он хотел создать. Эли Лавон ввел Петерсона в комнату и посадил на жесткий стул с прямой спинкой. Петерсон сел словно перед взводом на расстреле, упершись взглядом в стену.
Лавон вышел. Габриель продолжал сидеть, опустив глаза. Он никогда не праздновал победу. Он знал лучше многих, что в разведке победы часто бывают мимолетными. Случается, со временем они и вовсе не кажутся победами. Тем не менее он на мгновение насладился тем, как закруглилось дело. Совсем недавно Габриель был под арестом, а Петерсон задавал ему вопросы, – Петерсон в хорошо сидящем сером костюме, полный изысканной швейцарской самоуверенности. А сейчас он сидел перед Габриелем в трусах и дрожал.
Их разделял белый пластмассовый столик, на котором лежала лишь папка и стояла кружка Габриеля с дымящимся кофе. Подобно помещению, где держали Петерсона в подвале, полы в этой комнате были глиняные, а стены оштукатурены. Ставни были прикрыты. По стеклу назойливо барабанил несомый ветром дождь. Габриель смотрел на Петерсона с отвращением и испытующе молчал.
– Вам так это не сойдет.
Это был Петерсон, который нарушил молчание. Он произнес это на английском, а Габриель тотчас перешел на немецкий, тщательно и грамматически правильно произнося слова на верхненемецком своей матери. Ему хотелось подчеркнуть неточности петерсоновского Schwyzerdütsh.[34] Подчеркнуть швейцарскую сущность Петерсона. Изолировать его.
– Что не сойдет, Герхардт?
– То, что вы похитили меня, чертов мерзавец!
– Но нам это уже сошло.
– В гараже моего дома стоят камеры слежения. Этот трюк, который вы устроили с вашей шлюхой, записан на видеопленку. Цюрихская полиция, по всей вероятности, уже имеет ее.
Габриель спокойно улыбнулся.
– Мы позаботились о камерах слежения точно так же, как ты позаботился о камерах слежения на вилле Рольфе в тот вечер, когда ты убил его и выкрал его картины.
– Что вы несете?
– Я говорю о картинах из тайной коллекции Рольфе. Картинах, которые он получил во время войны за услуги, оказанные СС. Картинах, которые он хотел вернуть.
– Я понятия не имею, о чем вы болтаете. Я понятия не имею о какой-то тайной коллекции и, безусловно, не имею никакого отношения к убийству Аугустуса Рольфе! Никто никогда в жизни не поверит, что я как-то связан с его смертью.
– Да ты же убил Аугустуса Рольфе. Потом ты убил Вернера Мюллера в Париже. Потом Эмиля Якоби в Лионе. Ты пытался убить меня в Цюрихе. Ты подослал человека, чтобы убить Анну Рольфе в Венеции. Все это сердит меня, Герхардт.
– Вы просто помешанный!
Габриель видел, что бравада Петерсона постепенно начинает ослабевать.
– Ты долгое время не появлялся на работе. Твое начальство тоже хотело бы с тобой поговорить. Они тоже не могут тебя найти. Нечего и говорить, что твоя жена хотела бы знать, где, черт побери, ты находишься. Она безумно взволнована.
– Бог мой, что вы наделали? Что, черт побери, вы наделали?
Петерсон, казалось, был уже не в состоянии сидеть спокойно. Он раскачивался на стуле и весь трясся. А Габриель отхлебнул кофе и сделал гримасу, словно он был слишком горячим. Затем он открыл папку и принялся доставать фотографии. Он вынимал их по одной, окидывал быстрым взглядом и затем переправлял по столу Петерсону.
