Сидни Шелдон - Расколотые сны
– Не стоит, Отто. Все будет в порядке.
– И когда собираетесь начать?
– Сегодня же.
– Вы хотите пригласить меня на ужин?
– Да. По-моему, вы слишком тут засиделись. Вам полезно немного побыть в другом окружении. Что скажете, Эшли?
– Согласна.
Эшли сама не ожидала от себя такой реакции. К собственному удивлению, она волновалась, как девушка перед первым свиданием. Конечно, Гилберт прав: она почти зачахла в четырех стенах. Но в глубине души она чувствовала, что дело не только в этом. Ей импонировала мысль о том, что Гилберт Келлер явно выделяет ее из всех остальных пациентов.
Они отправились в японский ресторанчик «Отани Гарденз», находившийся всего в пяти милях от лечебницы. Правда, доктор прекрасно сознавал, чем рискует. В любой момент Тони или Алетт могли разбушеваться. Но ничего не попишешь – приходится держаться начеку. В конце концов, все делается для того, чтобы Эшли стала наконец ему доверять.
– Как забавно, – заметила Эшли, оглядывая посетителей, заполнивших ресторан.
– Что именно?
– Все эти люди совершенно не отличаются от тех, с кем я вижусь в больнице.
– На самом деле это именно так и есть, Эшли. У каждого свои проблемы. Разница лишь в том, что пациенты лечебницы не в силах справиться с ними сами. Им нужна наша помощь.
– А я и представления не имела ни о каких проблемах до тех пор, как… Словом, вам и без того все известно.
– А знаете, почему так получилось, Эшли? Вы старались их затолкать поглубже и отрешиться от всего, запрятать голову в песок, как страус. В той или иной степени это присуще всем людям.
И намеренно переменив тему, осведомился:
– Ну как стейк?
– Спасибо, превосходно.
С той поры у доктора Келлера вошло в привычку раз в неделю обязательно приглашать Эшли на обед или ужин. Они успели перебывать во многих местных ресторанчиках, уютных и чистеньких, с национальной кухней. До сих пор ни Тони, ни Алетт не осмелились показаться.
Как-то Гилберт повез свою пациентку на танцы в небольшой ночной клуб с прекрасным оркестром. Они много смеялись, шутили, совершенно забыв о том, что придется возвращаться в тоскливый и размеренный больничный обиход. В эту минуту они были просто людьми. Веселыми, нарядными, беззаботными.
– Вам здесь нравится? – осторожно спросил Гилберт.
– Очень! Я ужасно вам благодарна. Знаете, вы совершенно не похожи на других докторов.
– Они не танцуют?
– Вы понимаете, о чем я.
Он чуть прижал ее к себе, и оба остро ощутили важность и значимость момента. Роковые слова уже были готовы сорваться с языка Келлера. Но какое он имеет право? Кто он для Эшли?
«Это очень опасно для вас, Гилберт. Остерегитесь…»
Глава 25
– Не втирай мне очки, доки! Я прекрасно знаю, чего ты добиваешься! Хочешь, чтобы эта идиотка Эшли посчитала тебя своим другом?
– Я и есть ее друг, Тони. Так же, как и ваш.
– Врешь! По-твоему, на ней клином свет сошелся, а я – так, жалкое ничтожество!
– Ошибаетесь, Тони. Я уважаю вас и Алетт не меньше, чем Эшли. Вы все для меня одинаково дороги.
– Это правда?
– Честное слово. И кроме того, я не могу забыть, как прекрасно вы поете. И, должно быть, играете?
– На пианино.
– Если я договорюсь о том, чтобы вам разрешили воспользоваться фортепьяно в комнате отдыха, вы не откажетесь нам спеть?
– Возможно, – с деланым безразличием бросила Тони, хотя в голосе явно звучали взволнованные нотки.
– В таком случае буду счастлив поскорее услышать вас, – улыбнулся Гилберт. – Можете считать этот инструмент своим.
– Спасибо, – коротко ответила Тони.
Верный своему слову, Гилберт добился, чтобы Тони позволили проводить ежедневно один час в комнате отдыха. Вначале девушка пыталась закрывать дверь, но любопытство остальных пациентов оказалось сильнее. Вскоре Тони начала давать настоящие концерты, и в благодарной публике не было недостатка.
Доктор Луисон одобрил попытки Келлера достучаться до больной и даже осведомился, как быть с Алетт.
– Я хочу, чтобы она проводила побольше времени в саду, за мольбертом. Конечно, за ней будут постоянно наблюдать, но, думаю, для нее это окажется неплохой терапией, – объяснил Келлер.
Но Алетт наотрез отказалась взять в руки кисти. Как-то на очередном сеансе доктор Келлер заметил:
– Вы совсем забросили краски, Алетт! Жаль, что такой талант, как у вас, пропадает втуне. Вы такая одаренная художница!
– Возможно.
«Откуда тебе знать, кретин?!»
– Разве вам не нравится рисовать?
– Нравится.
– Почему же не хотите меня порадовать?
– Потому что совершенно бездарна.
«Да отцепись же, наконец!»
– Кто вам это сказал?
– Моя… моя мать.
– Мы еще не разговаривали о вашей матери. Хотите рассказать мне о ней?
– Нечего рассказывать.
– Она трагически погибла, верно?
– Да, – неохотно буркнула Алетт после долгой паузы, – авария.
Но завтра она начала рисовать. Ей нравилось сидеть в цветущем саду, а стоило притронуться кистью к холсту, как она обо всем забывала. Иногда вокруг собирались пациенты и восторженно переговаривались голосами всех цветов радуги.
– Ваши картины должны висеть в галерее.
Черный.
– Эта картина чудо, как хороша.
Желтый.
– Где вы учились?
Черный.
– Не могли бы вы когда-нибудь написать мой портрет?
Оранжевый.
– Хотелось бы мне обладать хоть сотой долей таких способностей.
Черный.
Ей всегда становилось тяжело на душе, когда приходилось возвращаться в дом. Но санитар неизменно подходил к ней, извинялся и просил идти обедать или ужинать. Алетт никогда не возражала.
Однажды доктор Келлер подвел к Эшли маленькую пожилую, похожую на призрак женщину.
– Познакомьтесь, Эшли, это Лайза Гарретт. Сегодня она выписывается.
Лайза расплылась в приветливой улыбке:
– Ну разве не чудесно? Я всем обязана доктору Келлеру.
– Видите ли, Эшли, – пояснил Гилберт, – Лайза, как и вы, страдала расщеплением сознания.
– Да, но теперь я осталась одна. Все мои «заместители» согласились уйти, дорогая.
– Лайза уже третья с подобным недугом, кто в этом году возвращается домой, – многозначительно добавил доктор Келлер. И в душе Эшли вновь загорелся огонек надежды.
Но ее остальные «я» вовсе не были довольны происходящим. Правда, Алетт была немного добрее Тони. Она даже симпатизировала Келлеру.
– Думаю, он не так уж плох, – признавалась она подруге. – Такой милый и заботится о нас.
– Дура набитая, – фыркнула Тони. – Слепа, как летучая мышь! Неужели не видишь, что происходит? Сколько раз мне твердить: он притворяется добреньким, чтобы вертеть нами, как пожелает. Добивается, чтобы мы беспрекословно подчинялись, а сам знаешь, что задумал? Хочет свести нас троих вместе и убедить Эшли, что она в нас не нуждается. Ну а потом… Потом нам конец. Мы умрем. Ты этого желаешь? Лично я – нет!
– Ты права, – нерешительно призналась Алетт. – Погибать так страшно. До сих пор мы неплохо жили. Что им всем от нас нужно?
– Лучше слушайся меня, если не хочешь кончить, как эти мужики! Нужно во всем соглашаться с доктором. Пусть верит, что мы действительно хотим ему помочь. Будем водить его, как бычка на веревочке. Спешить нам некуда. Обещаю, что в один прекрасный день вытащу нас отсюда.
– Как скажешь, Тони.
– Прекрасно. Пусть старина доки радуется, что все идет как надо.
Через несколько дней Эшли получила письмо от Дэвида. В конверт была вложена фотография смеющегося малыша. Эшли перечитала письмо несколько раз:
Дорогая Эшли!
Надеюсь, дела идут хорошо и скоро вы окажетесь дома. У нас ничего нового. Я много и с удовольствием работаю. Клиентов немало, у каждого свои беды, и приятно знать, что можешь чем-то помочь людям. Джеффри растет не по дням, а по часам. Ему уже два года. Если все и дальше пойдет такими темпами, еще немного – и он объявит, что женится. Мы по-прежнему думаем о вас и желаем счастья. Сандра посылает самый горячий привет и надеется, что мы когда-нибудь обязательно увидимся.
Дэвид.
Эшли долго сидела, рассматривая снимок.
«Какой милый малыш! Счастлив и весел, и дай Бог, чтобы так было и впредь».
Она пошла обедать, а когда вернулась, обрывки фотографии были разбросаны по всей комнате.
Июнь, 15, 1.30 дня.
Пациент: Эшли Паттерсон. Сеанс терапии с применением амитала натрия. Чужеродное «я»: Алетт Питерс.
– Расскажите мне о Риме, Алетт.
– Я не видела города прекраснее. Там столько музеев! Я побывала во всех. Проводила там целые дни. Картины… скульптуры… жаль, что вы этого не видели.
«Что может какой-то докторишка знать о музеях!»
– Вы хотели быть художницей?
– Да.
«Идиотский вопрос. Кем мне еще быть? Уличной девкой?!»
