Монс Каллентофт - Осенний призрак
«Скоро ангелы спустятся на землю… смею ли я сказать, что мы принадлежали друг другу…»
Голос Ульфа Лунделля.[65]
Она чувствует рядом теплоту рук Янне. Они любили танцевать под эту песню там, в доме в Мальмслетте. На столе стояла бутылка вина, а Туве спала на диване, и музыка ей не мешала. Дурацкая романтика!
Лингхем.
Дорожный указатель едва различим за струями дождя.
Из всех кошмаров человеческой жизни самый страшный — потерять своего ребенка.
«Мне удалось сохранить тебя, Туве», — думает Малин.
Снова перед глазами автомобиль, соскользнувший на пустынное заснеженное поле. Потом стук в дверь. «Ваш сын… Примите наши соболезнования».
Малин сворачивает в сторону Лингхема, проезжает мимо футбольного поля и церкви. Человек в куртке «монах» стоит у могильного камня за стеной маленького кладбища. У него в руках букет цветов, он как будто плачет.
Комнаты в небольшом таунхаусе обставлены сосновой мебелью.
На вязаных скатертях, покрывающих деревянные поверхности, фигурки от Сваровски. «Впечатляющая коллекция», — думает Малин, в то время как мама Андреаса Экстрёма Стина ставит на стол кофейник.
На бюро фотографии в рамках.
Щербатый мальчик с льняными волосами в детском саду. Он же на футбольной площадке. А вот он уже выпускник школы. Стройный подросток на пляже. Ветер растрепал его модельную стрижку, а поодаль, в воде, стоит мужчина, должно быть отец.
— Теперь вы знаете, как он выглядел, — говорит Стина Экстрём. Обе они сидят в одинаковых плюшевых креслах цвета красного вина друг напротив друга.
Точно такие же фотографии Туве стоят у Малин на бюро в спальне.
— Очаровательный мальчик, — замечает Малин.
Стина Экстрём улыбается.
«Сколько тебе лет? — мысленно спрашивает ее Малин. — Шестьдесят?»
У женщины, сидящей напротив нее, короткие светлые волосы с проседью, а морщины вокруг тонких губ — верный признак того, что она курит. В комнате пахнет табаком, но Малин нигде не видит ни пепельницы, ни сигарет. Или Стина все-таки нашла в себе силы бросить? Поборола дурную привычку?
На ней черные джинсы и серый вязаный свитер.
У нее глаза человека, не ожидающего от жизни никаких сюрпризов, просто наблюдающего за тем, как дни приходят и уходят. «Однако в ее взгляде я не вижу усталости, — замечает про себя Форс. — Скорее что-то другое… покой? Никакой озлобленности. Или это то, что называют смирением?»
Стина разливает кофе левой рукой и показывает на тарелку с булочками домашней выпечки.
— Интересно, чем же это я могла заинтересовать полицию?
— Мы расследуем убийство Йерри Петерссона.
— Да, я знаю об этом. Я ведь читаю газеты.
— Он был в той машине, когда случилась авария.
Выражение глаз Экстрём не изменилось. Или так выглядит скорбь, после того как человек смирился с ней?
— Он сидел на переднем сиденье. Пристегнулся ремнем безопасности и поэтому выжил.
Малин кивает.
— Вы часто думаете об аварии?
— Нет, не об аварии. Но Андреаса я вспоминаю каждый день.
Малин делает глоток кофе и слушает, как снаружи стучат в окно дождевые капли.
— Вы жили тогда здесь?
— Да, мы переехали сюда, когда Андреасу было двенадцать. А до этого жили в районе монастыря Вреты.
Стина замолкает на некоторое время, словно собираясь с силами.
— Первое время я была вне себя. Но потом, с годами озлобленность и скорбь ушли. Ведь девятнадцать лет рядом с Андреасом были фантастическим подарком судьбы, глупо скорбеть о том, что жизнь пошла так, а не иначе.
Малин чувствует, как у нее в груди сжимается сердце, словно огромный кулак, а на глаза сами собой наворачиваются слезы.
Стина Экстрём смотрит на нее.
— С вами все в порядке?
Малин прокашливается:
— Да, просто аллергическая реакция.
— У меня еще двое детей, — продолжает Стина, и Малин улыбается, утирая слезы.
— Вы не держите зла на того, кто сидел за рулем?
— Это был несчастный случай.
Малин замолкает, словно собираясь с силами, а потом наклоняется вперед.
— У нас есть информация, что в ту ночь машину вел Йерри Петерссон и он был пьян.
Стина ничего не отвечает, выражение ее лица не меняется.
— Он уговорил Юнаса Карлссона…
— Я все понимаю, — прерывает ее Экстрём. — Я не настолько глупа. Вы думаете, что, когда я узнала об этом, решила убить…
— Ничего подобного мы не думаем.
— Но ведь вы зачем-то пришли ко мне?
Малин смотрит в глаза собеседницы.
— Я многое потеряла в ту ночь, — продолжает Стина. — Через несколько лет после аварии мы с мужем развелись. Мы не могли говорить об Андреасе и молчать — единственное, что нам оставалось. Независимо от того, кто сидел тогда за рулем, во мне больше не осталось ни ненависти, ни злобы. А скорбь стала для меня привычным состоянием.
— Кого еще затронуло это горе?
— Горевали все. Но это было так давно…
— А отец Андреаса?
— Он может ответить за себя сам.
Отец Андреаса Экстрёма живет в Мальмслетте. Харри сейчас у него.
— Семья Фогельшё как-нибудь выразила свое сочувствие?
— Нет. Они как будто не заметили того, что произошло, такое у меня было ощущение. И то, что несчастье случилось на их земле и после праздника, устроенного их сыном, не имело как будто никакого значения.
Малин закрывает глаза. Она чувствует, что тело ее раздуто, а к горлу подступает тошнота.
— Могу я спросить, где вы работаете? Или вы на пенсии?
— До пенсии мне еще четыре года. Я работаю на полставки с умственно отсталыми людьми в Доме инвалидов. А почему это вас так интересует?
— Просто спросила, — отвечает Малин, поднимаясь и протягивая Стине руку через стол. — Спасибо за то, что уделили мне время. И за кофе.
— Возьмите булочку.
Малин берет булочку с блюдца и тут же принимается жевать.
Корица. Кардамон.
— И вы не хотите спросить меня, что я делала в ночь с четверга на пятницу на прошлой неделе?
Малин глотает, улыбаясь.
— Ну и что же вы делали?
— Я была дома. Сидела в чате до полуночи. Вы можете проверить.
— Думаю, в этом нет необходимости, — отвечает Малин.
Экстрём поднимается и выходит из комнаты. Спустя несколько минут она возвращается с пакетиком жевательных резинок в руке.
— Возьмите пару штук. Вам ведь еще работать.
Малин паркуется возле школы «Фолькунгаскулан», выключает двигатель и слушает, как дождь стучит по крыше, словно пытаясь пробить ее насквозь. Она кладет руки на руль и тяжело дышит и представляет себе, что сидит сейчас рядом с Туве, готовая обнять ее, крепко-крепко.
Малин смотрит в сторону школы. Широкая лестница похожего на замок здания ведет к входной двери, которая раза в три выше любого из учеников. Огромные дубы вокруг выглядят печальными в лучах закатного солнца, как будто жизнь их закончится в тот день, когда слетит последний лист.
Там, за этими стенами, Туве. Малин не знает ее расписания. Что у нее сейчас — математика, шведский? Нужно просто спросить на вахте, а потом войти в класс, увести Туве куда-нибудь в буфет и обнять. Но ведь я, наверное, воняю перегаром. Или все-таки жевательная резинка помогла?
Надеюсь, Туве выйдет во двор на перемене. Тогда я смогу увидеть ее, подбежать к ней, попросить у нее прощения или просто посмотреть на нее из машины. А может, она сама подойдет ко мне? Или вообще не выйдет в такой дождь…
Все-таки я должна войти.
Малин открывает дверцу автомобиля и ставит одну ногу на землю. Несколько учеников вышли во двор. Их фигуры мелькают между деревьями, терзаемыми ветром и такими же старыми, как и сама школа.
И Форс ставит ногу обратно и закрывает дверцу. Она пытается унять дрожь в руках, которыми держит руль, но ничего не получается. Она тяжело дышит: организм требует очередной порции алкоголя. Но Малин собирает в кулак всю свою волю, сопротивляясь непроизвольному желанию.
Ну вот. Руки больше не дрожат.
Малин берет телефон, набирает номер Туве и слышит автоответчик.
Она оставляет голосовое сообщение:
«Туве, это мама. Я только хотела сказать тебе, что вернулась. Вечером мы можем поужинать вместе. Позвони мне, пожалуйста».
Она поворачивает ключ зажигания, и шум мотора заглушает дождь.
Малин закрывает глаза. Ей видятся огромные каменные башни какого-то замка, окутанные туманом. Не Скугсо, какого-то другого замка, не имеющего названия.
Она смотрит в ров. Тот наполнен белыми раздувшимися человеческими телами, между ними мелькают маленькие серебристые рыбки.
Рыбки задыхаются без воды, в их глазах застыло выражение страха.
42
Харри Мартинссон пересекает парковку, направляясь к дверям полицейского участка. Старые стены цвета охры буквально пропитаны влагой. У этого здания началась вторая жизнь, с тех пор как здесь расположились полицейский участок, суд и Государственная криминалистическая лаборатория. Раньше здесь были казармы.
