Карин Альвтеген - Тень
Ненависть раскалилась добела. Желание уничтожить вытеснило все остальное. Заставить Акселя почувствовать боль, которую он доставил другим. Остальное не важно. Торгни был готов на все, лишь бы добиться этого. Отомстить за отнятое у Халины имя и за собственное поражение. Он должен испортить Рагнерфельдту если не творчество, то жизнь. Ввергнуть его во мрак, чтобы ему сделалось страшно.
В последней тщетной попытке Торгни попытался остановиться на краю пропасти, но все поглотила тьма.
И вот он уже словно со стороны слышит, как чужой голос излагает дьявольский план. Кто придумал его? Неизвестно.
— Если ты хочешь купить мое молчание, есть один способ. Все зависит от того, чем ты готов пожертвовать.
Аксель молчал и ждал продолжения.
— Знаешь, как говорят, око за око, зуб за зуб.
— Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Ты отнял у меня женщину.
— Торгни, это случилось один раз, и я не знал, что она твоя. Сколько можно объяснять! Я признаю, что ошибся!
Монотонный голос продолжал:
— Один раз не считается, или как там говорят?
Аксель в недоумении развел руками, а Торгни продолжил:
— Для меня тоже будет достаточно одного.
— Я не понимаю. Что ты хочешь?
— Чтобы ты расплатился той же монетой.
Морщины на лбу Акселя собрались, потом разгладились, и он медленно и изумленно произнес:
— Ты говоришь об Алисе? — Аксель фыркнул. — Не думаю, что ты ее заинтересуешь, но, пожалуйста, если хочешь, можешь попробовать.
— Я говорю не об Алисе.
Улыбка на лице Акселя исчезла.
Тело Торгни налилось свинцом. Здравый смысл боролся с волей. Торгни тяжело дышал, и воздух с трудом проникал во мрак. Бороться с мраком уже невозможно. Веннберг чувствовал, что до его собственного падения остаются секунды.
— Я говорю о твоей дочери.
Потом. Потом он будет снова и снова думать, что в этот момент окончательно потерял себя.
Аксель встал:
— Ты сошел с ума? Ты понимаешь, что говоришь?
Уничтожить. Испортить ему жизнь любым доступным способом.
— Решай сам, сколько стоит приличие?
— Анника не имеет к этому абсолютно никакого отношения, как ты можешь предлагать такое…
Он не находил слов.
— Да как ты смеешь?! Ты понимаешь, что ты говоришь? Халина сама соблазнила меня, если хочешь знать! Почему моя дочь должна быть наказана за то, что сделал я? Ей всего пятнадцать лет! Пятнадцать! Я многое мог про тебя подумать, но такое!.. Насколько же низко ты способен пасть?!
Торгни улыбался.
— Спроси об этом у себя самого, Аксель. Как низко ты готов пасть? Ты уже нырнул глубоко.
Глаза Акселя превратились в узкие щели.
— Я понимаю, ты наслаждаешься собственным превосходством, и уверяю тебя, что очень жалею, что использовал эту рукопись. Но что сделано — то сделано. Мало тебе того, что на твоей стороне правда и я буду жить в вечном страхе разоблачения? Ты представляешь, что случится, если… Мне кажется, ты и сам не захочешь таких последствий…
Но Аксель просто не представлял, что творится на душе у Торгни.
— Халина сказала: я могу делать с ее рукописью все, что хочу. По какому праву ты предъявляешь мне свои извращенные ультиматумы? Кроме того, я многое там переписал. В моей ситуации ты бы поступил точно так же.
— Так же?
— Тебе сейчас легко говорить о своей правоте, но я знаю тебя, Торгни, на моем месте ты бы сделал то же самое.
— Нет. В том-то вся и разница.
Аксель снова сел. Теперь он пытался вразумить Торгни с помощью жестов.
— Торгни, давай обсудим все как два здравомыслящих человека. Я заслуживаю презрения, я признаю это. Но я предложил тебе половину суммы премии. Иди домой и подумай над этим. Я вижу: сейчас ты слишком возбужден, чтобы мыслить здраво. Я забуду о том, что ты только что предлагал, и прощу тебя. Возвращайся домой и подумай, сколько денег стоит твое молчание.
— Мне не нужны деньги Халины.
— А что тебе нужно?
— Я уже сказал.
— Проклятье!
Аксель стукнул кулаком по столу. Торгни улыбался. Ругательства так не к лицу вежливому Акселю.
— Выбор за тобой. На твое усмотрение. Сейчас, как и всегда.
Аксель в отвращении покачал головой.
— Ты не можешь этого требовать!
— Выбирай же, нобелевский лауреат. Через минуту я отзову свое предложение.
Торгни поднял руку и посмотрел на свои наручные часы.
— Ты не понимаешь, что делаешь! У тебя рассудок помутился.
— Сорок пять секунд.
Аксель встал.
— Ты же не серьезно?
— Тридцать секунд.
Аксель закрыл глаза.
Торгни не чувствовал ничего, кроме пустоты. Злорадное удовольствие растворилось во мраке.
— Ты пожалеешь об этом, когда очнешься, Торгни.
— Десять секунд.
Аксель опустился в кресло. Секундная стрелка сделала последний шаг, и Торгни опустил руку.
— Ну что ж, Аксель, я рад, что где-то в глубине души у тебя сохранилась малая толика порядочности.
Аксель сидел, наклонившись вперед и подперев руками голову.
Торгни направился к двери. Он уже успел взяться за ручку, когда Аксель его окликнул:
— Подожди.
Мрак в душе сжался от ехидной радости. Торгни оглянулся. Аксель встал. В его глазах горело чувство, которое по праву могло соперничать с силой, поработившей душу Торгни.
— Ты не оставляешь мне выбора. Я надеюсь, ты это понимаешь.
— Выбор есть всегда, Аксель, все упирается в приоритеты.
Аксель отвел взгляд. Он почти задыхался.
— Как ты себе это представляешь?
Глухой, почти неразличимый голос.
— Это мое дело. А ты просто устрой, чтобы сегодня вечером она осталась дома одна.
Торгни посмотрел на часы.
— Идите с женой в кино или еще куда-нибудь, и Герду отправь из дома. А я останусь у тебя в кабинете, пока вы не уйдете. И не забудь виски, которым ты собирался меня угостить.
— Мерзавец.
Торгни улыбнулся.
— Что ты чувствуешь, Аксель? Прислушайся к себе, что ты чувствуешь?
Аксель стоял наклонившись вперед, опираясь руками о столешницу. Тень того, кем он когда-то был. Месть Торгни уже свершилась. Осталось довести до конца задуманное.
Бесцветным голосом, медленно, останавливаясь после каждого слова, Аксель заговорил:
— Если когда-нибудь где-нибудь пройдет слух, что, кроме меня к «Тени» имеет отношение еще кто-нибудь, я лично привлеку тебя к ответу и расскажу обо всем, что ты здесь сегодня сделаешь. Если я упаду, я потяну тебя за собой. В остальном же я хочу, чтобы ты пообещал мне исчезнуть из моей жизни, и надеюсь, что скоро ты окажешься в аду, где тебе самое место.
Торгни опустился на незаправленную кровать. Тридцать лет он прожил в этой тьме. Ни разу, ни на день она его не отпустила. Как это могло случиться? Он не знал. Он заблудился во мраке. Тридцать лет он искал оправдания, но так и не нашел. Какое-то время ему удавалось притворяться. Он отполировал реальность и скользил по ней, стараясь не думать о своей вине. Но невидимые трещины постоянно напоминали о себе. Интересно, зло всегда присутствовало в нем как часть его натуры? Или оно появилось после того, как у него все отняли? Не оставив ему ничего, кроме жажды разрушения. Слишком поздно он понял, что отомстил не Акселю, а самому себе. То, на что он оказался способен, вызывало невыносимый стыд. Слова Рагнерфельдта оказались пророческими. Считая себя мерзавцем, Торгни и жил все эти годы как мерзавец. Если очень стараешься, то результат не замедлит себя ждать.
Торгни старался.
И ему удалось.
* * *Раннее утро. Еще не проснувшись, уже знаю — я рад.
— Джорж, — шепчет она и теребит губами мое ухо. — Там весна, я чувствую ее запах через окно, идем!
Соня тянет меня за руку. Открываю глаза и вижу ее улыбку.
Нужно быть осторожным — а вдруг боги все же способны на зависть.
Не отнимайте это у меня, прошу я негромко.
Так, чтобы она не услышала.
Собираем корзинку и идем к воде. Расстилаем плед, завтракаем. Ее сынишка забыл дома шапку и сейчас топает по проснувшейся зелени, там, где еще вчера все было бурым и мертвым.
Я сажаю его себе на плечи и мчусь сквозь весну, пока он не начинает хрипеть от хохота. Соня сидит на земле и смеется. Это наш с ним ориентир в зелени — далекая точка красного платья.
Потом мальчик сидит у нее на коленях и ест печенье, а я наливаю кофе в разномастные чашки. Но скоро ребенка отвлекает что-то, что способны видеть только дети, и он отходит от нас в сторону. Соня не спускает с него глаз.
Больше мне ничего не нужно, думаю я. Она здорова, и больше мне ничего не нужно.
Но лишь только я позволяю себе так подумать, эта мысль немедленно разделяет нас. Словно граница проходит по расстеленному на земле пледу.
Есть вещи, о которых мы никогда не говорим.
Соня берет меня за руку, словно тоже видит нежданного гостя. И, как бывало и прежде, отвечает на мой невысказанный вопрос:
