Татьяна Степанова - Царство Флоры
Тут у него завибрировал, просигналил телефон. Пришло сообщение, он бегло прочел его.
— Это она вам эсэмэски шлет? Ждет, беспокоится, куда подевались? — с вызовом спросила Марина. — Вам, наверное, уже домой пора?
— Нет, это подождет, это так, ерунда, — Балмашов спрятал телефон. — Вот, значит… Но уехать и не сдержать своего обещания вам я не мог.
— Вы так говорите, словно должны мне были этот вечер в ресторане. — Марина вспыхнула.
— Почему вы злитесь?
— Я злюсь?
— Вы, Мариночка. — Он смотрел на нее, уперев подбородок в сцепленные пальцы. — И вы от этого еще больше похорошели. Я просто теряюсь в догадках. Снимите-ка свои очки. Марина, в кого вы влюбились?
— Вам хочется знать?
— Конечно, вы же мне не чужая — вы моя лучшая сотрудница. Преданная, милая и очень талантливая.
— Я в вас влюблена, — Марина уже больше не смотрела на него. И сияние в ее глазах погасло. — И больше так я не могу. Сил моих больше нет. Я вас люблю. Я люблю тебя.
Она залпом опрокинула бокал шампанского — какой по счету?
В это самое время Никита Колосов на машине уже подъезжал к Нескучному саду. Тревожный тон старшего группы, а самое главное, сообщение о цветке подсолнуха заставили его сорваться из главка и вместо дома мчаться сюда.
Прибыв в рекордное время (благо ехать по ночной Москве легко), он на террасу ресторана подниматься, естественно, не стал. Пересел в машину наблюдения, оборудованную спецтехникой. На мониторе видеокамеры в салоне он видел картинку в реальном времени: Балмашов и Петровых за столиком напротив друг друга.
— Ничего я не прошу. Кто я такая, чтобы что-то просить у вас… у тебя, — Марина теребила подсолнух. Он почти завял. Балмашов осторожно забрал его у нее.
— Любит — не любит… — Он сорвал один желтый лепесток, второй, соря на скатерть. — Любит, не любит…
— Я понимаю, с женой вы… ты с ней, с этой своей Флоранс, никогда не разведешься. С такими француженками из замков не разводятся, даже если они полные идиотки, психички… — Шампанское, видно, ударило Марине в голову. — И поэтому я ничего у тебя не прошу.
— Попроси, — сказал он.
Она рванулась из-за стола: уйти, убежать. Ноги не слушались, подламывались.
— Ну же, попроси. Рискни! — Он горстью оборвал у подсолнуха почти половину желтых лепестков. — Ты же ведь для этого призналась.
— Я сказала, потому что ты меня замучил. Достал ты меня. — Марина (кто бы видел ее сейчас, кроме оперативников) стукнула кулачком по скатерти. — Мне все равно теперь — сказать, признаться или с моста вниз головой. А тебя… тебя я просто ненавижу. Ненавижу, понятно? Я же видела, что ты все про меня знаешь. Все понимаешь. И плюешь, отворачиваешься. «Мариночка, как вы похорошели. В кого вы влюблены?» Ты лицо-то свое видел при этом? Нет? Видел себя, когда насмехался надо мной? — Она резко подалась вперед, словно намереваясь впиться наманикюренными ноготками в щеку Балмашова, и внезапно всхлипнула, коснулась его щеки очень нежно, провела пальцами от скулы вниз к подбородку. Не царапая, не раня, лаская.
Он накрыл ее пальцы своей ладонью.
— Живи со своей идиоткой, езди по Парижам, по замкам своим. Но ведь тебе нужна какая-то нормальная женщина? Для здоровья, для тонуса. Или тоже вон, как Тихомиров, шлюх будешь пачками снимать? — Марина уже не контролировала себя. — А я лучше шлюхи. По крайней мере, здоровее, безопаснее. Могу даже справку в поликлинике взять!
— Ну-ка пойдем. — Балмашов поднялся, не выпуская ее руки.
— Куда? Я хочу еще выпить шампанского. Я тебе разве не говорила, что мне нельзя пить? Я неуправляемая делаюсь. И мне это нравится — быть неуправляемой, отвязной. Ну что, хотя бы на роль офисной шлюхи я вам, Андрей Владимирович, подхожу?
— Идем отсюда.
В машине наблюдения на мониторе видеокамеры Колосов увидел, как Балмашов тащит за собой упирающуюся девушку. Они покинули ресторан. Спустились к темной набережной. Слева высилась громада крытого пешеходного моста. В этот поздний час он был совершенно безлюден — за его пыльными витражами тускло светили фонари.
— Всем внимание, — скомандовал Колосов. — Ни в коем случае не упускайте их из вида. Если он что-то попытается с ней сделать, будем немедленно брать. Помните, возможно, он вооружен.
Балмашов направился к мосту, увлекая Марину за собой. Через пару минут они уже были там, наверху. Балмашов толкнул девушку в распахнутую настежь дверь, выходившую на открытую нишу, огороженную высоким парапетом. Тут стояли скамьи и открывался великолепный вид на реку, на Нескучный сад и Лужники.
— Давай, — сказал он. — Ну? Или ты давать привыкла только в машине?
— Ты… вы что?!
— Давай, раздевайся. — Он дернул за ее нелепый золотой корсаж. — Ты меня хочешь? Я перед тобой. И, как пишут поэты, только звезды над нами.
— Не смей меня трогать!
«Никита Михайлович, нам не пора вмешиваться? — тревожно запросили Колосова по рации. — Ситуация накаляется».
Колосов сам ринулся к мосту. Он, наверное, впервые в жизни не знал, как поступить — взять Балмашова сейчас? Но где улики? И разве это может выглядеть в суде как нападение, угрожающее жизни? И потом, где тут связь с его «серийностью», с «Царством Флоры»?
— Раздевайся, — Балмашов повторил это как-то вяло, устало. — Детка, покажи класс.
Марина рухнула на скамью и зарыдала. Это были пьяные слезы. Их, как и признания свои, спровоцированные шампанским, она не в силах была сдержать. Балмашов подошел к ней, опустился на корточки. Видимо, его большому телу было неудобно, и он встал на колени. Она порывисто обвила его руками за шею.
— Не надо, перестань, успокойся, — сказал он.
— Люблю, люблю тебя страшно, сама не знаю, что делаю, что говорю…
— Успокойся, не плачь. Я вел себя как свинья.
— Тут правда никого нет? А хоть бы кто и был, все равно. Я сейчас… сейчас разденусь, там сзади «молния»… Ну и что, что на улице… Все для тебя сделаю. Где угодно, как угодно. Никакого стыда уже, так хочу, безумно тебя хочу. — Марина извивалась в его объятиях, осыпая поцелуями его волосы, шею, лицо. — Говорят, любимых надо завоевывать, биться за них надо. Вот — я бьюсь. Насмерть бьюсь.
Внизу под мостом, под ними проплыла баржа. На ночном небе, затуманенном смогом, не было видно ни одной звезды. И даже луна…
Балмашов чувствовал на себе ее прищуренный мятный глаз.
— Насмерть… Что ты об этом знаешь? — сказал он тихо.
— Знаю, что умру ради вас.
— А ведь была просто тихая девочка… Скромница… И вот такая метаморфоза. Со всеми это рано или поздно происходит. Пока не случится самая последняя, окончательная метаморфоза.
— Я не понимаю… окончательная… Что ты говоришь?
— Ты как-то просила объяснить. Кажется, вот теперь — самое время. — Балмашов левой рукой осторожно поднял за подбородок ее заплаканное лицо. Правая рука легла на ее грудь, так что большой и указательный пальцы коснулись с обеих сторон шеи. — Знаешь, я умирал однажды. Почти совсем умер. Задыхался, бился в агонии и вместе с тем испытал…
Марина смотрела на него широко открытыми глазами. Его пальцы слегка сжали ее шею. Он наклонился к самым ее губам.
— Никита Михалыч, пора, — по рации сказал Колосову сотрудник, следящий в машине наблюдения по монитору за фигурантом. — Пистолета у него в руках нет. Но он… он взял ее за горло!
Колосов (он в это время находился уже на лестнице в начале пролета моста) сделал жест: внимание!
— Это одно и то же, понимаешь? — прошептал Балмашов Марине. — Я умирал, задыхался и кончил… кончил, как никогда, ни с кем… Это одно и то же… И он, Пуссен, это знал. И ты сейчас узнаешь… поймешь… — Он сдавил шею Марины сильнее, а когда она испуганно захрипела, впился в ее губы жадным поцелуем.
И в этот самый момент, топая шнурованными ботинками и громко переговариваясь, на мосту возникли двое охранников в черной форме — из тех, кого часто можно встретить в расположенном совсем рядом парке Горького. Балмашова и Марину на открытой смотровой нише они не заметили. Но Балмашов их услышал. Отпустил девушку. Она отшатнулась от него, схватилась за горло трясущимися руками. Дышала она тяжело и часто. Вскочила на ноги, натягивая повыше сползший корсаж смявшегося, потерявшего вид золотого платья.
— Я… я лучше пойду. — Она схватила сумку, попятилась.
— Я отвезу тебя домой. Где ты живешь? — Балмашов медленно поднялся.
— Нет, нет, не нужно! Я сама!
— Ты что, меня испугалась? Да подожди же!
Охранники уже почти прошли мост. Марина, часто оглядываясь на ходу, чуть ли не бегом, спотыкаясь, кинулась к лестнице — следом за ними.
— Черт, сорвалось! — Колосов был готов растерзать двух этих дундуков в черном. Принесло же их в самый решающий момент! — Они его спугнули. Он ее отпустил.
Сквозь пыльные витражи он видел высокую фигуру: Балмашов направлялся на берег Нескучного — там, на стоянке, была его машина.
