Джонатан Барнс - Люди Домино
Я замер, потом отвернулся. Потом снова посмотрел под ноги — не выдумал ли я все это. Но нет: он по-прежнему лежал передо мной.
Человек свалился с неба, пролетел в нескольких дюймах от меня.
Не в силах пошевелиться, я уставился на него, а он, едва дыша, смотрел на меня. Я смутно припомнил это замызганное лицо, копну рыжих волос. Земля вокруг упавшего человека сверкала битым стеклом, подсвеченным искусственным светом из больницы — миниатюрное созвездие на земле.
— Генри…
Откуда ему известно мое имя? Откуда, черт побери, больничный мойщик окон знает мое имя?
— Генри?
— Здрасьте.
Даже мои собственные уши услышали всю глупость моего ответа. Вдалеке — громкие слова команд, рев двигателей, бегущие к нам люди.
— Ответ: «да», — проговорил он. Каждое слово давалось ему с трудом и звучало хрипло, отрывисто.
Я опустился рядом с ним на колени, не представляя, что делать дальше, отыскивая подходящее клише.
— Не разговаривайте, — сказал я. — Не пытайтесь двигаться.
Но мойщик окон, казалось, был исполнен решимости говорить.
— Ответ… — снова прохрипел он, глаза его горели огнем, словно он собирался сказать что-то самое важное в его жизни. — Генри, — издал он ужасающий горловой звук. — Ответ: «да»!
Потом меня оттолкнули прибежавшие на помощь люди, профессиональные спасатели жизней в развевающихся халатах и с точно сформулированными вопросами; в воздухе носилось: «не прикасайтесь к нему», и «как он выпал», и «нужно занести его внутрь». Мне помнится, что не раз повторялось слово «чудо». Даже когда они уносили его, аккуратно положив на носилки и дав что-то для облегчения боли, он не сводил с меня глаз, снова и снова повторяя те же слова:
— Ответ: «да».
Я смотрел на него, не в силах двинуться с места.
— Ответ: «да».
Он попытался приподняться на носилках и прокричал:
— Ответ: «да»!
Наверное, это странно, если тебе до тридцати осталось всего ничего — доплюнуть можно, а ты ни разу ни в кого не влюблялся. Все, что я могу сказать по этому поводу: ожидание стоит свеч.
Я познакомился с Эбби за полгода до этого, заметив ее объявление в рубрике «Сдается внаем» городской газеты. Я зашел посмотреть, что у нее за свободная комната, и, как только она открыла дверь, сразу же понял, что не хочу делить жизнь ни с кем другим. А еще я сразу понял, что такая ослепительная красотка в узких джинсах и канареечного цвета туфельках всегда останется лишь моей недосягаемой мечтой.
Когда я, рассказав полутора десяткам разных людей историю о том, как мойщик окон с незабываемым шмяком грохнулся передо мной, вернулся домой, она сидела в гостиной — сутулилась перед телевизором, древним ящиком, который, по ее словам, стоял здесь, когда она купила квартиру.
Эбби выглядела усталой и растрепанной, без конца клевала жареную картошку с тарелки, но при этом умудрялась блистать фантастической красотой.
Я сказал «привет», и при звуке моего голоса домохозяйка попыталась сесть ровно.
— Присаживайся, — сказала она, не переставая жевать и беря в руку пульт, чтобы выключить телевизор. — Несколько дней тебя не видела. — Эбби подвинула тарелку в мою сторону. — Ешь картошку.
— Да я не хочу.
— Ну пожалуйста. Мне одной ее не прикончить.
— Нет, правда, я…
— Ты что — ел?
— Нет, но…
— Тогда поешь.
— Ты уверена?
— Абсолютно.
— Ну, пожалуй, поем. Спасибо большое.
— Не за что.
Я сунул ломтик картошки в рот.
— Как прошел день? — спросила Эбби, после чего я впервые, пожалуй, за десять лет разразился слезами.
Потом мы разговаривали. Промокая тайком нос салфеткой, я рассказал ей о деде, телефонном звонке матери и о человеке, свалившемся с небес. Мой рассказ вроде бы вызвал у нее сочувствие, и в какой-то момент она даже сделала неловкое движение в мою сторону, словно чтобы обнять, но я отпрянул, и она подалась назад.
— Генри, — сказала она, когда я закончил свой рассказ. В голосе ее слышалось желание приободрить меня.
— Да?
— Когда у тебя день рождения? Ты говорил — скоро.
— Ах да. Я почти забыл. В понедельник. А что?
— Да так, подумала просто. — Она подняла брови и, казалось, хотела добавить что-то еще, но в это время зазвонил телефон.
Эбби сняла трубку.
— Сейчас, — сказала она и посмотрела на меня. — Это тебя.
Нахмурившись, я взял трубку.
— Да?
Голоса я не узнал. Вроде бы он принадлежал пожилой женщине — хрипловатый и решительный, хотя и слышалась в нем некоторая хрупкость.
— Мистер Ламб? Мистер Генри Ламб?
— Да.
— Добрый вечер, мистер Ламб. Я из компании «Окна Гадарин». Я вот подумала, а не предложить ли вам вообще поменять окна?
— Знаете, это не моя квартира, — сказал я. — Я только снимаю здесь комнату. Но в любом случае ответ наверняка «нет». И мы бы хотели, чтобы в будущем вы не звонили так поздно. Я бы даже сказал, чтобы вы вообще больше не звонили.
Женщина посетовала на мою невежливость и бросила трубку.
— Торговый агент? — спросила Эбби.
— Стеклопакеты, кажется. Ничего важного.
— Вот как.
Она робко улыбнулась мне. Я улыбнулся ей в ответ, и несколько секунд мы улыбались друг другу как два идиота, все еще чувствуя головокружение от этой неожиданной близости, все еще не ведая об ужасе, который уже стучался к нам в дверь.
4
Следующий день поначалу вроде бы ничем не отличался от других.
Как и обычно, я проснулся за несколько секунд до звонка будильника. Как и обычно, выбрался из кровати, облазил холодильник в поисках чего-нибудь съестного и тянул время в надежде, что удастся взглянуть на Эбби. Как и обычно, я ушел разочарованный.
Велосипед свой я оставил на автомобильной парковке у работы, а потому мне пришлось тащиться в метро и висеть, держась за поручень восемь остановок по Северной линии и вдыхая запах застоялого пота и пародонтоза. На работу я опоздал и, все еще полусонный, тут же направился в туалет. Я деловито плескал себе в лицо холодной водой, когда из одной из кабинок появился Питер Хики-Браун, извлек из кармана расческу, похожую на выкидной нож, и начал аккуратно зачесывать назад седеющие волосы. Он не повернулся в мою сторону, лишь восторженно глазел на себя в зеркало — толстобрюхий Нарцисс в офисном сортире.
— Как там дела у Бабс? — спросил он, закончив свою процедуру.
— Думаю, прекрасно.
— Вы ее вчера ввели в курс дел?
Я ответил, что да, конечно, ввел.
— Экспедицию вы ей показывали?
Экспедицию?
— Нет. А зачем?
— Я думаю, нужно ей показать.
— Мне там не нравится.
— Ну и что? Спокойнее, Генри. Проводите ее туда. — Он включил холодную воду, смочил пальцы, уложил волосы у висков за уши. — Фил говорит, что вам пришлось вчера удрать с инструктажа.
— Неожиданные семейные дела.
Хики-Браун нахмурился, но не из сочувствия ко мне, единственное, что его заботило, — как бы не пострадала работа его отдела, как бы я не отстал с его драгоценной каталогизацией; его в ужас приводила мысль, что, если я не справлюсь со своими обязанностями, нас завалит лавина древних аттестационных листов и протоколов заседаний на бумаге цвета проказы.
— Все в порядке? — спросил он.
— Не знаю, — сказал я. — Честно, не знаю.
— Вас ждет развлечение, — сказал я Барбаре, отыскав ее возле ксерокса. — Питер хочет, чтобы вы познакомились с экспедицией.
Экспедиция располагалась на самом нижнем этаже здания — вонючая, заброшенная и нелюбимая. Здесь вечно ломалось отопление, а потому постоянно было сыро и жарко. До Рождества оставалось всего ничего, а на столах у всех стояли вентиляторы, которые злобно урчали, недовольные тем, что ими пользуются не в сезон. Воздух здесь был отвратительный — застоялая смесь пота и грязных носков.
— Вот отсюда все и начинается, — сказал я. Я уже устраивал такую экскурсию в прошлом году — группе ребятишек, пришедших на «День открытых дверей для твоего ребенка». — Здесь происходит сортировка папок.
Помещение было занято четырьмя столами на козлах, уставленных высокими стопками папок мышиного цвета; за столами сидели по трое-четверо работников, за исключением последнего, за которым работал один человек. Когда мы вошли, некоторые из этих несчастных, прыщеватых и мокрых от пота людей подняли на нас безразличные взгляды. Они сортировали папки — сюда стенограммы, сюда меморандумы, сюда планы действий, графики и годовые отчеты, укладывали все в алфавитном порядке и складывали на тележки. Позднее в этот же день кто-нибудь откатывал тележки в лифт и развозил по соответствующим хранилищам. Это было сердце нашей службы, отсюда все и начиналось.
— Здесь большая текучесть кадров, — сказал я. — Люди тут долго не задерживаются. — Я показал в дальний конец комнаты, где за столом в одиночестве сидела женщина, она открывала одну посылку за другой и со сноровкой робота обвязывала бечевкой их содержимое. — Кроме нее.