Уильям Монтальбано - Базилика
— Я не скажу, на каком острове была обнаружена эта статуя, но лишь добавлю, что вместе с ней были найдены еще два десятка. Все они уничтожены, — сказал кардинал.
Когда струйка кокаина иссякла, вашингтонец припугнул:
— Боюсь, что об этом вас поставит в известность ваше начальство, капитан.
Мой друг Энди пытался скрыть презрительное выражение.
— У начальства есть мой номер телефона, вашингтонец. Кардинал — наша забота.
Сначала площадку покинули камеры, затем репортеры и следом под усиленной охраной — фургоны DEA. Появились две местные патрульные машины и два-три мотоцикла.
Когда я подошел, кардинал оживленно разговаривал со священниками.
— С возвращением, Рико, — сказал я. Мы обнялись по-латиноамерикански.
Познакомились мы более десяти лет тому назад, в пору, когда я был еще молодым полицейским, которому неожиданно поручили сопровождать фотогеничного и смелого епископа, уже наделавшего шуму на Карибах.
— Это еще почему? — спросил я тогда в участке, наблюдая за бурлившей автомагистралью Майами. Впрочем, я знал ответ. Я был молодой и самоуверенный, совсем зеленый сержант, зато сообразительный и к тому же отличный полицейский с хорошими перспективами.
— Ты ведь говоришь по-испански? — ответил начальник полиции.
— Все говорят.
— Католик?
— Не так чтоб очень.
— Тогда можешь с ним не молиться. Просто следи, чтобы он не попадал в передряги.
— Да тут вечно слоняются какие-нибудь важные шишки. Что в этом парне такого особенного? Он всего лишь епископ.
— Ты, видно, газет не читаешь. Правительства всех карибских стран считают его смутьяном и подстрекателем. Полагаю, они назвали бы его коммунякой, если бы это значило теперь хоть что-нибудь. Лично мне глубоко плевать на то, что он думает о бедности, или социальной справедливости, или правах человека, или цене на рыбу. Но он большой политик и не нравится очень многим, включая психованных «правых» латиноамериканских придурков. И мне все равно, будь он хоть Ганди или Второе пришествие, я просто не хочу, чтобы его грохнули на моей территории. Делай что потребуется.
А требовалось от меня убедить этого епископа — «разгребателя грязи», что нам обоим будет легче, если он станет перемещаться в качестве пассажира в замаскированной под такси полицейской машине. С годами мы подружились. Епископ стал кардиналом, а молодой детектив продвинулся вверх по служебной лестнице. Но заведенный порядок нарушался редко.
— Как Лиза и дети? — спросил Рико в аэропорту.
— Отлично. Поужинаем сегодня?
— Конечно. Я должен освободиться к восьми. Может, посмотрим пару матчей «Марлинсов».[9]
Кардинал кивнул в сторону сопровождающих пустых полицейских машин:
— К чему вся эта кавалерия?
— Сейчас ты не особенно популярен у людей, выращивающих урожай, которого так жаждет Америка.
— Разве это новость?
— Осведомитель сообщил, что они могут что-нибудь предпринять. Может, это и вранье, но…
— Что-нибудь из серии «Прибей бродягу» или нечто особенное?
— Мы слышали, что это люди Кабальеро, — сказал я. Это был третий по величине кокаиновый картель.
Рико довольно долго молчал.
— Понятно, — наконец произнес он. — Тогда передай мое братское «добро пожаловать» всей этой кавалерии.
— Они будут рядом по крайней мере до окончания публичной части дня. Мы следуем сзади.
— Хорошо. Сделай мне одолжение и положи это в багажник своей машины.
Рико кивком указал на два потертых чемодана, которые пилот выгрузил из носового отсека самолета.
— Здесь бутылка рома и кое-что для детишек. Я заберу это у тебя сегодня вечером.
— Нет проблем.
Большую часть времени до ужина Рико провел с Сарой. Это была любимая крестница Рико, светловолосая, голубоглазая, как ее мать. Девочке было семь лет, и она страдала аутизмом. Сара требовала постоянного внимания. Ее матери пришлось из-за нее оставить карьеру журналистки, и она чуть было не стоила нам нашего брака. Сестра Сары, Нэнси, дулась: тяжело, когда тебе девять лет, а на тебя не обращают внимания.
Но затем Рико схватил Нэнси, посадил к себе на плечи и, провезя на себе через двор, усадил в гамак, после чего рассказал девочке старинную карибскую историю о морском чудовище, жившем в одиночестве в пещере на берегу лазурного моря. Когда они садились ужинать, в глазах Нэнси и Рико играли искры смеха. Лиза поджарила желтохвоста, и мы ели его с зеленым салатом, запивая сухим чилийским белым вином, однако нашу милую беседу и спокойную трапезу прервал крик Сары из ее комнаты. Лиза, ни слова не говоря, бросилась из-за стола с такой мукой на лице, словно ее ошпарили кипятком.
— Иногда она бьется головой о предметы, — сказал я, не пытаясь скрыть родительской боли.
— Сочувствую. Это должно быть очень тяжело.
— И становится все тяжелее. Я хотя бы днем могу удрать из дома. А Лизе деться некуда.
— Понимаю.
— Думаю, мне тоже нужно постараться понять, но большую часть времени я просто с ума схожу. Почему? Почему? Я знаю, ты скажешь, что так захотел Господь. Но что это за Бог, который сотворил такое с маленькой девочкой? Если этого хочет Бог, тогда Бог…
Рико молчал.
— Извини, я не хотел… это все пьяный бред.
Рико улыбнулся:
— Мы обычно говорим так: иногда деяния Господа выше нашего понимания.
— Что же тогда остается? Молиться?
— Много молиться.
— Извини, приятель, но я не смогу себя заставить.
— Ничего страшного, chiko.[10] Я буду молиться за нас обоих.
Было почти одиннадцать, когда я погрузил чемоданы Рико в багажник и повел машину на север, в город.
Грозная вереница патрульных машин и мотоциклов исчезла еще до ужина, когда Кокаиновый кардинал завершил серию встреч и выступлений. На ужин Рико приехал на машине без опознавательных знаков. Другая машина, в которой находились Слейд и Бенес, вела наружное наблюдение. Нэнси натянула по самые брови отцовскую шляпу и, изображая шпионку, носила им сэндвичи с рыбой и пиво.
Двадцать минут, и я бы отвез Рико обратно в местную резиденцию архиепископа, где он остановился.
Но туда мы так и не доехали.
— Том! Видишь того парня?
Я спокойно говорил по рации, неотрывно следя за темными очертаниями преследовавшей нас машины. Бенес был за рулем. Мне ответил Слейд:
— Черный «Бьюик», в нем — парень, говорит по сотовому. Я проверю номера.
Что-то не так. Инстинкт полицейского.
— Посмотри внимательней, нет ли за нами слежки? — сказал я, хотя это было лишним.
Я обернулся к Рико:
— Мы поедем по скоростному шоссе. Попетляем по Гейблз.[11]
Он пристально вглядывался в ночь.
— Неприятности?
— Всегда проверяй людей, которые делают вид, что не замечают тебя. Возможно, ничего страшного. Но на всякий случай мы поедем домой путем, о котором никто не догадается.
Мы петляли по шикарным улицам пригорода, мимо больших домов в пастельных тонах, где страх спал в одной постели с деньгами. Все приусадебные участки были ярко освещены, надежно запертые парадные двери подсвечены и поставлены на сигнализацию.
— Пистолет на каждом ночном столике, — произнес кардинал, прочитав мои мысли.
Чистые, тихие, вооруженные до зубов пригородные улицы. Рация ожила и затараторила сообщениями: «На Восьмой юго-западной, главной улице Маленькой Гаваны, перестрелка».
Пальцы на руле рефлекторно напряглись. Обычно я любил такие сообщения; о них я мечтал тоскливыми долгими ночами, когда марево заполняет пространство, прогоняя день, воздух пахнет морем, и все, что тебе остается, — это борьба со сном. А нужно-то лишь несколько слов, звучащих из крошечного динамика. Я выбрасываю стаканчик с кофе, докуриваю сигарету, цепляю на крышу проблесковые маяки, вой сирены будоражит толпу. Один я бы поехал, просто ради воспоминаний. Но той ночью Маленькая Гавана была в стороне от моего маршрута, далеко на севере, да и груз, который я вез, был слишком дорогим.
Диспетчер сообщила, что две «скорые» уже в пути, и попросила подъехать еще машины.
В перерыве Слейд из машины сопровождения сообщил по рации:
— Эй, босс, этот «Бьюик» был угнан в Дейдланде два часа назад.
Черт.
— За вами нет хвоста?
— Ни души. Все чисто, по крайней мере, до дамбы.
Я обернулся к Рико.
— Много народу знает, где ты остановился?
— Это не тайна, но я бы не сказал, что очень много. До полудня я и сам этого не знал. Мне сказали, что безопаснее будет остановиться за городом, чем в городе, там я обычно останавливался у епископа.
Дамба начиналась от Майами, пронзала залив Бискейн и тянулась на двенадцать километров к востоку и югу до Ки-Бискейна, модного островного пригорода, первую известность которому принес Ричард Никсон, а позже — теннис.[12]
