Эван Хантер - Молодые дикари
Качая головой, Хэнк открыл первую страницу допроса Дэнни Ди Пэйса и начал читать.
Ди Пэйс: «Кто-нибудь собирается звонить моей матери?»
Ларсен: «Об этом позаботятся».
Ди Пэйс: «Что они собираются ей сказать?»
Ларсен: «А как ты думаешь, что они могут ей сказать?»
Ди Пэйс: «Не знаю».
Ларсен: «Ты убил парня и хочешь, чтобы они сказали, что ты герой?»
Ди Пэйс: «Это была самооборона».
На столе у Хэнка зазвонил телефон. Нехотя он отложил стенограмму и поднял трубку, охваченный недобрым предчувствием. В это прекраснейшее утро он не удивился бы, если бы узнал, что банк отказал ему в праве выкупа закладной, что Гудзон вышел из берегов и затопил его гостиную или что...
— Генри Белл слушает, — сказал он.
— Хэнк, это Дэйв, дежурный. Здесь какая-то женщина. Говорит, что хочет тебя видеть.
— Женщина? — предчувствие недоброго стало еще сильнее. Хэнк нахмурился.
— Ну, как, — спросил Дэйв, — пропустить ее?
— Зачем она хочет меня видеть? В связи с убийством Морреза. Как ее фамилия, Дэйв?
— Ди Пэйс, мать Дэнни Ди Пэйса.
Хэнк вздохнул.
— Хорошо. В любом случае я собирался повидать ее, так что это можно сделать и сейчас. Пропусти ее.
— Понятно, — сказал Дэйв и повесил трубку.
Хэнк не горел желанием увидеться с этой женщиной. В процессе подготовки дела хотя бы один раз он должен был вызвать ее к себе и только для того, чтобы установить прошлое парня. Но сейчас ее неожиданный приход взволновал его и он надеялся, она не будет плакать. Надеялся, она поймет, что он народный прокурор, нанятый жителями штата Нью-Йорк, чтобы защищать их права, и будет защищать их так же рьяно, как адвокаты ее сына будут защищать его права. И все же он знал, что она будет плакать.
Хэнк убрал стенограмму в стол и стал ждать мать Дэнни Ди Пэйса, слабо надеясь, что этот день, который так плохо начался, не продолжится еще хуже.
Она вошла в кабинет, и он увидел ее лицо. Хэнку показалось, что его ударили чем-то тяжелым и твердым, и сейчас он понял: все события прошлого вечера и сегодняшнего утра лишь подводили его к этой убийственной иронии судьбы.
Хэнк узнал ее. Онемев, он сидел за своим столом.
— Мистер Белл? — неуверенно сказала она.
Их взгляды встретились и она тоже узнала его. У нее слегка приоткрылся рот. Не веря себе, она потрясла головой и, запинаясь, сказала «Хэнк?» И затем более уверенно: «Хэнк».
— Да, — ответил он, удивляясь, почему это должно было случиться, и вдруг интуитивно понял, что его засасывает в водоворот, из которого он должен выплыть ради своей дальнейшей жизни.
— Ты... Мистер Белл?
— Да.
— Но я... ты... ты изменил фамилию? Да?
— Да. Когда начал заниматься адвокатской практикой.
Он изменил фамилию по многим причинам. Большинство из них глубоко коренилось в его подсознании, и он не смог бы разумно объяснить их, если бы даже и попытался. Сейчас он не пытался этого делать. Перемена фамилии было «совершившимся фактом», и постановление суда по гражданским делам гласило: «Постановлено, что в соответствии с положениями, содержащимися в данном постановлении, начиная с 8-го февраля 1948-го года и в дальнейшем, настоящие просители будут известны, каждый в отдельности, под фамилиями Генри Белл, Кэрин Белл и Дженифа Белл, которые им разрешается носить, и ни под какими другими фамилиями».
— И ты окружной прокурор? — спросила она.
— Да.
— И дело моего сына находится в твоих...
— Садись, Мэри, — сказал он.
Она села, а он внимательно смотрел на ее лицо. Когда-то он так хорошо его знал, держал в своих молодых руках, умоляя ее: «Жди меня, жди меня».
Это было то же самое лицо, возможно, более утомленное, но то же самое лицо, принадлежавшее девятнадцатилетней Мэри О'Брайан, те же карие глаза и огненно-рыжие с отливом волосы, тот же аристократический нос и чувственные губы, необыкновенные губы. Он целовал эти губы...
Много раз он думал об этой встрече в стиле американских кинофильмов, когда двое влюбленных, с неудачно сложившейся судьбой, встречаются на пронизываемой ветром улице. Он представлял себе, как в один прекрасный день он снова встретит Мэри О'Брайан, и их охватит прежняя любовь, которую они когда-то испытывали друг к другу, и, возможно, на минуту их руки соединятся, и они грустно вздохнут, что жизнь разъединила их и никогда уже не сведет.
И вот сейчас произошла эта встреча, и Мэри О'Брайан — мать Дэни Ди Пэйса, и он не знал, что ей сказать.
— Это... очень странно, — начал он. — Я не представляю...
— Я тоже.
— Я имею в виду, что я знал о твоем замужестве. Ты писала мне, что выходишь замуж и... и, может быть, даже упоминала фамилию, но это было так давно, Мэри...
— Я сообщала фамилию, — сказала она. — Джон Ди Пэйс — мой муж.
— Да. Я не помню.
Он помнил каждую деталь того дня, когда получил от нее письмо. В тот день над летным полем в Северной Англии моросил мелкий дождь; слышались звуки разогреваемых моторов, из выхлопных труб струился белый дымок, растворяясь в раннем утреннем дожде; симметричные, идущие по диагонали, красные и синие линии на авиаконверте и торопливая, несколько небрежная надпись, сделанная ее рукой: «Капитану Генри Альфреду Белани, 714 5632, командование 31-й бомбардировочной эскадрильей, воздушный корпус армии США, военно-полевая почта, город Нью-Йорк, штат Нью-Йорк», и даже само письмо:
«Дорогой Хэнк. Когда ты просил ждать тебя, я ответила: не знаю, сказала, что еще очень молодая. Хэнк, дорогой, я встретила человека и собираюсь выйти за него замуж и надеюсь, что ты меня поймешь. Я не хочу причинить тебе боль. Я никогда не хотела причинить тебе боль...»
В этот момент раздался бешеный рев моторов бомбардировщиков, руливших через почерневшее поле к старту, чтобы взлететь в воздух.
— Я не запомнил фамилии, — повторил он.
Они замолчали.
— Ты... Ты очень хорошо выглядишь, Мэри.
— Спасибо.
— Я не знал, что ты все еще живешь на старом месте.
— Ты имеешь в виду Гарлем? Да. У Джонни там магазин, — она помолчала. — Хэнк...
— Мэри, я не знаю, зачем ты сюда пришла, но...
— О, Хэнк, ради бога... Ты ведь не собираешься убить моего сына?
Она не плакала. В этот момент ему хотелось бы, чтобы она заплакала. Вместо этого она выговорила эти слова, и ее лицо стало смертельно бледным.
— Мэри, давай попытаемся понять друг друга, — сказал он.
— Пожалуйста, давай.
— То, что было между нами, было очень давно. Сейчас ты замужем, я женат, и у нас есть дети.
— И ты обвиняешь моего ребенка в убийстве.
— Мэри...
— Ведь это так, Хэнк?
— Да, так, — ответил он. — Я работаю в этом округе, и моя обязанность защищать народ округа. Твой сын совершил убийство, и я...
— Мой сын не имеет никакого отношения к убийству. Это те, другие!
— Если это правда, я выясню это еще до суда.
— Он не был в банде!
— Мэри, поверь мне, прежде, чем дело передадут в суд, будет проведено самое тщательное расследование. Если найдутся какие-либо смягчающие обстоятельства...
— О, перестань, перестань, Хэнк, пожалуйста. Это не то, что я от тебя ожидаю. От незнакомого — да, но не от тебя, не от Хэнка Белани.
— Белл, — спокойно поправил Хэнк.
— Я Мэри, — тихо продолжала она, — девушка, которую ты когда-то знал. Мэри, которая когда-то любила тебя... очень нежно. — Она помолчала. — Не говори мне о смягчающих обстоятельствах.
— Каких же слов ты ждешь от меня, Мэри?
— Что моего мальчика не пошлют на электрический стул...
— Я не могу обещать тебе ничего...
— ...за то, чего он не сделал, — закончила она.
В комнате вновь водворилась тишина.
— Никто не платит своей жизнью за то, чего он не сделал, — ответил Хэнк.
— Ты действительно в это веришь, да? — спросила она.
— Да, я действительно в это верю.
Она долго, пристально смотрела на Хэнка.
— Я больше не знаю тебя, правда?
— Мы оба изменились, — ответил он. — Нельзя ожидать...
— Странно, — устало сказала она. — Я вошла в кабинет, ожидая встретить незнакомого человека, и я его встретила. Я совсем тебя не узнаю. Я даже не знаю, позволишь ли ты повлиять тому, что произошло между нами, на судьбу моего сына. Я знаю только, что...
— Не говори так, Мэри! — голос у него был резкий. — Я юрист, и я верю в правосудие, и твой сын получит его. Мне было больно, когда пришло твое письмо, да. Но это было так давно, а каждый становится взрослым.
— А мой сын станет взрослым? — спросила она.
Но на этот вопрос Хэнк не мог ответить.
В полдень он вошел в кабинет Холмза. Большинство газет называли Холмза, начальника бюро по делам убийств, «Шерлок», но все сотрудники звали его Ефраим — настоящим именем. Это был низкорослый человек, седой и в очках. Круглое лицо придавало ему сходство с телевизионным комиком, впечатление, которое не могло быть более далеким от истины — Ефраим Холмз был человеком, у которого почти полностью отсутствовало чувство юмора.
