Джузеппе Д'Агата - Возвращение тамплиеров
Музиани, худенький старичок, лысину которого прикрывала пыльная круглая шапочка, стал разворачивать обертку привычным для специалиста способом — так, чтобы затем снова использовать ее.
— Давно уже не видел вашего отца. А вы, молодой человек, чем занимаетесь? Помогаете ему? Я думал, вы учитесь.
— Я и в самом деле учусь, на филологическом факультете.
— Хотите мне что-то продать? А синьор Риччи знает об этом?
Джакомо покачал головой:
— Мне хотелось бы только получить у вас консультацию.
— А, так это рисунок.
Размер его был чуть больше обычного листа рисовальной бумаги. Антиквар развернул его перед собой, держа за короткие стороны. Прищурился и, не веря своим глазам, приблизил к глазам:
— Можно вынуть?
— Конечно.
Антиквар аккуратно извлек рисунок из полиэтиленового пакета. Затем долго щупал грубую и желтую бумагу, тер ее между пальцами, долго изучал карандашные линии.
— И что же? — спросил Яирам, сгорая от нетерпения.
Джакомо сказал, что Музиани не дал никакого четкого объяснения, а ограничился лишь изложением некоторых фактов.
Очень возможно, что рисунок был фламандского происхождения, но авторство установить не удалось.
Бумага была изготовлена, вне всякого сомнения, во второй половине пятнадцатого века, а следовательно, настоящей была первая из двух дат — и, вероятно, вторая тоже, потому что обе начертала одна рука. Такая бумага в то время была широко распространена в Европе. Вот только один убедительный пример: Леонардо да Винчи использовал ее для многих своих рисунков, сделанных углем и серебряным карандашом, то есть теми же средствами, какие применил неизвестный рисовальщик.
Две даты? Причуда художника, шутка, как, впрочем, и весь рисунок. Или, быть может, речь идет о части некоего загадочного плана, доступного пониманию лишь немногих посвященных?..
Маловероятно к тому же, что Пиранези был знаком с этим анонимным рисунком, когда примерно три столетия спустя работал над чертежами собора Санта-Мария-дель-Приорато. Напротив, куда логичнее звучал вопрос: как мог фламандец представить себе и еврейский храм, разрушенный много веков тому назад — причем не осталось ни зарисовок, ни вообще каких-нибудь документов, — и авентинский собор, который будет возведен через триста лет?
Может быть, все это игра случая?
Яирам не признавал ни вмешательства случая, ни даже его существования, — это противоречило его убеждениям. Ему на ум приходили другие, более интересные объяснения. Он почти не сомневался, что Пиранези был реинкарнацией какого-то художника пятнадцатого века или же каким-то образом, посредством медиумической связи, получил от него некое мудрое, символическое, тайное послание. А в послании как раз и содержался намек — если не прямое указание — на то, как нужно развивать архитектурную идею.
Мысли его друга шли в том же направлении. Однако Джакомо был знаком с собором Санта-Мария-дель-Приорато не понаслышке. Ему, как и немногим избранным посетителям из-за рубежа, было понятно, что весь авентинский ансамбль перегружен загадочными знаками, непонятными для профанов, но совершенно ясными для посвященных, будь то человек искушенный в тайном знании или же неофит. Только они способны были насладиться этим редчайшим и драгоценным эликсиром, источаемым капля за каплей путем многовековой перегонки культуры и религии, философии и теософии, веры и отступничества, прямоты и уклонения, святости и сатанизма.
— Отец сказал тебе, откуда у него этот рисунок?
— Нет, — ответил Джакомо. — Ты же знаешь, мы почти не разговариваем. Видимся редко и каждый раз чувствуем себя все более чужими. А как твой отец?
— Он все время живет в Брюсселе. Занимает важный пост в администрации Европейского Сообщества и целиком поглощен своей карьерой.
Джакомо слегка поколебался, но потом все же спросил:
— Он вдовец. Может, у него там появилась другая семья?
Ответ Яирама был откровенным и веселым:
— Да, думаю, так и есть. Но мне все равно.
— А можно ли узнать, Винчипане… Ты ведь родился в Ливане, а жил во Франции и Бельгии. Так почему ты выбрал именно Болонский университет?
— Знал, что встречу тебя. Если серьезно, то мой отец стремился дать мне все самое лучшее…
— Да, но не лучшее от самого себя.
— На него произвело большое впечатление, когда он узнал, что в эти годы Болонский университет будет отмечать свое девятисотлетие. Понимаешь, самый старый университет в мире!
Было уже семь утра. Усталость давала о себе знать — друзья поминутно зевали. Наконец, они расстались, клятвенно пообещав увидеться скоро, очень скоро.
Джакомо как был, в одежде, растянулся на постели.
Он стал думать о Яираме, о том, как много у них общего во взглядах, вкусах, привычках. Ему казалось, он знает Яирама давно, словно друга детства, а между тем прошло всего лишь три месяца с тех пор, как они встретились…
Теплый, почти жаркий, октябрьский день перевалил за середину. Ярко светило солнце, на воздухе было просто замечательно. В саду «Маргарита» — одном из самых зеленых мест города — на деревянной пристани у небольшого пруда работал маленький бар, и почти все столики пустовали.
Яирам сидел в белом пластиковом кресле. Он был в свитере, из-под которого виднелись бинты на шее и запястье, а темные очки плохо скрывали огромный синяк возле правого глаза. Молодой человек с головой ушел в чтение книги.
Джакомо подошел к нему, и его тень накрыла страницу. Яирам поднял глаза:
— Отчего же вы стоите?
Джакомо снял шляпу, расстегнул пальто и сел за столик напротив Яирама. Тот закрыл книгу, и Джакомо взглянул на обложку: «Сражения, повернувшие ход истории».
— Я надеялся встретить вас рано или поздно, — сказал Яирам.
— Я тоже. Мне очень хотелось познакомиться с вами.
Яирам широко раскрыл глаза:
— Как, выходит, вы никогда прежде не видели меня?
— Никогда.
— Не могу поверить. Значит, это постарались ваши жалкие священники?
— Не называйте их так, пожалуйста, — спокойно сказал Джакомо. — Если познакомитесь с ними, поймете, что они гораздо лучше, чем вам кажется.
— О, сомневаюсь… Обиженные. Как боксерам им, безусловно, нет равных.
— Мне уже легче. Если не ошибаюсь, вам не понадобилось обращаться в больницу, — заметил Джакомо, внимательно осмотрев, как был забинтован Яирам, но не касаясь его руками. — Сколько же было нападавших, синьор Винчипане?
— Четверо или пятеро. Было темно, я не мог сосчитать.
— Так или иначе, не беспокойтесь. Все добровольно признали свою вину и были наказаны. И я первый.
Яирам нахмурился:
— Наказаны?
— Мы заставили других братьев хлестать нас.
На лице Яирама отразилось не столько недоверие, сколько растерянность.
— Наказание может быть справедливым, насилие — никогда, ни в коем случае. — Джакомо не дал собеседнику прервать себя. — Если тут есть противоречие, то в идеале лучше всего сражаться, придерживаясь высших правил. Тех, что порождаются образом жизни, вы меня поняли? Я допускаю соревнование качеств, выработанных человеком в себе, но не инстинктов.
Яирам был растерян, хотя и начал улавливать смысл и чувства, вложенные в эти слова, показавшиеся ему искренними и сильными. Но самое главное — он чувствовал, что безо всякого внутреннего протеста поддается духовному влиянию собеседника. Яирам жил в Болонье уже четыре года. Но лишь теперь предубеждение, которое он питал к окружавшим его здесь сверстникам, внезапно пропало.
— Если я правильно понял, соревнование могло бы разрешиться победой того, кто сочинит лучшее стихотворение.
— Да. Или же можно устроить физическое состязание. Победит тот, кто сумеет выбить противника из седла в честном конном турнире.
Яирам взглянул поверх невысокой зеленой изгороди, отделявшей пруд, и c удивлением обнаружил, что на другом берегу, ближе к холмам, окружавшим город, находится конный манеж. Несколько амазонок, прекрасно экипированных — сапоги, жакеты, береты, — сидели на великолепных лошадях. «Породистые», — с удивлением определил он про себя, думая о юноше, сидевшем напротив.
— Что я мог бы предложить вам? — спросил Яирам.
— Чай, благодарю вас.
Яирам громко рассмеялся:
— Чай? Не может быть! Все началось именно с чашки чая, которую я предложил одной девушке в баре на виа Д'Адзельо. — Заметив невозмутимость Джакомо, он добавил: — Хорошенькая девушка и к тому же очень славная.
— Анна Монфорти.
Яирам покачал головой:
— Вот уж никак не ожидал получить такие побои из-за подобного пустяка. Не знал, что оказался на северной окраине самого что ни на есть замшелого Юга.
— Давайте по порядку, синьор Винчипане, — спокойно ответил Джакомо. — Отбросим ханжество, иначе только понапрасну потратим время. Чай был лишь предлогом для знакомства с Анной, чтобы уложить ее потом в постель.
