Том Харпер - Затерянный храм
— Я звонил. Вчера пять раз и еще два раза позавчера.
— Вот как? Боюсь, что швейцар ничего мне не передал. Ну, так или иначе, вы сейчас здесь. Чем могу?..
Из портсигара слоновой кости Мьюр вытащил сигарету и чиркнул спичкой. Риду он сигарету не предложил. Закурив, посетитель сунул руку в карман, достал плотный коричневый конверт и бросил его на невысокий столик, стоявший между ними.
— Что вы на это скажете?
Рид взял конверт. Внутри лежала отпечатанная на толстой бумаге единственная фотография. Он прищурился, посмотрел на нее, потом, выбравшись из кресла, подошел к столу у стены. Из ящика вынул толстую лупу и стал внимательно разглядывать фотографию.
— Это глиняная табличка или ее фрагмент. По низу снимка идет черная полоса, которая портит изображение. На табличке, похоже, надписи, хотя изображение не очень четкое и разобрать нельзя. Это, пожалуй, все, кроме сфотографированных рядом наручных часов. — Рид положил лупу. — Это Джон Пембертон фотографировал?
Мьюр замер:
— Почему вы спрашиваете?
— Но это он?
— Может быть. А что?
Рид постучал по фотографии:
— Часы. Пембертон всегда их использовал, когда фотографировал находки. Да будет земля ему пухом. — Он еще раз посмотрел на фотографию, потом опять на Мьюра. — Вы о нем знаете? Вот уж никак не думал, что вы любитель археологии.
— Когда Пембертон не раскапывал культуры прошлого, он работал на нас.
Сигарета почти догорела. Мьюр взял окурок и бросил его в камин. Из огня взлетели несколько искр.
— На вас? — переспросил Рид.
— Военная разведка. Мы начали работать с ним перед войной, в сороковом году отправили его на Крит на тот случай, если Гитлер обратит внимание на Грецию.
Следующая сигарета в углу рта Мьюра исчезала почти на глазах.
«По крайней мере, комнату греет», — подумал Рид.
— Но это, конечно, не для разглашения, — добавил Мьюр.
— Само собой.
— Мы использовали Пембертона для связи с местными жителями, создания контактов, явок — всякого такого. Как археолог, он мог бродить где угодно, и никто не обращал на него внимания. Какая жалость, что он погиб в первый же день вторжения, — это задержало нас на полгода.
— Ужасная жалость, — согласился Рид, бросая на Мьюра туманный взгляд из-под седых бровей. — А теперь вы просматриваете его фотографии?
— Этот снимок мы нашли в немецких архивах после войны.
Рид почесал шею там, где кололся шарф.
— Неужели вы считаете…
— Что Пембертон был предателем? — Мьюр издал невеселый смешок. — Нет. Когда немцы захватили остров, они устроили штаб на вилле Пембертона, так что у них было немало возможностей пошарить в его вещах.
— Тогда почему…
— Не спрашивайте. — Второй окурок отправился в огонь вслед за первым. Мьюр распахнул портсигар и инстинктивно потянулся за следующей сигаретой, но спохватился и захлопнул крышку. Побарабанил пальцами по пластине слоновой кости — дробь выскочила быстрая, словно пулеметная очередь. — Мне всего лишь надо узнать от вас, что изображено на этой фотографии.
Рид опять взял увеличительное стекло и еще внимательнее рассмотрел снимок.
— Вероятно, поздняя минойская или ранняя микенская…
— А попроще?
Портсигар распахнулся, когда нетерпеливые пальцы Мьюра шевельнулись, выражая протест.
— Хорошо. Глиняная табличка на фотографии, скорее всего, датируется примерно четырнадцатым веком до нашей эры и происходит либо с Крита, либо с материковой части Греции. Она моложе пирамид, но старше Троянской войны. — Профессор улыбнулся. — Если вы, конечно, в эту войну верите.
— Значит, она греческая и стара, как первородный грех. А что на ней написано?
Рид вздохнул и положил фотографию.
— Идемте.
Он с усилием влез в пальто, нахлобучил подбитую мехом шапку и повел Мьюра вниз по деревянной лестнице, а потом через четырехугольный двор в ворота и прочь из колледжа. По обеим сторонам дороги лежали валы сметенного снега высотой почти по грудь, и немногие пешеходы, которые отважились выбраться на обледенелые тротуары, сгибались под порывами ветра, гуляющего вдоль Терл-стрит. Крыши стонали под грузом снега, сосульки по краям водостоков напоминали кинжалы, а стены колледжа, золотистые летом, казались такими же серыми, как и небо.
— Вы здесь бывали? — спросил Рид, пока они брели по Брод-стрит мимо готических башенок Бэллиолл-колледжа. Покрытые снежной коркой, они напоминали сказочные домики. — Учились?
— В Кембридже.
— А-а, — отозвался Рид вроде с искренней симпатией. — «Я, убегавший от дел, для мирных досугов рожденный…» Овидия небось изучали?
Молча они миновали окруженный снежными валами двор и перешли улицу у музея Ашмола,[13] чей колоссальный портик в неоклассическом стиле казался неуместным среди по-средневековому суровых колледжей. Один кивок Рида обеспечил им проход мимо охранника — по пустым галереям в мрачную комнату где-то в дальней части здания. Тут была какая-то кладовка, куда затолкали памятники позабытых цивилизаций. Стояли, завернувшись в пыльные покрывала, высокие статуи, показывая лишь кончики мраморных пальцев; тут же прислонялись к стенам картины в золотых рамах, а по углам, напоминая старые школьные парты, жались витрины со снятыми стеклами. Большая часть экспонатов в витринах, кажется, пропала бесследно, и на выцветшей подложке остались только темные силуэты. Рид подошел к одной из витрин и указал на что-то.
Мьюр наклонился, чтобы посмотреть, что там такое. Рид указывал на глиняную табличку, потемневшую от времени и разделенную трещинами на три части. Она имела неровные края, но гладкую лицевую сторону. Разглядеть крошечные, похожие на паутину знаки в тускло освещенной комнате было почти невозможно.
Рид включил свет и дал Мьюру лупу.
— Что это? — спросил тот, на сей раз не столь резко.
— Обнаружили ее — я имею в виду табличку — где-то в тысяча девятисотом году. Сэр Артур Эванс нашел ее в Кноссе на Крите и назвал надписи на ней линейным письмом Б. Так как в то время он был заодно и хранителем музея Ашмола, большое количество экспонатов оказалось именно здесь.
Мьюр отложил лупу и поднес фотографию к табличке.
— Вы хотите сказать, что их несколько?
— Несколько десятков. Может быть, до полутора сотен, хотя некоторые из них — просто обломки. — Рид пожал плечами. — Это вообще-то не моя специализация. Не знаю, зачем вы по такой жуткой погоде потащились в Оксфорд, чтобы докучать мне этой темой. Вам надо было брать такси и ехать в Британский музей — вы узнали бы ровно столько же. Персонал там очень отзывчивый.
Мьюр пропустил его слова мимо ушей.
— А вы можете ее прочитать?
Рид коротко и отрывисто хохотнул:
— Прочитать? Ученые лет пятьдесят пытаются ее прочитать. Никому пока не удалось. Если кто-то прочитает, это будет величайшим достижением с того момента, как Шампольон расшифровал египетские иероглифы. А ведь у него был, между прочим, Розеттский камень.
— А вы пытались?
Рид покачал головой:
— Как я сказал, это не совсем моя специальность. И я не понимаю, почему…
— Мне нужно получить ответ как можно скорее, а вы — единственный человек, у которого есть допуск.
Мьюр убрал фотографию и зашагал по комнате, жуя незажженную сигарету.
— Допуск? — переспросил Рид озадаченно. — Если это и было секретом, то более трех тысяч лет назад. Подозреваю, что срок давности уже истек.
— А вот тут вы неправы. — Резко развернувшись, Мьюр подошел к Риду. — Мне надо, чтобы вы этим занялись. После той работы, которую вы проделали для проекта «Ультра», здесь вам почти ничего не надо будет делать, а заплатят хорошо.
— Но ведь…
— И вы можете понадобиться мне в Греции. Пембертон сделал снимок именно там. Кто знает, что он еще нашел?
Рид всерьез испугался:
— В Греции? Но ведь там сейчас идет гражданская война.
Мьюр по-волчьи рассмеялся и погасил сигарету о пустой постамент.
— Зато там теплее, чем в вашем чертовом морге.
К тому моменту, как Мьюр добрался до Лондона, до серого здания в стороне от Виктория-стрит, стемнело. Сотрудники в основном уже разошлись по домам, но в архив его впустил ночной дежурный. Мьюру потребовалось четыре часа, но он нашел и имя, и личное дело. Он начал читать с конца, быстро перелистывая сухие страницы. Подобно большинству личных дел в этой секции, оно было начато в конце 1938 года, сначала заполнялось время от времени — медосмотры, оценки при обучении, затем записи стали более регулярными. С 1940-го по 1944 год записи вносились чаще, стали гораздо подробнее: просто какой-то путеводитель Кука по фронтам войны — Париж, Москва, Афины, Ираклион, Александрия, Рим, Нормандия, и все это озаглавлено кодовыми названиями чудовищного количества спецопераций. В 1945 году поток вдруг прекратился, закончившись несколькими бумажными каплями, — бюрократы человека уволили. На последней странице — одинокая телеграмма. После пожелтевших пачек записей военного времени бумага казалась хрустящей и свежей.
