Джон Гришем - Дело о пеликанах
— Кто записал мнение большинства? — спросил он ее.
— Раньян.
— Вы согласны с ним?
— Да, это простой случай, действительно.
— Тогда скажите, в чем заключается позиция Розенберга?
— Мне кажется, он ненавидит всех остальных членов суда.
— Значит, он выражает несогласие с мнением других просто ради собственного удовольствия?
— Зачастую, да. Его мнения все чаще не могут считаться оправданными. Возьмите дело Нэша. Для либерала, каким является Розенберг, вопрос контроля за оружием совсем прост. Он должен был записать мнение большинства, и десять лет назад он так и поступил бы. Что касается дела «Фордайс против Орегона», относящегося к 1977 году, то там он дал интерпретацию Второй поправки в более узком смысле. Его непоследовательность, можно сказать, смущает.
Каллахан уже забыл дело Фордайса.
— Вы полагаете, что судья Розенберг состарился?
Как и большинство бойцов, впавших в шок, Сэллинджер как в воду бросился в финальный раунд:
— Он сумасшедший, как черт, и вы знаете это. Вы не можете защищать его взгляды.
— Не всегда, мистер Сэллинджер, но, по крайней мере, он все еще там.
— Его тело там, но разум мертв.
— Он дышит, мистер Сэллинджер.
— Да, дышит с помощью машины. Они должны закачивать ему кислород через нос.
— Не это главное, мистер Сэллинджер. Он последний из великих судебных деятелей, и он по-прежнему дышит.
— Вы бы лучше позвонили и проверили, — произнес Сэллинджер, когда преподаватель умолк.
Он сказал достаточно. Нет, он сказал слишком много. И опустил голову, когда профессор уставился на него. Он рухнул на свое место рядом с лежащей там тетрадью, сам пораженный, зачем он все это сказал.
Каллахан заставил его опустить глаза, затем снова зашагал по аудитории. Все было действительно как после тяжелого похмелья.
Глава 3
Он выглядел по меньшей мере как старик фермер, в соломенной шляпе, чистом рабочем комбинезоне, опрятной обтягивающей грудь рабочей рубашке цвета хаки, сапогах. Он жевал табак и сплевывал в черную воду за волноломом. Он жевал как настоящий фермер. Его пикап, хотя и последней модели, основательно подвергся воздействию дождя и солнца и выглядел так, как будто только что проехал по пыльной дороге. Номера неверной Каролины. Машина стояла в сотне ярдов в стороне отсюда, с зарывшимися в песок колесами, на другом конце пирса.
Понедельник, полночь. Первый понедельник в октябре, и следующие тридцать минут он должен ждать в темной прохладе пустынного пирса, меланхолично жевать табак, облокотившись о перила и пристально вглядываясь в море. Он был один, как, по его сведениям, и должно быть. Так было заранее запланировано. Этот пирс всегда безлюден в этот час. Лишь фары случайного автомобиля могли осветить береговую линию, но никогда ни одна машина не останавливалась здесь в это время.
Он смотрел на красные и синие канальные огни, горящие далеко от берега. Посмотрел на часы, не поворачивая головы. Облака нависали темной толстой тучей, и было трудно различить его, пока он не приблизится к пирсу. Так было запланировано.
Пикап приехал не из Северной Каролины, и фермер не был фермером. Законные номера были сняты с потерпевшего аварию грузовика, находящегося на свалке под Даремом. Пикап увели из Батон-Ружа. Фермер не был из ниоткуда и не совершил ни одной кражи. Он был профессионалом и вполне естественно, что кто-то другой вершил за него небольшие грязные делишки.
Через двадцать минут ожидания со стороны моря появился темный силуэт, двигающийся к пирсу. Прежде спокойный, приглушенный двигатель зарокотал, и шум стал усиливаться. Объект превратился в небольшое судно с каким-то закамуфлированным силуэтом почти сливающегося с водой механизма и работающим мотором. Фермер в ожидании не сдвинулся ни на дюйм. Рокот прекратился, и черная резиновая лодка-плот закачалась на спокойной воде футах в тридцати от пирса. Не было проезжающих мимо машин, и их фары не освещали безлюдное побережье.
Фермер аккуратно зажал сигарету губами, зажег ее, дважды затянулся и шумно зашагал к плоту.
— Что за сигареты? — подал голос человек на воде, когда фермер прошел примерно полпути.
Он мог различить очертания фермера, стоящего у перил, но не его лицо.
— «Лакки Страйк», — ответил фермер. Эти слова пароля делали игру такой глупой. Разве можно было предполагать, что какие-то другие черные резиновые лодки будут плыть по течению из Атлантики и пунктом прибытия точно в этот час определят этот древний пирс? Глупо, но это не так уж и важно.
— Люк? — послышалось из лодки.
— Сэм, — ответил фермер. Его звали Хамел, не Сэм, но он будет Сэмом в течение последующих пяти минут, пока не припаркует плот.
Хамел не ответил, что и не требовалось, но быстро запустил двигатель и направил плот вдоль пирса к берегу. Люк следил за ним сверху. Они встретились возле пикапа и даже не обменялись рукопожатием. Хамел положил черную спортивную сумку фирмы «Адидас» на сиденье между ними, и машина тронулась в путь вдоль береговой линии.
Люк вел машину, а Хамел курил, и каждый прекрасно справлялся со своим делом, абсолютно не замечая друг друга. Даже не пытались обменяться взглядами. С густой бородой, в темных очках и черном свитере с воротником «хомут» лицо Хамела казалось угрожающим, но было неузнаваемо. Люк не хотел увидеть его. Кроме доставки незнакомца с моря ему было приказано не смотреть на него. Это совсем легко, действительно. Данное лицо хотели заполучить в девяти странах.
Проходя под мостом у Мантео, Люк зажег другую сигарету «Лакки Страйк» и определил, что они встречались раньше. Это была короткая, но точно обозначенная по времени встреча в аэропорту Рима пять или шесть лет назад, насколько он мог припомнить. Их не представляли друг другу. Они встретились в туалете. Люк, тогда безупречно одетый американский служащий, поставил свой дипломат из кожи угря у стены рядом с умывальной раковиной, после чего неторопливо вымыл руки и неожиданно обнаружил, что его нет. Он поймал в зеркале взгляд мужчины, этого Хамела — определенно его он видит сейчас. Спустя тридцать минут дипломат взорвался между ног британского посла в Нигерии.
В осторожных разговорах своих невидимых собратьев Люк часто слышал о Хамеле, человеке с множеством имен, лиц, языков, наемном убийце, который наносил быстрый удар и не оставлял при этом следов. Об изощренном убийце, который скитался по свету, но которого никогда не могли найти. Как только они в темноте взяли курс на север. Люк устроился на своем месте: край шляпы надвинут почти на самый нос, закатанные обшлага рукавов касаются руля. Он все пытается вспомнить истории, которые слышал о своем пассажире. Увлекательные подвиги, связанные с террористическими актами. Был британский посол. Засада, в результате которой погибли семнадцать израильских солдат у «Вест Банка» в 1990 году, была приписана Хамелу. Он был единственным предполагаемым убийцей, подложившим бомбу в автомобиль богатого немецкого банкира, ехавшего со своей семьей. Ходили слухи, что его гонорар за это составил три миллиона наличными. Самые осведомленные знатоки своего дела считали, что именно он был вдохновителем предпринятой в 1981 году попытки убить Папу. Но тогда на Хамела возлагали вину почти за каждое совершенное и недоказанное террористическое нападение и убийство по политическим мотивам. Его легко было обвинить, потому что никто не был уверен в его существовании.
Это возбуждало Люка. Хамел был готов действовать на американской земле. Цели оставались неизвестными Люку, но кровь важных персон готова была пролиться.
На рассвете угнанный с фермы грузовичок остановился на углу Тридцать первой и М-улиц в Джорджтауне. Хамел взял свою спортивную сумку и, не сказав ни слова, пошел по тротуару. Двигаясь в восточном направлении, он прошел несколько кварталов и достиг наконец отеля «Фор сизонз», купил в холле «Пост» и привычно нажал кнопку лифта, поднявшего его на седьмой этаж. Ровно в семь пятнадцать он постучал в дверь номера, расположенного в конце коридора.
— Да? — раздался нервный голос.
— Ищу мистера Снеллера, — медленно произнес Хамел на отличном, присущем лишь коренным американцам, языке, закрывая глазок большим пальцем.
— Мистера Снеллера?
— Да, Эдвина Ф. Снеллера.
Никакого намека, что дверь откроется. И дверь действительно не открылась. Прошло несколько секунд, и из-под нее высунулся белый конверт. Хамел схватил его.
— Хорошо, — произнес он достаточно громко, адресуя свой ответ Снеллеру или кому бы то там ни было, кто должен был услышать его.
— Следующая дверь, — сказал Снеллер. — Буду ждать вашего звонка.
Голос как будто принадлежал американцу. В отличие от Люка, он никогда не видел Хамела, да и желания такого, действительно, не имел. Люк видел его дважды и на самом деле был счастлив, что не больше.
