Ингер Фриманссон - Доброй ночи, любовь моя
Что до Флоры, то событие это привело к тому, что белые брюки ворочали ее теперь каждый день, даже по выходным – особенно по выходным, поскольку на них приходился основной наплыв посетителей, так вот, Флору поднимали точно мачту, затем усаживали в инвалидное кресло, пристегивали ремнями. Они причесывали ее жидкие волосы, заплетали их в две косицы. Она никогда не заплетала волосы в косу. Это ведь не ее стиль.
А какой у нее был стиль?
Она все больше об этом забывала.
Ей было тридцать три года, когда она переехала в дом Свена Дальвика и его почти пятилетней дочери. Они со Свеном были коллегами. А точнее, она работала секретаршей у директора Дальвика, выполняла разные его поручения.
Секретарша начальника. Существует ли сегодня такая профессия? Она ею гордилась, сначала училась в гимназии в секретарском классе, а потом на специальных курсах. Ни у кого из ее знакомых не было более честолюбивых планов. Ровесницы ее повыскакивали замуж почти сразу после школы, нарожали детей.
А она? Почему ей не встретился симпатичный молодой человек, за которого она могла бы выйти замуж? Ответа на это у нее толком не было. Шли годы, а «избранник» все не появлялся. Конечно, предложения разного толка поступали, причем довольно много, особенно в тот период, когда она часто ходила на разные танцульки в городе, или в своем районе. Туда стекались парни со всего Стокгольма, а она в деталях изучила географию окрестных и укромных уголков, куда запросто могла бы заманить кого-нибудь, будь у нее такое желание. Как у ее подруг.
Но Флора находила это вульгарным. К тому же она волновалась, как бы городские парни не начали переглядываться у нее за спиной. Не приняли бы ее за обычную деревенскую девку.
Она ведь была не такая. Она была другая.
* * *Она лежала на спине и смотрела в потолок. Женщина на соседней кровати умирала. Белые брюки поставили между кроватями ширму, но звук смерти ширмой не закроешь. Они думали, что Флора не понимает.
Флора слушала затрудненное дыхание женщины, интервалы между вдохами все увеличивались. Умирающая была совсем старухой, ее и доставили сюда уже в плохом состоянии, недели две назад. Настал ее час покинуть земную жизнь, как-никак – изрядно за девяносто.
Сын женщины бродил по палате, не в состоянии усидеть на месте. И ведь тоже старик. Войдя в палату, он кивнул Флоре, хотя и не знал, заметила ли она его. Ей удалось кивнуть в ответ.
Он забормотал что-то, обращаясь к белым брюкам, об отдельной палате, а они объяснили, что сожалеют, но палату предоставить не могут. Не хватает мест, учреждение переполнено. Потом голоса стали тише, и Флора догадалась, что речь идет о ней.
Похоже, что у сына что-то болело, Флора слышала, как он постанывает за ширмой. При каждом его стоне дыхание матери учащалось, дрожало, словно она хотела вернуться в то время, когда могла утешить сына.
* * *Белые брюки рано уложили ее в тот вечер. Чтобы ее не беспокоить, ведь они будут бегать туда-сюда, присматривать за соседкой. Станут говорить шепотом, будто шепотом она их не услышит. Станут светить фонариками, открывая дверь, и запах кофе будет просачиваться из коридора.
Вряд ли это будет хорошая ночь.
Она думала про Свена, про то, как это несправедливо. Он умер так внезапно. Она тоже хотела бы умереть так безболезненно, так легко, просто все оставить и сойти с поезда. А вместо этого она лежит свертком, униженная и беспомощная.
* * *У них со Свеном с самого начала возникла симпатия. Он стал обращаться к ней неофициально, что было необычно для того времени, но, без сомнения, облегчило их сотрудничество.
Очень скоро она заметила, что он довольно неловкий, однако изо всех сил старалась, чтобы он не догадался об этом. Руководитель предприятия из Свена был неважный, и Флора спустя некоторое время поняла, что семейный бизнес он взвалил на себя без особого энтузиазма. Лишь потому, что от него этого ждали, для этого его и вырастили. Его отец, Георг Дальвик, основал дело, это он придумал и запустил в продажу пастилки от кашля «Санди», сейчас известные почти во всем мире, – «как песочком потрет, и боль в горле пройдет».
Вообще-то не о таком мужчине, как Свен, она мечтала в юности, но он был милый. Он ей верил, именно к ней он обращался, когда у него что-то не ладилось. Он даже спрашивал у нее совета, покупая подарки своей жене-француженке. И у Флоры возникло ощущение, будто она знакома не только с ним, но и с его семьей, хотя никогда не встречала ни жену, ни их маленькую дочь. В кабинете у него стояла фотография темноволосой женщины с пухлым, улыбающимся ребенком на коленях. Малышка обхватила женщину за шею.
Иногда, когда он уезжал за границу, она заходила в кабинет и смотрела на фотографию. Снимок был сделан во дворе, в Хэссельбю, где они не так давно купили дом. На снимке виден был угол дома, Флора точно знала, где он стоит.
Свен часто жаловался ей на свои садовые проблемы. Он вырос в центре Стокгольма, на улице Карлавеген, и ничего не понимал в растениях. Как-то раз поделился, что жена заставила его вскопать огород, и показал ладони. А в другой раз поведал, что малина подцепила какую-то странную хворь.
Флора попросила его описать симптомы.
– Там на листьях и ветках буро-фиолетовые пятна, а потом они лопаются и все становится пятнистым и серым. И никаких тебе ягод, они просто сохнут, а не зреют. А мы с женой так мечтали сидеть на балконе и лакомиться свежей малиной со сливками.
Она сразу догадалась, в чем дело.
– Пурпуровая пятнистость, – сказала она, и в животе у нее разлилось тепло. – Это грибковое заболевание, и, к сожалению, я должна сказать вам, что это самая большая напасть, которая может случиться с малинником.
Начальник уставился на нее.
– Правда-правда, – настаивала она. – Вам придется обрубить и сжечь все пораженные кусты. Потом можно опрыскать медно-известковым раствором и медным купоросом.
– Ни хрена себе, какие ты штуки знаешь!
Он редко выражался, а сейчас у него выскочило.
– Не забывайте, что у моих родителей сад. Я буквально выросла с медным купоросом.
Он рассмеялся и обнял ее. Это было необычно. Они никогда не прикасались друг к другу.
Это случилось еще два раза. Однажды вечером они задержались на работе, засиделись допоздна. Флора заварила чаю, приготовила бутерброды. Когда она ставила поднос на стол, он обнял ее за талию, но тут же убрал руку. Она поняла, что он забыл, что не дома. Ошибся от усталости. Он даже покраснел.
В другой раз это случилось на служебной вечеринке, которую устроили на острове, с раками и выпивкой. Ни она, ни Свен к спиртному не привыкли и быстро опьянели. И сидели на холмике, держась за руки. А больше ничего не было.
* * *Когда у Свена умерла жена, он проявил недюжинную силу характера. Появился в конторе уже через день. Девочку он отвез к своим родителям.
Он изменился, но только внешне, словно за один день сбросил с десяток килограммов. В остальном же он выглядел как обычно. Молчаливый, немного грустный.
Флора поставила в его кабинете горшок с голубыми африканскими фиалками. Голубой – цвет надежды и утешения. Она не поняла, заметил ли Свен. Спросила, не может ли чем-то помочь. Он невидяще посмотрел в ее сторону.
* * *После похорон он заговорил о дочери. Ее звали Жюстина. Тяжелый ребенок. И оттого, что она потеряла мать, легче никому не стало.
– Мои родители с ней не справляются, – сказал он. – Да они никогда особо детей не любили. К тому же у отца больное сердце.
Флора терпеливо слушала. Она все время была рядом, слушала, пыталась утешить просто своим присутствием, не навязываясь, не давая слишком много советов.
В первый год ему помогала служанка, которая следила и за домом, и за малышкой. Пару раз он порывался продать дом, но жена была похоронена на кладбище в Хэссельбю, а он ходил на могилу несколько раз в неделю.
– Как ты думаешь, хотела бы она, чтобы я дом продал? – спросил он Флору. – Она так любила этот дом, из-за нее мы его и купили.
С прислугой складывалось нелегко: он не мог никого уговорить остаться надолго. Может, дом слишком близко к берегу? Может, они чувствовали себя слишком на отшибе?
Мысль, что это могло быть связано с девочкой, ни разу не возникла в его бедном, затуманенном мозгу.
Глава 5
Деревья проступали из тумана, темнели, обретали силуэты. Утро. Жюстина проспала всю ночь, сидя в кресле, ей хотелось пить, лопатки сводило от напряжения.
Так же, как и там. Но все же не так.
Там, в дальнем краю.
Ей до сих пор вспоминалась легкость, пронизавшая ее, когда она наконец различила очертания. Плотная тропическая темнота задвигалась, начала отступать, она лежала, широко раскрыв глаза, наблюдала. Как все постепенно возвращается: стволы, листья, как они врастают в день, принимают форму. И легкость разлилась по телу. Она пролежала без сна всю ночь. И сейчас, когда остальные зашевелились в своих спальниках, провалилась в короткий сон.
