С. Уотсон - Прежде чем я усну
— Что?
— Полагаю, вы ощущаете, что становитесь независимой.
— Независимой?
— Да. Вы больше не полагаетесь во всем на Бена или на меня, как было раньше.
Ага, вот в чем дело. Вот что он имеет в виду, говоря о результатах. Независимость. Может, он просто имеет в виду, что я могу сходить в магазин или в библиотеку без сопровождения, хотя в данный момент я бы не стала это утверждать. В любом случае лично я не считаю, что мне есть чем похвастаться перед мужем. Что там говорить, если, проснувшись, я даже не всегда помню, что он — мой муж.
— И все?
— Это важное ощущение, — говорит доктор Нэш. — Не стоит его недооценивать, Кристин.
Я не отвечаю. Отпиваю еще кофе, оглядываюсь вокруг. Кафе почти опустело. Доносятся голоса из кухни, иногда шум воды, вскипающей в кофейнике, гомон детей вдалеке. Как трудно поверить, что парк находится так близко от моего дома, а я хоть убей не помню, чтобы когда-то здесь была.
— Вы сказали, что мы встречаемся несколько недель, — говорю я доктору Нэшу. — Чем именно мы занимаемся?
— Вы помните что-нибудь о предыдущих сеансах? Хотя бы немного?
— Нет, — отвечаю я. — Ничего. Я искренне считаю, что вижу вас впервые в жизни.
— Извините, что спросил, — смущается он. — Как я говорил, у вас бывают вспышки воспоминаний. Похоже, в какие-то дни вы помните больше, чем в другие.
— Я не понимаю, — говорю я. — Выходит, я абсолютно не помню, чтобы мы с вами встречались, не помню, что случилось вчера, позавчера, в прошлом году. Но я способна воспроизвести события далекого прошлого. Из детства. Я помню мать. Помню университет, правда, немного. Я не понимаю, каким образом могли сохраниться эти воспоминания, если все остальное стерлось.
Пока я говорила, доктор несколько раз кивнул. Я уверена, он уже это слышал. Возможно, этот вопрос я задаю ему каждую неделю. Возможно, мы каждый раз ведем примерно одинаковый разговор.
— Память — капризная штука, — говорит доктор. — У нас есть краткосрочная память, которая может удерживать информацию в течение минуты или около того. Но есть и долгосрочная память, которая хранит огромные объемы информации, причем, по-видимому, неограниченное время. Нам известно, что эти две функции памяти контролируются разными частями мозга, между которыми существует нейронная связь. Есть еще одна часть мозга, которая превращает краткие, преходящие воспоминания в долгосрочные, чтобы вызвать их много позже.
Он говорит быстро и гладко, ясно, что сел на своего конька. Наверное, когда-то и я была такой. Уверенной в себе.
— Есть два основных типа амнезии. В первом случае, как правило, пострадавший не может вспомнить прошлые события, причем чаще всего почти стираются события самого недавнего прошлого. Например, человек, попавший в аварию, не помнит ни само происшествие, ни события последних дней и недель, но прекрасно помнит все, что происходило, скажем, за полгода до этого.
Я киваю: понятно.
— А во втором случае?
— Это бывает реже, — отвечает он. — Иногда отмечается неспособность трансформировать краткосрочные воспоминания в долгосрочные. Люди с этой патологией живут только «в данный момент»; они могут удерживать в памяти лишь недавние события, и то на короткое время.
Он замолчал, видимо, ожидая моего ответа. Будто бы нам были заранее выданы четкие реплики и этот диалог разыгрывался регулярно.
— А у меня что, оба типа? — спрашиваю я. — И потеря памяти, и неспособность формировать новые воспоминания?
Доктор прокашлялся.
— Да, как ни печально. Это нетривиальный случай, но вполне допустимый. Но у вас необычен сам «рисунок» амнезии. Похоже, вы не сохранили никаких устойчивых воспоминаний о вашей жизни, кроме детства; при этом вы способны сохранять новые воспоминания совершенно оригинальным образом. Вот если бы я вышел из комнаты и вернулся через две минуты, большинство пациентов с антероградной амнезией вообще бы не помнили, что мы встречались, тем более только что. А вы, похоже, способны удерживать в памяти крупные временные отрезки — вплоть до суток, а потом они стираются. Это совсем не типично. Честно говоря, это необъяснимо с точки зрения наших представлений об устройстве памяти. Получается, что вы без труда превращаете краткосрочные воспоминания в долгосрочные. И я не понимаю, почему они не сохраняются.
Да, видно, я веду беспорядочную жизнь, но все же имеющую видимость порядка, раз я произвожу независимое впечатление. Повезло мне, похоже.
— Но почему? — спрашиваю я. — Что со мной случилось?
Он молчит. В кафе совсем тихо. Воздух словно застыл, стал липким. Когда доктор заговорил, мне показалось, что его голос отдается эхом.
— Расстройство памяти может быть вызвано многими причинами. Как долгое, так и кратковременное. Болезнь, травма, наркотики. Конкретные причины расстройства могут быть разными, в зависимости от того, какая часть мозга повреждена.
— Да-да, — перебиваю я. — Но что произошло со мной?
Он пристально посмотрел на меня.
— А что вам рассказал Бен?
Я вспоминаю наш разговор дома. «Несчастный случай», вот что он сказал.
— Да в общем ничего. То есть ничего конкретного. Сказал, что это был несчастный случай.
— Да, — сказал доктор и потянулся за портфелем, который поставил под стол. — Ваша амнезия вызвана травмой. Это правда, хотя и отчасти. — Он открывает портфель и достает блокнот. Сначала я думаю, что он хочет проверить свои записи, но тут он протягивает блокнот мне. — Держите. Я хочу отдать его вам, — говорит он. — Здесь изложена вся история. Лучше, чем в моем пересказе. Подробно говорится о причине вашего состояния. Но не только.
Я беру блокнот. Коричневый, в кожаной обложке, опоясан резинкой-закладкой. Я снимаю ее и открываю страницу наугад. Бумага плотная, почти незаметно линованная, убористо исписанные страницы с красными полями.
— И что это? — спрашиваю я.
— Ваш дневник. Вы ведете его уже несколько недель.
Я потрясена.
— Дневник? — Интересно, почему он находится у него?
— Да. Конспект того, чем мы занимались в последние недели. Это я попросил вас вести его. Мы провели большую работу, пытаясь выяснить точный механизм работы вашей памяти. Я подумал, вам пригодится, если он будет у вас под рукой.
Я смотрю на блокнот.
— Так это написала я?!
— Да. Я предложил, чтобы вы записывали все, что захотите. Это практиковали многие люди с потерей памяти, но, как правило, без особого успеха: ведь период запоминания у них довольно краток. Но поскольку вы способны помнить многое и в течение целого дня, я подумал: что, если вы будете записывать разные события? Вдруг это поможет вам, так сказать, протянуть ниточку памяти из одного дня в другой? Кроме того, я считаю память своего рода мышцей, которую можно укрепить тренировкой.
— А вы читали дневник в течение этого времени? — спрашиваю я.
— Нет. Вы писали его для себя.
— Но как… — я спохватываюсь и задаю другой вопрос: — А кто напоминает мне, чтобы я писала, Бен?
Он помотал головой.
— Я предложил вам вести его тайно. Вы прячете его у себя дома. А я звоню вам и говорю, где он лежит.
— Ежедневно?
— Да, как правило.
— А что Бен?
Он помолчал, потом ответил:
— Бен не читал дневника.
Интересно, что я такого записываю в дневник, чего не должен знать мой муж? Что за тайны у меня от него? Тайны, неведомые мне самой.
— Но вы-то читали? — спрашиваю я.
— Вы передали его мне несколько дней назад. И сказали, что я должен его прочитать. Что время пришло.
Смотрю на дневник. Вот это да, дневник! Вот она, связь с прошлым, хотя бы и с недавним.
— Значит, вы его прочли?
— Да, — отвечает доктор. — Практически. Во всяком случае, все самое важное. — Он замолкает, смотрит в сторону, чешет в затылке. Ему явно неловко. Интересно, правду ли он сказал мне о содержании дневника. Он допивает свой кофе и говорит: — Я только хочу подчеркнуть, что вы сами дали мне дневник. Я вас не принуждал.
Я киваю и молча допиваю кофе, рассеянно листая блокнот. На внутренней стороне обложки вижу список дат.
— А это что? — спрашиваю я.
— Дни, в которые мы встречались, — говорит доктор. — И те, которые наметили на будущее. Мы назначаем их по ходу работы. Я звоню и напоминаю вам, чтобы вы заглянули в дневник.
Я вспомнила о желтой бумажке, которую нашла утром между страницами другого блокнота.
— А сегодня?
— Сегодня ваш дневник был у меня. Поэтому мы написали записку.
Я снова киваю и пролистываю дневник до конца. Убористый, незнакомый мне почерк заполняет страницу за страницей. Кропотливая, многодневная работа.
Думаю о том, как же я находила на это время, но тут же вспоминаю доску с «расписанием», что висит у нас на кухне, и до меня доходит: у меня просто нет других занятий.
