Иори Фудзивара - Праздник подсолнухов
— Но ты ведь и сам из «проигравших»?
— Совершенно верно, — ответил я.
— Выходит, вы с дедом из одного теста?
— Не знаю. Не могу утверждать. Он — человек из другого столетия, к тому же чужая душа — не уравнение, которое можно решить при помощи той или иной формулы. В каждом из нас есть загадка.
Делая первую передышку с начала нашей работы, Харада заговорил:
— В познании границ собственного таланта есть серьезная опасность: познание может наступить задолго до созревания таланта, и тогда это оборачивается настоящей драмой. Возможно, именно это имел в виду господин Акияма, говоря о том, что талант может обернуться трагедией.
Харада наверняка думал и о возрасте несостоявшегося художника Нисины. Как бы то ни было, он с бесстрастным видом вернулся к работе. Я невольно залюбовался его движениями. Вот что значит профессионал! Четко поставленная цель позволяет ему сконцентрироваться даже на таких монотонных действиях. Мы с Хироси тоже взялись за лопаты. По лицу снова заструился пот, поблескивая на солнце. Я даже не пытался его вытирать.
Мы продолжали работать молча, пока не услышали скрежет лопаты о металл.
Одновременно раздался возглас Харады:
— Здесь явно какой-то посторонний предмет.
Под слоем земли показалась ржавая металлическая плита.
— Ого! Значит, подземелье все-таки существует! — воскликнул Хироси.
Перед нами действительно возникло подобие дверцы. Харада с Хироси резвее замахали лопатами. Вокруг них моментально выросли земляные холмики, а из-под земли постепенно выступала металлическая плита. Я же, наоборот, сбавил темп. С усилием сжимая в руках лопату, я лениво наблюдал, как дверь приобретает все более отчетливые очертания. Внезапно руку пронзила боль. Опустив взгляд, я увидел, что рана на левой руке опять открылась. На черенке лопаты расплылось бурое пятно.
Работа продолжалась, и наконец ровная металлическая поверхность показалась полностью. Рыжая от ржавчины полутораметровая металлическая плита ярко выделялась на фоне сорняков. Казалось, вокруг не осталось ничего — только запах травы и тишина далекой эпохи. Клонящееся к западу солнце освещало неровную ржавую поверхность.
Харада поддел плиту лопатой. Та неожиданно легко подалась, оказавшись довольно тонкой. В земле открылось черное отверстие. В солнечном свете были видны пара ступеней, дальше лаз терялся во тьме.
— Картина шестидесятого размера запросто здесь пройдет, — пробормотал Харада и вопросительно взглянул на меня. — Как вам кажется?
— Это уж вы сами разбирайтесь.
На лице его появилось искреннее изумление.
— А вы что же, господин Акияма, не спуститесь туда?
— Не имею морального права. Я ведь почти не копал.
Я действительно не имею на то морального права, но совсем по другой причине, — вот что сразу пришло мне в голову при виде черного квадратного лаза. Из рассказа Хироси было очевидно, что именно мы можем там обнаружить. Находку, которая отныне станет принадлежать нам с Хироси. Между тем мне совершенно этого не хотелось. Еще бы, ведь нам предстояло заглянуть в тайник, скрывающий предмет, ставший причиной познания границ чьего-то таланта. Тайник разрушенных надежд и увядающей страсти. Кладбище чьей-то мечты.
— Понимаю, — сказал Харада, словно действительно понял мои чувства. — Нам понадобится фонарик.
— Я принесу.
— Я схожу, — остановил я Хироси. — Рана на руке открылась, заодно забинтую. Где у тебя бинт?
— В кухне, — ответил Хироси. — И фонарик, и бинт лежат в кухонном шкафу.
— Я сейчас вернусь.
Раздвигая сорняки, я направился к дому.
Фонарик и бинт я нашел быстро. Перевязав руку, прошел в конец коридора и заглянул в гостиную. Трое мужчин по-прежнему сидели привалившись к стене, словно декорации к диковинной пьесе. Двое из них были спеленаты словно настоящие мумии, у Тасиро же скотчем были обмотаны только руки от локтей до запястий и ноги. Несмотря на такую видимую поблажку, в качестве сделанной Харадой перевязки можно было не сомневаться. Сонэ не мог говорить и только апатично глядел на меня своими мутноватыми глазами из-под полуопущенных век. Сагимура тоже бросил на меня молчаливый взгляд.
Тасиро подал голос:
— Чем занимаетесь?
— Погода уж больно хорошая, решили поработать на воздухе.
— Поработать кем?
Вряд ли он отдает себе отчет в том, как высокомерно звучит его речь. Учитывая его статус, он едва ли всерьез задумывается о таких мелочах.
— Физическая работа, настолько однообразная, что вы и представить себе не можете. Но именно благодаря ей, вполне вероятно, мы вскоре отыщем то, что так вас интересует.
На этот раз голос его прозвучал глуше:
— Как вы ее нашли?
— Благодаря подсказке Сонэ.
— Подсказке?! Какой подсказке?
— Он собирался шинковать мой палец.
— И где тут подсказка?
— Остальное — коммерческая тайна, даже для прессы.
— Кстати, те твои слова — правда?
Я не сразу понял, что он имеет в виду. Ах да, мой блеф с письмами, адресованными крупнейшим газетам. Я рассмеялся:
— Конечно же, вранье. Но на результате это не скажется. В перерыве я решил позвонить в полицию. Мое предложение было принято единогласно.
Он взглянул на фонарик в моей руке и, помедлив, сказал:
— Мне нужно с тобой поговорить.
— А мне недосуг тебя слушать, к тому же я спешу.
Я повернулся, чтобы уйти, и услышал за спиной вкрадчивый голос:
— Патологоанатом не все тебе рассказал. Ну что, по-прежнему недосуг меня слушать?
Я обернулся:
— Что он не рассказал?
— Ты действительно думаешь, что твоя жена покончила с собой?
Быстро оценив ситуацию, я огляделся вокруг. Где-то здесь должен быть нож Сонэ. Да где же он? Куда мы его подевали? Я вернулся в кухню за большим кухонным ножом. При виде его в глазах Тасиро отразился испуг, по мере моего приближения превратившийся в настоящий ужас. Когда я разрезал скотч у него на ногах, он вздохнул с явным облегчением.
— Я выслушаю тебя в другой комнате.
Подняв Тасиро на ноги, я выволок его в коридор. Мне не хотелось, чтобы остальные слышали наш разговор. Я прихватил с собой скотч. Где бы нам уединиться? Пока мне удалось побывать только в двух комнатах. В итоге я потащил его в большую гостиную на втором этаже.
Здесь ничего не изменилось. На стенах по-прежнему висели мои работы. Я оглянулся на Тасиро. Руки его, от локтей до запястий обмотанные коричневым скотчем, были зафиксированы в полусогнутом положении. Я поднес нож к его груди:
— Продолжай.
Он поморщился:
— Это все действительно твои работы?
— Мои. Но у меня нет времени на болтовню с тобой. И меня совершенно не волнует твое мнение. Скажешь еще хоть слово о моих картинах, и я пущу тебе кровь. У твоего дружка Сонэ довольно заразное хобби. Два раза повторять не буду. Ты сказал, что нам нужно поговорить. О чем?
— Хорошо… — Тасиро громко сглотнул. — Мне стало известно, что в графе «причина смерти» в протоколе вскрытия тела твоей жены значилось самоубийство. Она была беременна. Мотив ее самоубийства остался для тебя загадкой.
— Ну и?..
— Так вот, это было убийство. Вернее, трагическая случайность, граничащая с убийством.
— Почему я должен тебе верить?
— Я узнал об этом из первых рук. То есть от самого убийцы.
— Кто он?
— Харада.
— Мотив?
— Естественно, Ван Гог. Он думал, твоей жене известно, где спрятаны «Подсолнухи», запугивал ее, и она сорвалась с балкона. Твой ребенок погиб вместе с ней. Вот так-то.
— Не думаю, что семь лет тому назад Харада знал о Ван Гоге.
На его лице отразилось замешательство.
Я перехватил нож левой рукой. Фонарик упал на татами. Прежде чем я успел о чем-либо подумать, правый кулак непроизвольно дернулся вперед, словно движимый неведомой силой, и опустился на скулу Тасиро. Казалось, я наблюдаю за происходящим со стороны. Тасиро, словно тряпичная кукла, отлетел и, ударившись о стену, рухнул на пол. Строго говоря, он ударился о висевшую на стене картину. С ее поверхности посыпались осколки краски, но мне было все равно. Тасиро со стоном скорчился на полу. Из губы его сочилась кровь, на лицо налипла пыль.
Нагнувшись, я шепнул ему на ухо:
— Запомни, впервые в жизни я ударил человека. К тому же беззащитного. Но я ничуть не жалею. Ты самое настоящее ничтожество. Пытался настроить меня против Харады без каких бы то ни было причин. Похоже, тебе мало быть просто ничтожеством. Ты во что бы то ни стало желаешь прослыть еще и тупицей. Бездарные наговоры — это все, на что ты способен. В мире не сыскать более никчемного типа. Я повидал немало болванов, корчивших из себя знатоков искусства, но обезьяну вроде тебя вижу впервые.
Я стал с остервенением обматывать его ноги скотчем, слой за слоем, пока лента не кончилась. Произнеси он еще хоть слово, меня бы просто стошнило. Подхватив фонарик, я вышел из комнаты.
