Анри Лёвенбрюк - Соборы пустоты
Кшиштоф подробно объяснил ему, где спрятал атташе-кейс: в дальнем углу автоматической камеры хранения, ячейка номер 83, код 1972. Запомнить проще простого: год выхода «Machine Head», который оба они считали лучшим альбомом «Deep Purple».
Сначала выбор Залевски удивил Ари. Железнодорожная камера хранения — это что-то устаревшее и не слишком надежное. Но поляк убедил его, что как раз надежнее ничего не придумаешь: о современных камерах хранения нельзя судить по старым черно-белым фильмам, они защищены почти так же хорошо, как аэропорт. Ячейки невозможно вскрыть, не зная кода, разве что с помощью сложных приборов, которые незаметно на вокзал не пронесешь. К тому же, хотя бы на какое-то время, это место нельзя связать ни с одним из них.
У входа в камеру Ари поставил свой рюкзак на ленту конвейера и под пресыщенным взглядом двух охранников прошел рамку металлоискателя. Миновал ряды дверец из белого металла. Отыскав ячейку номер 83, оглянулся вокруг, чтобы убедиться, что за ним не следят. Сзади не было ни души. Он ввел четыре цифры кода. С громким щелчком замок открылся.
Маккензи заглянул в сейф. Когда внутрь проник свет, он вытаращил глаза: ячейка была пуста.
68
Каролина Левин рухнула на колени и, опираясь руками о землю, испустила вопль гнева и отчаяния.
Весь вечер она кружила вокруг их стоянки и звала мужа, но все понапрасну. Сначала она подумала, что он просто потерял счет времени и все еще ищет для них еду. Но шли часы, и ее тревога все возрастала. Когда небо потемнело, она была уже уверена, что с ним что-то случилось. Что-то серьезное. Эрик не мог ее бросить.
Под сводом деревьев, сквозь который не проникал лунный свет, было уже темным-темно, а батарейка электрического фонарика почти выдохлась. Каролине пришлось признать очевидное: продолжать поиски бесполезно, лучше всего вернуться туда, где несколько часов назад она рассталась с Эриком. Но она не могла заставить себя прекратить поиски. Вернее, она уже не могла принимать решения. Она перебрала тысячу возможностей — одна кошмарней другой.
Теперь страх захватил ее целиком. Ее пугала не только внезапно обретшая форму мысль, что она никогда не увидит Эрика, но и первобытный ужас оттого, что придется ночевать посреди бескрайних джунглей. Без света. В полном одиночестве.
Ее пальцы судорожно сжались, ногти впились в землю, словно там она могла обрести опору, чтобы не сломаться. Вскоре по щекам потекли слезы, слезы страха и смирения. Но она не должна сдаваться. Если бы Эрик был с ней, он бы заставил ее распрямиться и идти дальше. Ей нельзя оставаться здесь, надо вернуться обратно немедленно, пока не погас фонарик.
Сейчас же.
Каролина вытерла рукавом слезы и медленно поднялась. Она вся дрожала. Набрав в легкие воздуха, она отправилась в путь, пошатываясь и стиснув зубы. Фонарик едва светил. Она продвигалась в полумраке, борясь с тревогой, осторожно ступая среди гигантских теней, которые отбрасывали деревья.
Немного поплутав, она вернулась к исходной точке. К выбранному ими месту стоянки. На какую-то секунду поверила, что найдет там Эрика, что он вернулся. Но нет. Там было пусто. Безнадежно пусто.
Оглушенная отчаянием, Каролина упала на ложе из листьев, устроенное ею пару часов назад.
Прошло несколько секунд, и ее охватила дрожь. Кое-что не давало ей покоя. Она знала, что надо потушить фонарик, чтобы сберечь на крайний случай те крохи энергии, которые еще оставались в батарейках. Так подсказывал рассудок. Но ее страшила мысль вновь оказаться в темноте одной. Это походило на отступничество. С громко бьющимся сердцем она все-таки нажала на выключатель.
И тут же утонула во тьме, еще более непроглядной, чем она могла вообразить. Внезапно ее захлестнула неодолимая волна паники. Мороз пробежал по спине. Не выдержав, она испустила крик и снова зажгла фонарик. К глазам подступили слезы, она принялась всхлипывать.
Прерывающимся голосом она снова прокричала имя мужа среди тяжкого безмолвия джунглей Амазонки. Но она уже не искала его, не ждала, что он откликнется. Это был стон. Вопль испуганной женщины, зовущей на помощь.
Ответом ей было лишь далекое хлопанье крыльев встревоженной хищной птицы.
А потом фонарик погас.
69
Мари Линч выключила мобильный и, подавленная, опустилась на скамейку в конце улицы Коленкур.
Вздыхая, она наблюдала за спектаклем, который разыгрывал перед ней Париж. Город был раздражающе оживлен, солнце палило нещадно, а прохожие глупо ухмылялись, одураченные уловками лета. Раскаленная столица напоминала декорации из папье-маше, а гуляки — плохих актеров из пошлой итальянской комедии.
Привычным движением Мари нашарила в кармане сигарету и зажала ее в зубах. Все запутывалось чем дальше, тем больше. Она уже практически ненавидела себя, возможно, почти так же, как ненавидела людей, которые использовали ее и на которых она продолжала работать.
Она закурила и, откинув голову, выдохнула дым, чтобы подпустить пару облачков на это слишком голубое небо.
Началось все очень просто. Однажды утром к ней в квартиру заявились агенты ССЦ. Без всякого сочувствия они выложили на стол копию ее медкарты, выписки из счетов, историю погашения кредитов, не забыли и список ее долгов и займов. С омерзительным цинизмом людей, из которых система вытравила последние проблески совести, они заявили: «Мадемуазель Линч, если вы хотите найти отца и выбраться из той финансовой выгребной ямы, в которой погрязли, вам придется работать на нас. Нам многое известно. Например, что у вас нет денег на необходимое вам лечение в клинике Дюмей… Но все поправимо».
Несомненно, именно таким гнусным способом секретные службы обычно вербуют своих «добровольных осведомителей», делая из них тайных агентов… Деньги. Вербовщики знают: кто угодно может до такой степени увязнуть в долгах, что забудет о своих принципах. Надежда вырваться из финансовой кабалы — лучшая из приманок. Ну а если ты вдобавок тяжело болен, а денег на лечение нет и в помине, ты становишься легкой добычей.
Сперва она притворилась оскорбленной. Вопрос самолюбия. Но в конце концов сдалась. Это был вопрос выживания.
Оба агента самодовольно улыбнулись: им удалось освоить новую территорию. Затем они сказали: «Вам необходимо сблизиться с одним майором французской полиции и сообщать нам обо всем, что он делает, что ему удается узнать, где он бывает и с кем встречается…»
— Вы правда можете устроить меня в клинику Дюмей?
— Да.
— И вы погасите все долги?
— Все без исключения, — пообещали они. И при этом она поможет им отыскать ее отца. В итоге она выигрывает по всем статьям, утверждали они на полном серьезе.
Спустя несколько дней они подстроили для нее встречу с Маккензи, и вот уже она стала его любовницей, чтобы добывать сведения, которых ждал от нее ССЦ.
Беда в том, что этот придурок Маккензи начинал ей нравиться. Даже очень нравиться. Так что она уже не понимала, с кем ей теперь надо быть искренней. Продолжать предавать Ари, чтобы не нарушить договоренность с ССЦ, или лучше признаться ему во всем и рассказать о сделке с европейскими спецслужбами?
Мари не знала, какое из двух решений скорее поможет ей вернуть отца. Но в любом случае она что-то теряла. Если она предаст ССЦ, то прощай оплата долгов и место в клинике. А если продолжит шпионить за Маккензи, в конце концов все откроется, и она потеряет первого мужчину, к которому уже какое-то время что-то испытывает…
Что-то испытывать.
Мари задумалась, случалось ли ей прежде испытывать чувство, подобное тому, которое нарастало в ней со вчерашнего дня? Ее влечение к аналитику не походило на пресловутую любовь с первого взгляда — оно было более волнующим, возможно, даже более глубоким. Все получалось само собой. Это не была опустошающая безумная страсть или головокружительная влюбленность, нет, скорее безмятежная уверенность: они были вместе, не задумываясь о будущем, потому что, как ни крути, будущего у них не было.
Она сама не понимала этого до конца. В их взаимной тяге была изрядная примесь бессознательного, возможно, частичка химии, но и кое-что безусловное. Оба они слишком рано потеряли мать, познали горе и радость в любви, обретя пресыщенную безмятежность и печаль… Мари казалось, что Маккензи смотрит на жизнь и людей почти как она: со смесью цинизма и ироничной грусти. Оба они свободны от догм, мало заботятся об общественных условностях, но жаждут истинности, подлинности. И наконец, оба они ждут от будущего одного: ничего особенного, разве что немного простых радостей и неожиданностей, прежде чем наступит конец. Они ждут, что жизнь и люди, которых они поневоле узнали даже слишком хорошо, хоть чем-нибудь их удивят.
Но что с того. Она его уже предала и вынуждена предавать снова и снова. На самом деле у нее нет выбора: сейчас ей куда больше нужны деньги и лечение, чем любовь. Любовь не погасит ее кредиты. Не остановит развитие болезни Хантингтона. И теперь, сидя на скамье с сигаретой во рту, глядя на обманчивую чистоту небесной лазури, она не могла отделаться от мысли, что жизнь в конечном счете — прекрасный обман.
