Андрей Курков - Ночной молочник
На подъезде к площади Шевченко, там, где внезапно заканчивается лес и начинается Киев, Семену захотелось выпить кофе. На площади батюшка, попрощавшись, отправился со своим саквояжиком в руке к трамвайной остановке. А они с Володькой подошли к сигаретному киоску, над открытым окошечком которого крупными буквами было написано «Горячий кофе – 1 гривна». Взяли по стаканчику. Стаканчик был одноразовый, из тонкого пластика. Семен даже удивился, как это он не расплавляется из-за горячего кофе.
– Сейчас тебе про прошлую ночь рассказать, или сначала бидоны отвезем? – спросил Володька.
Хмельная усталость потихоньку одолевала Семена, притупив на время его любопытство.
– Сначала бидоны, – сказал он.
Володька кивнул, уселся за руль машины. Допил кофе. Подождал, пока Семен устроится на соседнем сиденье.
Снова звякнули бидоны, но не так громко.
Пока ехали в центр, на Киев опустились сумерки.
62
Город Борисполь. Вечер
Ближе к вечеру отправился Дима пешком к автовокзалу. Пока шел по улице, все по сторонам оглядывался. Боялся, что за ним следят.
Пару раз опускался на корточки и шнурки перевязывал. Опять же для того, чтобы по сторонам осмотреться. Но никаких подозрительных личностей, шедших с ним в одном и том же направлении, не заметил.
В зале игровых автоматов Дима перевел дух, расслабился. Валя не увидела мужа. Она за своим окошечком сидела и отсчитывала жетоны стоявшему к Диме спиной клиенту.
За первым рядом автоматов кому-то повезло, и звук льющихся в железное корытце полтинников заполнил все пространство зала. Внутри у Димы все замерло, как на рыбалке во время серьезного клева. Он подошел к проходу между первым и задним рядами автоматов. Увидел пацана лет четырнадцати, замершего перед автоматом и восторженно наблюдавшего водопад монет.
«Да ему же еще восемнадцати нет!» – мысленно возмутился Дима.
И захотелось ему пацана этого за ухо из зала вывести, а выигрыш обратно в окошко сдать. Тут же и мысль о справедливости присоседилась. А следом – вспомнились слова молодого милиционера, который утром приходил. О том, что лекарство из ампул обостряет чувство справедливости и лишает человека страха.
Дима вспомнил о своем страхе, опустил взгляд на пальцы рук, проверяя, дрожат ли они. Пальцы не дрожали, да и внутри у него, не в телесном нутре, а в душе, царствовало спокойствие.
Звон монет прекратился, но теперь в ушах у Димы звучало золотое эхо. Звучало и еще больше успокаивало его. Здесь, в зале игровых автоматов, где не было окон, но где каждый автомат давал столько яркого многоцветного света, что, в конце концов, любому вошедшему казалось, что он попал на другую, сказочную планету, Дима вдруг ощутил себя под защитой неведомых мистических сил. Подождав, пока клиент получил в окошке кассы свои жетоны, Дима подошел и улыбнулся жене. Он думал, что улыбается самоуверенной, спокойной улыбкой.
– Что это с тобой? – спросила жена взволнованным голосом. – Губу разбил?
Дима провел пальцами по губам. Вроде все в порядке.
– Нет, с чего ты взяла?
– Да какая-то улыбка у тебя…
– Я тебя пришел встретить. Чтобы вместе домой идти, – шатким, потерянным голосом произнес Дима.
– А, – кивнула жена. – Тогда погуляй полчасика. Или вот возьми, поиграй немножко!
И выложила ему два десятка жетонов.
В этот день Диме явно не везло. Жетоны он спустил за десять минут. Даже бонусной игры автомат ему не предложил. Потом вышел на улицу. Под ногами скрипнула корка старого снега. На нос капнуло с сосульки. Рядом, у автовокзала, кто-то ругался матом. Запах бензина в нос ударил. И Дима вернулся в зал.
Когда шли они в сумерках домой, Дима старался незаметно для Вали оглядываться по сторонам.
– Знаешь, – заговорил он негромко. – Может, нам уехать надо? С ребенком – это ж новая жизнь! Могли бы продать дом и купить где-нибудь за те же деньги двухэтажный коттедж, только подальше от Киева. Как ты думаешь?
– А чем тебе Борисполь не нравится? – удивилась Валя. – Тут все под рукой, все родное. А кто будет за могилками моей родни ухаживать? Да и сестра твоя тут, и твои все здесь похоронены!
– Не все, – уже мысленно сдавшись, выдохнул Дима. – Братец мой неизвестно где похоронен.
– Да он, может, и живой где-нибудь! Это ж уже десять лет, как пропал?
– Одиннадцать, – поправил жену Дима.
И вспомнил пропавшего братца, который все время на заработки в Россию ездил, а один раз просто не вернулся.
– Ты голодный? – спросила вдруг Валя.
– Ага, – Дима кивнул.
Валя засунула руку в карман пальто и встряхнула его. В кармане гулко зазвенели монеты. А на ее лице возникла игривая, хитрая улыбка.
– Пойдем на пельмени! – сказала она решительно. – Возьмем себе по две порции и котам по одной!
Дима облизнулся на ходу. Ему действительно сильно захотелось горячих пельменей. Но тут же что-то словно изнутри укололо его, и он скривил на мгновение губы и понял причину этого укола. Валя сказала: «Возьмем котам по одной!» Вот что задело! Мурику-Мурлу можно было и двойную порцию взять. В этом он не сомневался. А вот за что кормить «кухонного» Мурика пельменями, было непонятно.
Дима попытался перескочить мыслями на другую тему, но это ему не удалось. Чувство несправедливости навязчиво кололо его изнутри, раздражало.
– Знаешь, так нечестно, – сказал он жене.
– Что нечестно?
– Обоим котам по порции. Мой Мурик мне жизнь спас, а этот, второй, только под батареей лежать умеет!
– Ну, не знаю, – развела руками Валя. – Они же оба наши… Ну, хочешь, возьмем твоему Мурику двойную порцию?
«Все-таки какая умная она», – подумал о жене Дима, одновременно кивая в знак согласия.
Калитка в их двор оказалась распахнутой настежь, и это насторожило Диму. Он опасливо посмотрел на порог дома и увидел белый квадратик бумажки, вставленной в двери. Быстрым шагом поднялся на порог, вытащил записку и сунул в карман куртки. Открыл ключом двери и оглянулся на жену. Она, похоже, ни на что не обратила внимания. Просто зашла за ним следом и неспешно раздеваться и разуваться стала.
63
Киевская область. Макаровский район. Село Липовка
Боль в груди, переполненной молоком, подняла Ирину ни свет ни заря. На часах – двадцать минут пятого. За окном тихо и темно. В комнате – лишь посапывание спящей Яси.
Натянула Ирина теплые колготки, домашнее серое платье надела – не дай бог, увидит ее в нем Егор! – и на кухню. Платью – лет двадцать, а то и больше. Его еще мама носила. Но оно с пуговицами от пояса и вверх, удобное. Не включая свет, уселась за стол. Наклонилась, упершись в столешницу полной молока грудью. И заплакала тихо-тихо, чтобы тишину в доме не тревожить.
Куда ей столько молока?! Вот если б Яся его пила, все бы хорошо было. Но Яся только когда сонная, к маминой груди присасывается. А днем подержит во рту грудь, высосет чуток молока и язычком сосок из ротика выталкивает. И плачет, пока бутылочку с молочной смесью ей не дадут.
«Дурочка ты моя маленькая! – думала сквозь тихие слезы Ирина. – Вон в городе детки какие хилые растут! И все на молочной смеси, потому что их мамам грудь не для детей нужна, а напоказ! А у меня для тебя столько молока! Родного, теплого, живого!»
Поплакав, включила Ирина на кухне свет. Вскипятила воду в чайнике. Литровую банку над носиком чайника, из которого наружу поток пара рвался, подержала. Подержала, пока банка три раза изнутри не «вспотела». После этого поставила она банку себе на колени. Расстегнула большие перламутровые пуговицы на платье. Грудь достала и, подставив банку, молоко сцеживать принялась.
Это занятие успокоило ее, отвлекло.
Минут через двадцать стало ей легче. Грудь, освобожденная от молока, больше не болела. Банка с молоком, закрытая ошпаренной кипятком пластмассовой крышечкой, на бойлере стояла.
А Ирина, накинув поверх платья мамино пальто, на порог дома вышла. Первым делом проверила: на месте ли подкова. Потом на звезды посмотрела.
А звезд на небе – множество. И мерцают они холодным синим светом. А воздух – не морозный. Или это она уже и мороза не чувствует?
Ладонь перед собой подняла. Линии на ладони не видны – темно еще. А вот воздух на ладони тоже не морозный, а какой-то свежий. И на щеках – свежий.
Задумалась Ирина о весне. О том, что через два месяца надо и землю на огороде готовить, семенами запасаться. Вот тогда она сможет матери помогать и за работой о Киеве забудет. Только каково им будет без ее киевских денег? Пенсия у мамы смешная, а с ведром молодой картошки на дорогу раньше середины июня не выйдешь! Вспомнила Ирина, как на обочине дороги картошкой да луком торговала. Бывало, и час пройдет, и два, прежде чем какая-нибудь машина тормознет и водитель, опустив в дверце стекло, спросит: «Почем ведро?» Купит, не торгуясь, и уедет. А ей опять во двор идти за картошкой. Деньги – маме в ладонь, потемневшую от въевшейся под кожу земли. Мама с деньгами к серванту – прятать, а Ирина с пустым ведром к погребу.
