Дэнни Тоби - Закрытый клуб
— Хватит! — закричал Бернини.
Я с содроганием отдернул лом.
Секунду Бернини стоял неподвижно, стараясь отдышаться. Он несколько раз кашлянул болезненно и хрипло и уставился на меня своим проницательным взглядом, отчего мне вспомнился первый день занятий. Профессор выглядел старым и усталым.
— Отпустите ее, — сказал я.
— Если отпущу, — тихо проговорил Бернини, — ты повредишь машину.
— Если не отпустите, я разобью ее.
— Не разобьешь, — возразил он. — У тебя не останется никаких козырей.
— Ну так что ж? Зато вы все умрете.
Бернини покачал головой:
— Не так быстро, чтобы ты успел спасти ее.
Палач шевельнулся и немного надавил на нож, приставленный к шее Сары.
— Сам видишь, — продолжал Бернини. — Ситуация патовая.
Но я впервые опережал его на шаг.
— Не совсем. — Я поднял лом, готовый снова ткнуть им в сердце машины и замедлить ход механизма.
Бернини вскинул брови, но не выразил удивления, словно угадал мои мысли.
— Ты, значит, будешь мучить нас? — ласково спросил он.
Я кивнул:
— Если вы меня вынудите.
— Мы не отпустим ее, Джереми. Ты же понимаешь, что мы не можем. Ты будешь истязать нас только ради спортивного интереса.
Я почувствовал, что ненавижу этого человека. Отчего он так уверен, что я блефую?
— А давайте проверим, — проговорил я.
К своему ужасу и изумлению, я подал лом вперед и придержал какое-то колесо.
Голова Бернини резко дернулась назад, глаза закатились. Он закричал. Его тело неестественно выгнулось. Он упал на колени. Его руки синхронно вращались — одна внутрь, другая наружу. Под кожей взбухли вены.
Крик стоял по всей комнате. Сотни ужасных воплей слились в нечеловеческий хор.
Меня трясло, но вместе с тем я чувствовал себя сильным. Я любил Сару. Они хотели убить ее. Я не прав, что так поступаю с ними? Или я буду не прав, если остановлюсь?
Я убрал лом, и крики прекратились. Нечеловеческая боль проходила с нечеловеческой скоростью.
— Отпустите ее, — срывающимся голосом приказал я.
Приподнявшись, Бернини смотрел на меня с пола; он опирался на локти.
Впервые я увидел на его лице удивление.
— Не знал… — задыхаясь, выговорил он, вытирая рот рукавом, — что в тебе… это есть…
Я готов был рассыпаться. Во мне ничего не осталось.
Я походил на пустой сосуд.
Я посмотрел на Сару, и она сказала мне одними губами: «Я люблю тебя».
Бернини вздохнул.
— Ну что ж, Джереми, — сказал он. — Думаю, ты заслуживаешь правды.
Глава 39
— Должно быть, обидно не пройти отбор, — сказал Бернини. — Не дотянуть до стандартов. Мне искренне жаль. У твоих друзей физический облик президентов. Премьер-министров. Сильных мира сего. А у тебя… не совсем.
Я подумал о бальном зале с зеркальными стенами, где они наблюдали за нами.
— А ум, Джереми! Какой у них ум! Гибкий. Способный абстрагироваться. У Джона меньше, чем у других, но это в основном лень — привык выезжать на своей внешности. Он физически способен выдержать одного из нас. Он пережил бы передачу. — Бернини поводил передо мной пальцем. — А ты сошел бы с ума.
Меня охватили гнев и стыд.
— Впрочем, это уже дело прошлое, — сказал Бернини. — Из сложившейся ситуации есть выход для нас обоих, но для этого нужно взглянуть на нее непредвзято. Ты способен на это? Ты позволишь своему старому профессору юриспруденции сделать одно предложение до того, как проткнешь мне сердце ломом?
Он на секунду стал прежним Бернини — с намеком на улыбку в уголках губ.
— Я больше не участвую в ваших играх.
Бернини покачал головой:
— На этот раз, обещаю, это не игра.
Он медленно поднялся с пола. В глазах его появился знакомый огонек. Внезапно Бернини снова стал профессором.
— Вообразим, Джереми, что мы не здесь, в этом несчастливом месте. — Он обвел глазами умфор. — Представь, что ты в тысяче ярдов отсюда вон в том направлении — ночной вахтер в крупнейшей библиотеке мира. — Он криво улыбнулся. — Представь себе знания, собранные за четыре тысячи лет. Оригинальные фолианты Шекспира. Рукописи Риттенберга и Кингсли по теоретической ядерной физике. Бесценные сокровища. Не далее чем в прошлом году профессор д’Мартино нашел там считавшуюся утерянной книгу о травах джунглей и предложил новый способ лечения паркинсонизма. Где-нибудь там есть и лекарство от рака, основы для мира во всем мире. Ты, разумеется, отдаешь себе отчет в том, что такое охрана подобной сокровищницы. Конечно, существуют противопожарные системы, но кто будет поливать водой бесценную коллекцию? Поэтому вместо воды распыляется химикат, который сбивает пламя, не повредив бумагу. Гениальное решение.
Бернини поднял длинный палец.
— Как тебе, должно быть, известно, в нашем университете существует благородная традиция совершить перед выпуском четыре определенных поступка. Прошу меня простить, не я их придумывал. Первый — это, как водится, прикрепить кусок масла к потолку в столовой первокурсников. Говорят, что молодой Ричард Лиман смастерил для этого катапульту. Второй — пробежать нагишом через двор первокурсников. Третий, как ни прискорбно, — помочиться на статую нашего любимого основателя. А четвертый — вступить в… э-э… — здесь Бернини слегка покраснел, хотя блеск в глазах не исчез, — сношения… в книгохранилище университетской библиотеки.
А теперь представим, что однажды вечером в книгохранилище после закрытия осталась романтически настроенная парочка, намеренная поставить галочку возле четвертого пункта списка. В это время разразился пожар, который быстро распространяется по зданию. Тебе нужно лишь нажать кнопку, чтобы начался химический дождик, который не допустит уничтожения фондов. Проблема, однако, в том, что химикаты весьма токсичны и наверняка убьют предающихся амурам молодых людей.
Он кашлянул, прочищая горло, обхватил колено и переплел пальцы.
— Как ты поступишь, Джереми? На этот раз, боюсь, ты не можешь отказаться отвечать.
Бернини думает, я боюсь брать на себя ответственность? Он ошибается.
— Я не нажму кнопку.
Бернини поднял брови, словно говоря: «Ну-с, чего я ожидал?» — поглядел на меня и покачал головой:
— Ты уже нажал на кнопку, Джереми.
— Что вы имеете в виду?
Но я и без него знал ответ. Все это время я не мог отделаться от воспоминания о вспышке искр из-под лома и о криках в толпе.
— Я бы ни за что не нажал кнопку, — повторил я. — Это всего лишь книги.
— Понятно. А что, если бы они не были… просто книгами? Скажи, Джереми, сколько времени у тебя займет прочесть все эти книги? Целую жизнь? Две жизни? Десять? — Голос Бернини поднимался. — И не просто прочесть, но понять их? Отработать на практике то, что ты узнал? Протестировать эффективность изобретенных лекарств? Довести до совершенства умение вести мирные переговоры?
Бернини вдруг пришел в такую ярость, какую я в нем и не подозревал.
— Ты понятия не имеешь, что на кону! — кричал он на меня. — Ты думаешь, все это — только чтобы обмануть смерть? Да я жажду смерти! Мечтаю о ней как о роскоши! Я был свидетелем всех видов человеческой жестокости. Аутодафе. Линчевания. Погромы. ГУЛАГи. Крестовые походы детей. Геноциды. Я устал на это смотреть!
Бернини сплюнул на пол.
— Вселенная смещается ко злу. Простая термодинамика. Всегда легче разрушать, чем строить. Римляне построили республику — какая хрупкая вещь! Республика пала, и мир погрузился в тысячелетний мрак. Тысяча лет — ты в состоянии представить это? — тысяча лет угнетения! Короли, религиозные тираны, касты, рабство. Тысяча лет чумы, бедности, суеверий! Затем наступил Ренессанс, эпоха Просвещения. Свобода и равенство распространились по миру. Но мы не забыли… Мы помним, насколько все это хрупко. Думаешь, добро способно выжить в естественном отборе? Люди, положившие конец рабству, стоят сейчас в этой комнате. Люди, победившие нацизм и коммунизм, — в этом зале. Мы используем нашу мудрость, наше состояние, нашу тщательно культивируемую власть. Представь подобный интеллект в этом теле! — Он указал на Джона. — Мы веками совершенствовали средства борьбы со злом. Впервые в истории добро получило преимущество!
Бернини обвел зал магнетическим взглядом. Его глаза остановились на мне.
— Но этого больше не будет, не правда ли, Джереми? Ты это знаешь, верно? Армия жестокости крепнет. Здравый смысл уступает дорогу суеверию, здравомыслие — идеологии, гуманизм — междоусобице, честь — алчности. Люди становятся глупцами и дикарями. Народ превращается в толпу. Зрей для Левиафана! Читай своего Хоббса! Читай своего Аристотеля! Наша работа сейчас важнее, чем когда-либо. Внешность — новый бог. Мог бы Линкольн сейчас стать президентом, с его странным лицом? Или Рузвельт в своем инвалидном кресле? Сегодня блестящий ум требует прекрасного тела, и мы не можем положиться на волю случая.
