Зверь в тени - Лури Джесс

– И когда вы уезжаете?

Миссис Хансен отпила глоточек чая, и исходивший от ее тела сладкий запах усилился, словно жидкость испарялась через поры женщины.

– Когда я отыщу здесь кое-что важное и когда буду готова сказать, что ничего из этого уже не важно. Ничего… без Морин. – По лицу миссис Хансен волной прокатилась печаль, но женщина продолжила: – У меня в Де-Мойне есть подруга. Она сказала, что я могу пожить у нее некоторое время. А там – как знать? Лас-Вегас всегда нуждался в статистках.

При этих словах миссис Хансен опять глухо хмыкнула. Ровесница моей матери, она все еще оставалась красавицей.

– Тогда мне нужно будет забрать из гаража барабаны, – сказала я.

Я пошла к миссис Хансен, ощутив неодолимое желание поиграть. Но по дороге к ней мне в голову пришла мысль: а не посоветоваться ли с ней насчет фотографий? Я не собиралась говорить ей, зачем пробралась в тот подвал. Только о том, что нашла там. Миссис Хансен – единственная из всех знакомых мне взрослых – казалась человеком, с которым можно было без смущения и неловкости поговорить о подобных гнусностях. Но этим утром она была очень странной: печальной, но такой собранной, какой я не видела ее годами.

Мать Морин кивнула, но ее ясные глаза потемнели:

– А знаешь, ты могла бы уехать со мной. Здесь нечего делать. Мне давно следовало сбежать из этого чертова городишки… еще тогда, когда твой папаша начал подбивать ко мне клинья, перебрав до этого все юбки в Пэнтауне. Если уж твои родители не сумели здесь выжить, не загрязнив свои души, то это не по силам никому из нас. – Миссис Хансен схватила меня за подбородок, я от неожиданности вздрогнула. – Я очень сожалею об этом. Я не хотела таких последствий. Констанс… она не смогла пережить… то, что я спала с твоим отцом… Она так и не стала прежней, узнав о нашем адюльтере…

Глава 36

– Я знаю, что не только это сыграло роль. Констанс достались от ее матери плохие гены, а после появления на свет Джуни у нее развилась послеродовая депрессия, но измена мужа, несомненно, поспособствовала ухудшению ее состояния, – продолжала говорить миссис Хансен так, словно не разрушила только что мой мир своим откровением. Словно мы обсуждали наш любимый телесериал или решали, в какой ресторан пойти на ланч, а не то, как мой отец изменил моей маме с Глорией Хансен, матерью моей подруги Морин.

– Нет! – вырвалось у меня.

Миссис Хансен поставила пустую кружку и, запрокинув голову, вперила в меня изучающий взгляд.

– Только не говори мне, что ты не знала обо мне и отце. Он приводил тебя ко мне иногда, когда мистер Хансен был на работе. И ты играла с Мо. – Взгляд миссис Хансен изменился: она посмотрела на меня так, будто я оказалась не такой смышленой, какой она меня считала, но уже через пару секунд я прочла в ее глазах сочувствие. – Я очень сожалею, дорогая. Я думала, ты знаешь. Я сполна заплатила за все, если тебе станет от этого легче. Связь с твоим отцом стоила мне мужа и лучшей подруги. А потом и уважения дочери… когда она об этом узнала.

Картинки из прошлого закружились в памяти, вышибая друг друга, как шары на бильярдном столе: мама с новорожденной Джуни лежат в одной постели; отец спрашивает, не хочу ли я ненадолго уйти из дома. Каждый раз я отвечала ему согласием; мне нравилось играть с Морин, я привыкла ходить в ее дом вместе с мамой. Мы с Морин бегали по двору, пили воду из шланга, когда нам становилось жарко, а дождливыми днями закрывались в ее комнате. Дом Хансенов еще не был так захламлен, но в нем и тогда имелось много интересных вещей. Мы не обращали внимания на отца и миссис Хансен. Наоборот, прятались от них, понимая, что, когда они нас обнаружат, веселью наступит конец и мне придется возвращаться домой.

– Я могу воспользоваться вашей ванной? – спросила я миссис Хансен.

Та посмотрела так, словно хотела сказать еще что-то, переформулировать извинение и принести его мне вновь. Но вместо этого мать Морин кивнула, отвернулась и принялась доставать из шкафчика другие кружки.

– Можешь забрать себе, что понравится, – проговорила она, так и стоя ко мне спиной. – Я оставлю здесь почти все. Пусть этот клятый городишко решает, что с этим делать.

Все еще в шоке, я пробралась среди коробок в ванную, уселась на крышку унитаза и попыталась уцепиться за какую-нибудь мысль. Но это оказалось труднее, что поймать рыбу голыми руками под водой.

«У моего отца и миссис Хансен был роман».

Взгляд скользнул по приоткрытому аптечному шкафчику, раковине, заваленной оранжевыми рецептурными пузырьками. Рука потянулась к ближайшему. Транквилизатор, судя по надписи на этикетке. Второй пузырек был из-под успокоительного. Мама принимала оба эти препарата. Я видела их в ящике ее прикроватной тумбочки и знала, что они обладали седативным действием, устраняли тревожность. «Таблетки счастья?» – промелькнуло в голове. На третьем пузырьке было написано: «Кардиотонический препарат». В ушах зазвучал голос отца, рассуждавшего об утоплении Морин.

«Шериф Нильсон считает, что Морин выкрала у матери таблетки, и, наглотавшись их, вырубилась и не смогла выплыть. А могло быть и так, что она взяла у матери не сердечный препарат, а что-то посерьезнее».

Прежде чем голос разума смог отговорить меня от неожиданного, нелепого поступка, я открыла все три пузырька и ссыпала в карман по горстке таблеток. У меня не было никакого плана, я не знала, зачем это сделала. Мною двигала отчаянная потребность понять Морин или… побыть ею хотя бы несколько часов. А может быть, мне захотелось отрешиться. От всего. На время, не навсегда. Ровно на столько, сколько требовалось, чтобы перестать ощущать себя потерянной, терзаемой грустью, тоской и уверенностью, что дальше будет только хуже.

Причем очень скоро.

«Можешь забрать все, что понравится», – сказала миссис Хансен.

Вот я и забрала.

Глава 37

Придя домой, я сразу же пересыпала таблетки из кармана в почти пустой пузырек с анальгетиком и засунула его под матрас. Честно говоря, я уже пожалела о том, что их взяла. Глупо было хвататься за то, что не следовало прикарманивать.

Спрятав таблетки, я позвонила отцу и рассказала ему, что видела Эда. Папе это не понравилось. Он велел мне держаться от него подальше – как будто я нуждалась в том, чтобы меня к этому призывали, – и повесил трубку. Должно быть, начал думать, как воплотить в жизнь план по «выдворению Эда из города». «Может, посоветовать им с Нильсоном пересмотреть несколько вестернов?» – усмехнулась про себя я.

Несколько минут после телефонного звонка я просидела на кухне одна. А потом мне отчаянно захотелось поговорить с Клодом. Из всех моих друзей, приятелей и знакомых, он, пожалуй, единственный остался верен себе прежнему. Не бегал за девчонками и уж тем более не домогался их. Не портил вечеринки, не одевался по принципу «чем чуднее, тем моднее». Он оставался самим собой – просто Клодом, надежным, как Солнце, стабильным, как комета, и продолжающим делать все необходимое, чтобы к нему прилипло прозвище, которое он сам себе выбрал.

При одной мысли о том, чтобы «загрузить» Клода, я почувствовала, как с плеч начало спадать тяжелое бремя. Мы никогда не разговаривали с ним о сексе, но в том, что Клод достойно воспримет мой рассказ о Морин и подвале, я не сомневалась. И я могла поделиться с ним этим теперь, когда репутация подруги больше не стояла на кону. Мне не хотелось показывать Клоду непристойные фотографии, но описать их я могла, и уши парня выдержали бы это. Я не должна была рассказывать ему об Эде и Рикки: отец дал мне ясно понять, что эта информация конфиденциальная. Но все остальное – включая признание миссис Хансен о романе с моим отцом – укладывалось в рамки «игры по правилам».

Я готова была рассказать Клоду даже о сердечных таблетках, которые стащила у матери Морин.

И я не сомневалась в том, что он мог мне посоветовать – спустить их в унитаз или вернуть хозяйке.