Краски - Ковезин Павел

– Я любила лишь однажды, – сказала она, – и это закончилось очень плохо.

По какой-то непонятной причине я удержался от вопроса «как?». Вероятно, не хотел тормошить прошлое.

– Не знаю, можно ли назвать любовью то, что происходит между нами, – она допила оставшийся виски и поставила бутылку на стол, – я всегда думала, что любовь – это нечто возвышенное. Нечто… романтичное. В общем, явно не то, что у нас, – усмехнулась Лейла. – Но потом я поняла, что любовь заключается в другом. В том, чтобы принимать человека со всеми его изъянами, неважно, убийца он, бизнесмен или… или беглый псих. Любовь – это когда ты можешь даже пойти на преступление ради близкого человека, когда можешь вытащить его из любой задницы. Без раздумий о том, что плохо, что хорошо. Просто спасти без задней мысли.

Лейла села на пол. Искренне и по-детски улыбнувшись, она протянула руку и потрепала меня по волосам. С одной стороны мне было приятно, а с другой не покидало чувство, что я как пёс, которого очень любят, но которого посадили на цепь, чтобы больше не лаял.

– Я не знаю, что тебе ответить, – сказал я, – ты мне тоже небезразлична. Думаю, ты это знала и так. И именно поэтому я не хотел подвергать тебя опасности. Но… мы оба опять оказались в эпицентре взрыва.

– Значит, и последствия разгребать нам вместе, – улыбнулась она.

Лейла встала с пола и выдохнула.

– И ещё кое-что… что бы ты об этом не думал, но я сейчас пойду и найду Рут.

Странно, но Рут была как третья часть нашего пазла, без которого он не собирался. За эти дни мы невероятно сблизились, и я понимал желание Лейлы не оставлять её одну.

– Но…

– Никаких «но», – строго сказала Лейла, показав на меня пальцем, – ты остаёшься тут. Наручники я не сниму. Пожалуйста, продержись хотя бы несколько часов, не доставляя проблем ни себе, ни окружающим. – Она нагнулась и поцеловала меня в макушку. – Хорошо?

– Хорошо, – неуверенно ответил я.

Может, так будет даже лучше. Лейла принесла с кухни бутылку воды и завалявшуюся пачку чипсов.

– Извини, но нормальной еды у тебя нет.

– Спасибо и на этом, – кивнул я.

Когда она уходила, я крикнул «удачи» ей вслед, но она либо не услышала, либо решила пропустить это мимо ушей и захлопнула дверь.

Я остался наедине с самим собой. Сначала почувствовал жалость, а потом и презрение к себе. Вот до чего я докатился – сидеть в наручниках на полу. Как можно всё было запустить до такой степени? Первый час после ухода Лейлы я пытался освободиться. Поняв, что наручники всё же не полицейские, а значит, могут быстро сломаться, со всей силы дёргал рукой. Но они были сделаны на совесть. Теперь я знаю, что, если в каком-нибудь борделе девушка захочет тебя приковать, а потом уйдет – выхода не останется. После вспомнил, что в подобной ситуации делают герои триллеров – ломают себе кость большого пальца, чтобы рука могла спокойно пройти сквозь наручник. Но это были радикальные меры. Как в книге «Игра Джералда» Кинга. Главное, чтобы за мной не пришли демоны, как за главной героиней. В конце концов, я не в лапах психопата. Лейла скоро вернётся и освободит меня. Не стоит жертвовать рукой.

Я съел чипсы и сделал несколько глотков воды, приведя себя в норму. Одной рукой закрутив крышку, кинул бутылку обратно на пол. Следующие пару часов я пытался заснуть, но не получалось. Было крайне неудобно, рука немела. Перед глазами мелькали картинки прошлой ночи. Я пытался вспомнить, что произошло. Какой бы псих ни завладел моим сознанием, убийство совершил я, а значит, должен это помнить. Ну же. Вот мы стоим с Грет на пороге дома Рут. Вот её ничтожный отец посылает нас куда подальше и грозится полицией. Вот я выхватываю шлем и бью его по лицу. Дальше – темнота. Следующий кадр в сознании – лицо Лейлы. Чёрт. Что если я навредил ещё кому-то? Рут? Лейле? Откуда на шее Лейлы были синяки? Твою мать, только не это… я не мог… Грёбаный Сиджи.

Как только имя «Сиджи» появилось в моей голове, я тут же попытался выкинуть его. Нет. Нет никакого Сиджи. Это я. Грёбаный я. Я убил отца Рут. Я убил бомжа в переходе. Я искалечил ухажера сестры несколько лет назад. Я доставляю проблемы всем, кто ко мне неравнодушен. И я заслуживаю то, что со мной происходит. Хотел же обезопасить Лейлу и Рут от себя? Нужно было сразу надевать наручники и оставаться в квартире. Может, тогда и не было бы никакой трагедии. Но сейчас уже поздно. Я едва дотянулся до стола, взял бутылку виски и вылил в себя те пару капель, что оставались там, а после бросил её на пол.

Стрелки часов двигались очень медленно. Прошло часов семь с момента моего заключения, прежде чем меня начало ломать. Вчерашняя доза давала о себе знать. По телу словно пропускали слабый электрический разряд, по вискам тёк холодный пот, но всё, что я мог – это как червяк извиваться у батареи, не имея возможности что-либо предпринять. Теперь я знаю, как можно заставить человека избавиться от зависимости – приковать его наручниками и заставить почувствовать себя полнейшим ничтожеством. Я хотел есть, хотел спать, хотел разобраться с собственной головой. Но мысли путались, меня бросало от воспоминаний о матери и сестре до побега из лечебницы, от знакомства с Сиджи до вчерашней ночи. Я не мог сфокусировать мысли ни на чём конкретном больше двух минут. И это бесило. Не мог вспомнить ничего целиком, лишь какими-то мельтешащими кадрами. А вдобавок к моим хаотичным воспоминаниям примешивалось ужасное физическое состояние и ломка. Я готов был закричать от бессилия и безнадёги. Словно в преддверии смерти, вся моя жизнь проносилась перед глазами. У меня было счастливое детство, несмотря на то что отец ушел от нас после рождения Бриджит. Я ненавидел его, ненавидел за то что он бросил нас с матерью. Потом была ревность к Бриджит, когда она только родилась и мама стала больше внимания уделять ей. Детский сад, школа, тупейший выпускной. Поступление в институт на программиста. Диплом об окончании не дал мне ничего, чем бы можно было гордиться. Вскоре после выпуска я устроился на работу в скучный офис. А через год случилась роковая авария, после которой моя жизнь превратилась в ад. Ночёвки в офисе, постоянные переработки, ночлежки для бездомных. А потом… потом моё сознание раскололось надвое и появился он. Сиджи. Сиджи, если задуматься, впитывал в себя всё плохое, что происходило со мной. Через несколько недель появилась и Лейла. На секунду я подумал – а вдруг Лейла тоже не более чем глюк в моей голове? Что если я извёл себя до такой степени, что придумал не только антагониста, но и человека, который постоянно будет меня спасать – чудо-девушку, в которую влюбился. А до кучи придумал ещё рыжую школьницу, чтобы хоть кто-то понимал моё одиночество. От этих мыслей я невольно улыбнулся. Нет, уверен, что воображаемый только Сиджи.

Я настолько предался воспоминаниям о собственной жизни, что не сразу понял, что раздавшийся мужской голос – не голос в голове, а вполне реальный, живой.

– Да, воображаемый только я.

Я повернулся и увидел его. Точнее, сначала только ноги в заношенных джинсах и старых кроссовках. Потом он обошёл диван, и я увидел и его джинсовку, накинутую на футболку, и темнокожее ухмыляющееся лицо.

– Привет, – улыбнулся Сиджи, встав передо мной и облокотившись о подлокотник дивана, – давно не виделись.

Я проигнорировал его. Он – просто глюк. Его не существует. Нельзя идти у него на поводу и разговаривать с ним.

– Что, думаешь, раз ты молчишь, то я обижусь и уйду? – он достал из кармана пачку сигарет, закинул одну в рот и чиркнул зажигалкой. – Нет, не уйду. Я ведь предупреждал тебя. А ты не слушал. И что в итоге? Кто кого обошёл?

Я опустил взгляд в пол и зажмурился, словно ребёнок, который боится монстра, но всё, что он может сделать – представить, что его нет. Жаль с этим темнокожим монстром – тёмной стороной меня – так не сработает.

– Послушай, – сказал Сиджи, – я не хочу ссориться. Вспомни, как нам было хорошо вместе. Как мы бухали днями напролёт, забывали о проблемах, снимали проституток. Неужели наша дружба испортится из-за какого-то бомжа? Я ведь не сделал ничего плохого. Ну, убил бродягу, ну, изуродовал отца этой рыжей девчонки. Он сам напросился, между прочим. Не ты ли хотел её спасти? – он усмехнулся. – Спаситель хренов.