Дэвид Вилтц - Дар сопереживания
– Как так? Господи, Майра, я же просил тебя сделать это...
Пошел новый репортаж. Говард тут же повернулся к телевизору и оторвался от созерцания экрана только убедившись, что новость не имеет к нему отношения. Какое-то высокопоставленное лицо давало интервью по поводу открывающейся на днях беспрецедентной встречи мировых лидеров, посвященной Году Детей. В Нью-Йорк должны были прибыть главы семидесяти шести государств. Ничего подобного раньше не случалось, – убеждал слушателей репортер. Говарда все это не интересовало.
– Не забудь сделать это вечером, – сказал он.
– Я не хочу этого делать, – воспротивилась Майра, понимая, что дальше ей следует вести себя осторожно. Если Говард начнет подозревать, что она не хочет, чтобы Кейн уезжал, он может устроить сцену. Не перед Кейном, конечно, – Кейна он боялся, – а перед ней. Говард всегда был очень вспыльчивым, и мать с ранних лет учила Майру вести себя как можно спокойнее, чтобы не раздражать его. Даже сейчас Майру пугала перспектива вывести брата из себя.
– Это должно исходить от тебя, – сказал Говард.
– Не понимаю, почему. Ты его друг.
– Почему ты всегда поступаешь мне наперекор? Что бы я ни говорил, ты вечно споришь.
– Ничего подобного. Просто твоя просьба мне неприятна, и я не понимаю, почему должна страдать вместо тебя. Ты привел его сюда, ты и выгоняй... если действительно считаешь, что это необходимо.
– Это необходимо.
– Дело твое.
– Майра, ты должна понять, что я лучше тебя разбираюсь в жизни и знаю, что и как нужно делать.
«Бедненький Говард, – подумала Майра, – если бы это и правда было так. А то, разве ты видишь жизнь такой, какая она есть? Тебе застилает глаза вуаль наивности и паранойи. Надо быть до предела наивным человеком, чтобы вообразить, будто весь мир ополчился против тебя, словно ему есть дело до твоего существования».
На экране внезапно появилась мечеть, затем надписи, сделанные на ее стенах трясущейся рукой Винера. Майра увидела лозунги и подпись «СБ.». Затем действие переместилось внутрь мечети в келью Ассада. Камера показала перевернутую мебель, гигантские буквы «СБ.» на стене, заляпанные кровавыми пятнами простыни и в самом конце лужу крови на полу.
У Говарда перехватило дыхание.
– Они сказали убит?
Диктор только что сообщил, что прошлой ночью бандой неизвестных был убит Сулейман ибн Ассад. Жертвой этого жуткого преступления по его словам стал мирный преподаватель теологии и специалист по Среднему Востоку. Говард закричал так громко, что Майра не расслышала конец истории.
– Майра, он был жив!
– Откуда ты знаешь?
– С ним было все в порядке, он был жив!
– Говард, откуда тебе об этом известно?
– ООП! Почему они не сказали, что он был из ООП? Диктор говорил, что он был из ООП?
Говард начал лихорадочно переключать каналы, разыскивая повторение репортажа. Наконец, он нашел то, что искал, и на этот раз они увидели весь репортаж целиком.
Перед телезрителями выступил сам мэр. Он обвинил в происшедшем разгул преступности, выразил свое возмущение по поводу осквернения мечети, сказал, что един со всей мусульманской общиной города в их горе, и заявил, что повторение подобных инцидентов недопустимо. Администрация предпримет для этого все возможные меры, заверил он. После мэра выступил представитель полиции. У полиции, сообщил он, имеются свидетели, видевшие около мечети во время совершения убийства нескольких человек. Пока неизвестно, кому принадлежат таинственные инициалы «СБ.», и найденная около трупа записка этого не прояснила. В заключение он сказал, что полиция усиленно работает над делом в нескольких направлениях и что вскоре можно ожидать арестов возможных виновников происшедшего.
Е репортаже не упоминалось, что вся жизнь Ассада была связана с ООП. Много говорилось о его преклонных годах, плохом здоровье и набожности. Результаты вскрытия пока отсутствовали, и возможной причиной смерти были названы побои, нанесенные Ассаду нападавшими.
Говард яростно мерил комнату шагами, не отвечая на настойчивые расспросы Майры. Когда зазвонил телефон, он рванулся к нему, затем испуганно замер, взявшись за телефонную трубку, и поднял ее только после второго звонка, пытаясь собраться с мыслями и придумать, что сказать Кейну.
– Алло?
– Я держу тебя за яйца, паскуда, – произнес мужской голос.
– Кто это? – недоуменно спросил Говард.
– Я держу тебя за яйца и могу в любую секунду дернуть. У тебя вроде бы есть яйца, а, Говард?
Говард узнал тягучий южный говор, подчеркнутый алкоголем.
– Солин? – поразился он.
Солин в первый раз увидел репортаж об убийстве Ассада в баре, где он пил в компании громкоголосого ирландца. Солин не любил ирландцев – он не любил всех неевреев просто из принципа, – но эти веселые, грубоватые, с хорошим чувством юмора люди напоминали ему приятелей из родной Джорджии. Его отвращение к неевреям, имевшее совсем недавнюю историю, зародилось в результате жизни в Нью-Йорке, где еврейское самосознание было очень высоким. Дома в Джорджии он в первую голову воспринимал себя южанином, и только во вторую – евреем. Быть южанином – это, конечно, предмет особой гордости. Однако на севере многие считали южан тугодумами и обязательно людьми с неискоренимыми расовыми предрассудками. Услышав южный акцент, половина янки обращалась с ним, как с рабовладельцем-плантатором, а другая половина – как с толстомордым шерифом, спустившим свору собак на марш за свободу негров. То, что он был евреем, немного облегчало положение. Хотя нью-йоркским евреям и казалось смешным, как он читает молитвы со своим тягучим деревенским произношением, они пусть неохотно, но приняли его в свою общину, правда, полностью так и не признав его своим. Для них еврей с красной шеей из холмистой Джорджии был такой же диковинкой, как чернокожие иудеи из Эфиопии. «Иудеи? Ну да, вполне может быть. Номинально, так сказать. Но, разумеется, не такие, как мы. Не нашего сорта». Но даже такое однобокое – «номинальное» – признание было Солину на руку, ибо он прекрасно понимал – янки ему не стать никогда, ни «номинально», ни даже гипотетически.
Именно поэтому он ухватился за Говарда и его «братство», как утопающий хватается за соломинку. От него не требовалось проходить какое-либо испытание, представлять справку о нацпринадлежности или характеристику. Солин просто сказал Говарду, что он еврей и желает надрать кое-кому задницу, и Говард, испытывавший недостаток в рекрутах, горячо прижал его к груди. Или, вернее, тому, что считается грудью у этого худосочного городского мальчика, подумал Солин. Солин не был уверен, что Говард «голубой», он предпочитал считать его нормальным, но мальчик определенно был со странностями. Все речи и постоянные разглагольствования Говарда об истории и теории еврейства, бдительности и грядущем отмщении казались Солину пустой болтовней, хотя часть его речей про месть пришлась ему по душе. С ней он был согласен. Всем в этом проклятом городе не мешало пару раз врезать по морде за заносчивость. Солин был бы счастлив отвесить каждому янки по щедрой оплеухе, что только пошло бы им на пользу.
Остальные ребята в «братстве» оказались вполне ничего – смягченный северный вариант, – за исключением Бородина. В Бородине не было ничего мягкого кроме мозга. Они все тоже, конечно, слишком много болтали. И слишком много думали, что еще хуже, поскольку это мешало им действовать. Но все они были вполне нормальными ребятами. Они приняли его в свою среду как равного. Они даже стали ему чем-то вроде семьи, насколько северяне могли сродниться с южанином. Конечно, не настоящей семьей, но родная семья Солина тоже не очень походила на настоящую – там его не слишком жаловали.
Но Говард научил Солина подчеркнутой неприязни ко всем неевреям и просветил насчет нацеленных на евреев враждебных сил общества. Солина не требовалось долго науськивать. Он всегда подозревал, что большая часть мира настроена против него, но Говард яснее обрисовал ему лицо врага. В маленьком городке, где Солин рос, у него не было причин ненавидеть всех неевреев. Среди его приятелей не было евреев, а Солин никогда не был настолько глуп, чтобы разжигать в себе ненависть к веселым собутыльникам, которыми он великолепно проводил вечера в барах. В Нью-Йорке, однако, объектов для ненависти нашлось немало и вызвать в себе ненависть оказалось легче. Здесь жила огромная обособленная еврейская община, где Солин мог угнездиться, ради удобства презирая всех чужаков, что считалось не только уместным, но и почти обязательным.
И все же, он предпочитал пить с ирландцами.
Когда на телевизионном экране пошел репортаж о событиях в мечети, Солин мог только смотреть картинку. Шум в баре был слишком громким и полностью заглушал комментарий. К тому же, какой-то идиот заорал песню прямо ему в ухо. Увидев намалеванные на стене мечети огромные буквы «С.Б.» Солин вскочил со стула и пробрался поближе к телевизору.
