Джордж Грин - Присяжный заседатель
Кэрью смотрит на Берда, барабанит пальцами по столу.
— Чудовищную глупость? Значит, мисс Лэйрд, вам действительно угрожает опасность? Кого вы боитесь?
— Никого. Я хочу уйти отсюда.
— Боюсь, наш разговор не окончен.
— Боюсь, что окончен.
— Мисс Лэйрд, мы хотим вам помочь, но вы должны с нами сотрудничать.
— Должна, но не буду.
Энни встает.
— Ну хорошо, — качает головой Кэрью. — Можно ведь и так. Допустим, в газеты просачивается кое-какая информация. Происходит накладка — газеты пишут, что вы согласны с нами сотрудничать. Представляете, какая получится сенсация? «Давление на суд присяжных в процессе Боффано! Присяжный заседатель дает показания!» Отличный заголовок. Думаю, вашему соседу по отелю очень понравится, когда про него напишут в газетах.
— Если вы это сделаете, они… Что?
Энни чувствует, что лицо у нее задеревенело. Ну и черт с ними, думает она, все равно они все знают.
— Они убьют моего сына.
Этот довод на следователей не действует.
— Никого они не убьют. Если вы нам поможете, ничего с вашим сыном не случится.
— Пошли вы к черту! Вы их не знаете!
— Мисс Лэйрд, я уже двадцать пять лет только тем и занимаюсь, что избавляю общество от этой нечисти. Они сыпят угрозами направо и налево, но никогда их не выполняют. Уверяю вас, они и близко к вам не подойдут. Мафия отлично знает, что мы сочли бы подобную наглость прямым объявлением войны, после этого полиция просто сотрет их с лица земли. Конечно, эта публика не блещет умом, но они не такие уж дураки.
— Разве можно быть уверенным, что ничего не случится?
— Если вы не будете с нами сотрудничать, то непременно случится. По их правилам играть нельзя, вы непременно проиграете. Позвольте нам защищать вас. Для этого мы и существуем. Кто еще сможет вас защитить?
Кэрью смотрит на нее, потом опускает глаза. Когда следователь Берд открывает рот, желая что-то сказать, Кэрью слегка откашливается и качает головой. Минуты две он терпеливо ждет, рисуя на листке бумаги аккуратные треугольнички. Наконец Энни говорит:
— Ну вот что. Я не говорю вам «нет», но мне нужно время для размышлений.
— Ладно.
— Сейчас я вам ничего больше не скажу — мне пора забирать сына из школы. Дайте мне время.
— Сколько?
— День, два. И чтобы ваших придурков около моего дома не было. Хотите наблюдать за мной — ради Бога. Но пусть никто об этом не догадывается. Это ясно?
— День-два?
— Сорок восемь часов. Этого хватит.
Айан Слейт и Джулиет несутся по Гудзону на моторной лодке, которая называется «стилет». Это катамаран, несущийся по водной глади с невероятной быстротой.
Вечерние сумерки сгустились над городскими кварталами, высотные дома окутались дымкой.
Айан позволяет ей встать к штурвалу. Джулиет немедленно включает «самый полный». «Стилет» ловко срезает нос рыболовному траулеру и неуклюжей барже, потом шутя обходит моторный глиссер. Джулиет вне себя от счастья. Ей представляется, что «стилет» игриво покачивает задом, обгоняя своих тихоходных собратьев. Пусть понюхают нашего бензина, думает она.
— Я не слишком быстро? — смеется Джулиет.
— Пожалуй, — кивает Айан, кладет свои руки поверх ее и прибавляет еще ходу.
Как это ни странно, его прикосновение кажется ей приятным.
А ведь на самом деле он ей совсем не нравится — Джулиет уже вынесла приговор. Слишком самоуверен, слишком любит командовать. Взять хотя бы методичность, с которой он отрежиссировал этот вечер. Заехал за ней на шикарном «рейнджровере», всю дорогу в салоне играла романтическая ирландская музыка — старинные баллады под аккомпанемент арфы и скрипки. На причале уже стоял официант с подносом. На подносе — два сухих мартини. В лодке для Джулиет была заранее приготовлена теплая куртка — от реки веяло холодом. Достаточно посмотреть, с каким удовольствием Айан щелкает всевозможными кнопками и переключателями — великий регулятор.
Забавляло ее и то, как профессионально, словно настоящий экскурсовод, он указывал на достопримечательности, мимо которых проносилась лодка. Вон там, под палящими лучами солнца, Аарон Бэрр[1] стрелялся на дуэли с Александром Гамильтоном. Вон в той пещере были обнаружены останки первобытного человека. И так далее, и так далее. Джулиет мысленно говорила себе, что этот «организатор» совершенно не в ее вкусе. Почему же тогда его прикосновение так ее взволновало? Она оборачивается, смотрит в его зеленые глаза. В них пляшет иронический огонек — совсем как в кафе поэтов. Да и улыбка у него совсем неплоха.
Джулиет понимает, что втрескалась не на шутку.
Она уступает место у штурвала Айану.
«Стилет» скользит под мостом Джорджа Вашингтона, далее по узкой горловине Манхэттена. Возле пирсов Вест-Сайда выясняется, что поездка имела свою цель. На бархатистой глади воды покачивается яхта. Айан описывает вокруг нее изящную дугу, выключает двигатель и пришвартовывается. Конец принимает человек в белом фраке — должно быть, стюард или мажордом.
С яхты спускают трап. Джулиет швыряет стюарду сначала левую туфлю, потом правую. Быстро переступает ногами по перекладинам; Айан не отстает ни на шаг.
Что это такое? Ночной клуб? Плавучий ресторан? Джулиет не хочется ни о чем спрашивать. В зале за столиками сидят еще с полдюжины гостей; слышится мягкий перебор гитары.
На ужин подают «Сен-Жак в кокотнице» с суфле из спаржи. Айан не сводит глаз со своей спутницы. Они говорят о самых разных вещах. Айан рассказывает о чудесных орхидеях, растущих на острове Пасхи. Потом о семье баскских пастухов, с которыми познакомился в Айдахо. Джулиет развлекает его рассказами о своих больничных приключениях. Айан умеет слушать — он смотрит на нее так, что Джулиет буквально заливается соловьем. Никто еще с таким интересом не слушал про бессонные ночные дежурства и мелкие госпитальные происшествия.
Взгляд у Айана ровный, любопытный, холодный. Потом Айан рассказывает историю о Югославии. Он говорит об одном хорвате-виолончелисте, который однажды в душную летнюю ночь до утра играл для Айана волшебные мелодии, а утром, подарив своему американскому другу заветную виолончель, отправился воевать в Динарские горы.
Тут Джулиет спрашивает, где Айан работает.
— Разве я не говорил? Я репортер.
— Мне кажется, что для обычного репортера вы ведете слишком шикарный образ жизни. Роскошная лодка, дорогая машина и так далее.
Айан смеется.
— А поэзия? — улыбается он. — Представляете, какую уйму денег на ней можно заработать?
Джулиет понимает, что развивать эту тему не следует.
На десерт официант подает сыр, портвейн и кофе. После трапезы счет не приносят — это было бы слишком вульгарно. Айан просто жмет на прощание руку официанту, и этого, судя по всему, достаточно.
Они выходят на палубу. Из салона доносятся чарующие гитарные аккорды. Над водой по-прежнему холодно и сыро, но уже не так промозгло, как раньше. Яхта прошла вдоль Ист-Ривер, приближается к Бруклинскому мосту. Облокотившись о борт, Айан и Джулиет наслаждаются свежим бризом.
— На прошлой неделе во дворе госпиталя застрелили одного человека, — рассказывает она. — Прямо перед входом в отделение «Скорой помощи». Об этом писали в газетах.
— Кажется, я что-то слышал, — кивает Айан. — Вы там были?
— Нет, но я знала этого человека. Когда-то у меня был с ним роман.
— Правда?
— Да. Его звали Славко Черник. Думаю, перед смертью он искал меня.
Айан Слейт снисходительно улыбается.
— Насколько я помню, он был ранен и просто хотел получить медицинскую помощь.
— Наверное, вы правы.
— Но вам кажется, что он стремился увидеть именно вас?
— Да…
— Зачем?
— Не знаю.
— Должно быть, вам было очень грустно, когда вы обо всем узнали.
Она грустно качает головой.
— Самое грустное, что мне совсем не было грустно. Я заступила на дежурство на следующий день. Когда узнала о происшедшем, отправилась в морг — хотела посмотреть на него в последний раз. Фредди — это наш патологоанатом — пустил меня. Смотрю я на мертвого Славко. У него ОРЧ — огнестрельное ранение черепа. Я насмотрелась на подобные раны, но эта была страшнее, чем обычно. Пуля снесла всю верхнюю часть черепа, мозг был обнажен. Кровь вся вытекла, поэтому мозг был похож на головку цветной капусты.
— Что вы при этом чувствовали?
Джулиет пожимает плечами.
— Да ничего. Нечто вроде жалости. И еще — легкую примесь презрения. Представляете? Я смотрела на труп своего бывшего любовника, на эту несчастную цветную капусту и думала, что ничего, кроме легкой жалости, не испытываю. Мне очень стыдно, но больше я ничего не чувствовала.
— Значит, вы не любили этого человека?
— Нет. Но мы же занимались с ним любовью. Это ведь тоже чего-то стоит, правда? Как я могла смотреть на его останки с презрением?
