Дэвид Пис - 1977. Кошмар Чапелтауна
– А как вы про это узнали? – спрашивает Джон Пиггот.
– Про «Горячую сперму»-то?
– Ага.
– Анонимная наводка.
– Насколько анонимная?
– Молодой парень. Скинхед. Сказал, что знал Клер Стрэчен еще в ту пору, когда она жила в этих краях под фамилией Моррисон.
– А имя есть? – спрашиваю я.
– У него?
– Ага.
– Барри Джеймс Андерсон, и я его уже где-то видел. Местный. Уверен, что он упоминается в протоколах.
Я сглатываю; Би-Джей.
– В каких протоколах? – спрашивает Пиггот, отставший на много лет и пытающийся их наверстать.
– Ты же можешь поговорить с Морисом Джобсоном, – нажимает Уайтхед, не обращая внимания на Пиггота. – Сова же вроде взял тебя под крыло?
Я качаю головой:
– Сейчас я уже в этом сомневаюсь.
– Ты ему что-нибудь обо всем этом рассказывал?
– После нашей последней встречи я попросил его помочь мне достать протоколы.
– И что?
– Их не было.
– Черт.
– Инспектор Джон Радкин, мой долбаный, бля, начальник, взял их под расписку в апреле семьдесят пятого года.
– В апреле семьдесят пятого? Стрэчен была еще жива!
– Вот именно.
– И что, он их не вернул?
– Нет.
– Даже после того, как она погибла?
– Ни разу, бля, даже словом о них не обмолвился.
– И ты все это рассказал Морису Джобсону?
– Он сам сообразил, в чем дело, когда пытался выяснить, куда делись протоколы.
– Какие протоколы? – снова спрашивает Пиггот.
Уайтхед наседает, по-прежнему не обращая на него внимания:
– И как Морис отреагировал?
– Сказал мне, что сам разберется. В следующий раз я видел Радкина, когда они приехали, чтобы меня арестовать.
– Он что-нибудь говорил?
– Кто, Радкин? Нет, бля, просто дал мне по морде.
– И теперь он отстранен?
– Да, – говорит Пиггот.
Это – единственный вопрос, на который он знает ответ.
– Ты с ним говорил?
– Он не имеет права, – отвечает Пиггот. – Это одно из условий выхода под залог: никаких контактов с инспектором Радкиным и младшим офицером Эллисом.
– А как насчет Мориса?
– С ним можно.
– Ты должен показать ему вот это, – говорит Уайтхед, кивая на море порнухи, лежащее перед нами.
– Я не могу, – говорю я.
– Почему?
– Из-за Луизы, – говорю я.
– Это твоя жена?
– Да.
– Дочь Барсука, – улыбается Уайтхед.
Пиггот:
– Вы объясните мне, наконец, или нет, о каких чертовых протоколах идет речь? Мне кажется, я должен знать…
Автоматически я говорю:
– Клер Стрэчен была арестована в Уэйкфилде под фамилией Моррисон в 1974 году за проституцию. Еще она была свидетельницей по делу об убийстве.
– По какому делу об убийстве?
Джек Уайтхед смотрит на стены комнаты номер 27, на фотографии мертвых, на фотографии мертвых маленьких девочек и говорит:
– Об убийстве Полы Гарланд.
– Ни хрена себе!
– Вот именно, – говорим мы оба.
Джек Уайтхед возвращается с тремя кружками чая.
– Я поеду к Радкину, – говорит он.
– Есть еще кое-кто, – говорю я.
– Кто?
– Эрик Холл.
– Брэдфордский отдел по борьбе с проституцией?
Я киваю:
– Ты его знаешь?
– Слышал. Он что, тоже отстранен?
– Ага.
– А что с ним?
– Оказывается, он был сутенером Дженис.
– И поэтому его отстранили?
– Нет. Тут постарались ребята Питера Хантера.
– И ты считаешь, что я должен нанести ему визит?
– Он должен быть в курсе всего этого, – говорю я, снова показывая на журналы.
– У тебя есть их домашние адреса?
– Радкина и Холла?
Он кивает. Я пишу их на клочке бумаги.
– Ты должен побеседовать с Джобсоном, – говорит мне Пиггот.
– Нет, – отвечаю я.
– Но почему? Ты же сказал, что тебе нужны друзья.
– Дай мне сначала поговорить с Луизой.
– Да, – неожиданно говорит Джек Уайтхед. – Тебе надо быть с женой. В семье.
– А ты женат? – спрашиваю я его.
– Был женат, – говорит он. – Давным-давно.
Я стою в фойе, под мигающей флюоресцентной лампой, и умираю:
– Луиза?
– Нет, извини, это Тина. Боб, ты, что ли?
– Да.
– Она в больнице, дорогой. Старик совсем плох.
Я жду в фойе, под мигающей флюоресцентной лампой, все кончено.
– Боб? Боб?
В фойе, под мигающей флюоресцентной лампой, я вишу на проводе.
* * *Звонок в студию: Французы хоть раз в жизни додумались до чего-то хорошего.
Джон Шарк: До чего?
Слушатель: Какой-то мужик изнасиловал и убил восьмилетнюю девочку, так они придурку взяли и отрубили голову гильотиной.
Джон Шарк: Значит, вы за то, чтобы мы переняли этот опыт французской правовой системы?
Слушатель: Французская правовая система? Джон, гильотину изобрел человек из Йоркшира. Это же всем известно.
Передача Джона ШаркаРадио ЛидсСреда, 15 июня 1977 годаГлава девятнадцатая
Я сидел на стоянке «Редбека» между двумя грузовиками компании «Бердс Ай». У меня кружилась голова от той комнаты, тех воспоминаний и нынешних вопросов:
Встретиться с Радкиным и Холлом или следить за Фрейзером.
Орел или решка:
Орел.
Я достал записку Фрейзера:
Радкин жил ближе, Эрик Холл – дальше.
Радкин – грязный, Холл – еще грязнее.
Или: Холл – грязный, Радкин – еще грязнее.
Орел или решка.
Глядя на те стены сквозь стены.
Та комната, те воспоминания.
Надписи на рыдающих стенах.
Эдди, Эдди, Эдди, все крутится вокруг Эдди.
Из зеркала на меня смотрела Кэрол, сидящая на заднем сиденье – белая плоть в кровоподтеках, красные волосы и переломанные кости, фотографии со стены, фотографии со стен моего детства, фотографии из моей памяти.
Я сидел в машине, полной мертвых женщин, полной Потрошителей, и подкидывал двухпенсовую монету.
Орел или решка:
Орел.
Даркар похож на Оссетт, похож на Сандал:
часть белого Йоркшира —
Длинные подъездные аллеи и высокие стены.
Я проехал мимо дома Радкина, увидел две машины перед входом, припарковался на Даркар-лейн и стал ждать.
Была среда, 15 июня 1977 года, 9:30 утра.
Я думал о том, что я скажу, если пройду по этой аллее и позвоню в эту дверь.
– Извините, господин Радкин, но мне кажется, что вы – Йоркширский Потрошитель. Не желаете ли сказать пару слов для прессы?
И как только я это подумал, к дому подъехала еще одна машина.
Спустя пять минут Радкин отъехал от дома в своем «Датсуне-260» бронзового цвета и вырулил на Даркар-лейн. Рядом с ним сидел какой-то мужчина.
Я сел им на хвост: они двигались в направлении Уэйкфилда, надолго застревая перед светофорами, по Дюйсберри-роуд, мимо Шоукросс, мимо свалки, мимо Хэнгинг-Хитона, через центр Бэтли. В конце концов они припарковались у газетного магазинчика «РД-Ньюс» на Брэдфорд-роуд, на окраине Бэтли.
Бэтли похож на Брэдфорд, похож на Дели:
часть черного Йоркшира —
Низкие стены и высокие минареты.
Я проехал мимо газетного магазинчика, припарковался у китайского кафе, торгующего едой на вынос, и стал ждать.
Радкин и его спутник сидели в машине.
Было 10:30 утра, солнце вышло из-за облаков.
Спустя пять минут за «датсуном» Радкина припарковалась бордовая «БМВ-2002». Из машины вышли двое мужчин – один черный, другой белый.
Я обернулся, чтобы как следует убедиться:
Роберт Крейвен.
Инспектор Роберт Крейвен —
«Они – выдающиеся сотрудники полиции, заслужившие нашу самую искреннюю благодарность».
Крейвен и его черный приятель подошли к машине Радкина – Радкин и его жирный спутник вышли из нее.
Наверное, это – Майк Эллис.
Все четверо вошли в магазинчик.
Я закрыл глаза и снова увидел кровавые реки, раскрывающиеся зонты, кровавый дождь, кровавые лужи, кровавый ливень.
Я открыл глаза – по голубому небу неслись облака, пролетая над холмами за лавками и кафе.
Я вышел из машины и пошел к телефонной будке, стоявшей на другой стороне улицы.
Я позвонил ей домой.
Она сняла трубку:
– Алло?
– Это я.
– Что случилось?
– Я хочу знать. О фотографиях. Мне нужно знать.
– Это было давно.
– Это важно.
– Что именно?
– Всё. Кто фотографировал? Кто организовывал съемки? Всё.
– Это не телефонный разговор.
– Почему?
– Джек, если я расскажу тебе об этом по телефону, то я больше никогда тебя не увижу.
– Это неправда.
– Ах, так?
Я стоял в красной телефонной будке, посреди красной кровавой реки, под голубым небом и смотрел на окно над входом в газетный магазинчик.
Джон Радкин стоял у окна, одной рукой упираясь в раму, другой – в стекло. Он улыбался во весь рот.
– Джек?
– Тогда я заеду.
– Когда?
– Скоро.
Я повесил трубку, не сводя глаз с Джона Радкина.
Я вернулся в машину и стал ждать.
Через полчаса Радкин вышел из магазинчика, перекинув пиджак через плечо. За ним – жирный и Крейвен.
