Деннис Берджес - Врата «Грейвз»
– Нет, – ответил я. – Спасибо, но я останусь, пока вы не закончите. Я хочу, чтобы все здесь выглядело нормально, насколько это возможно.
– Как хотите. Только вы все равно никого не обманете. Я же сказал вам сегодня. Первый же сторож, который придет на могилу, узнает, что ее потревожили. Если вам повезет и ночью пойдет снег, то не заметят до весны, а то и никогда. А не пойдет, так узнают очень скоро.
Я медленно возвратился от могилы к месту, на котором ждал. Еще через сотню футов я остановился и сел на какое-то надгробие. Я ощущал сверток у себя в руках. Некая твердая сердцевина была обшита полотняной материей. Конечно» я не собирался открывать его здесь. Пытаясь прощупать сквозь ткань, что же там находится, я так ничего и не понял. В конце концов, это мог быть просто кусок дерева. Под верхним слоем ткани он, очевидно, был обернут каким-то более плотным материалом, возможно фетром или хлопковой подкладкой.
Мое любопытство было прервано звуком шагов. Я посмотрел туда и понял, что это со стороны Шин-роуд. Потом я увидел огни, приближавшиеся ко мне. Кто-то подходил, ярдов примерно с четырехсот. Этот кто-то находился как раз между мной и местом, где я оставил «моррис». Со стороны могилы донесся резкий лязг и громкий топот ног по направлению к Ричмонд-парку, точно в противоположном направлении от приближавшихся огней.
Гробокопатели пустились наутек в южном направлении, а вот у меня такой возможности не было. При моем состоянии, хорошо если удастся двигаться со скоростью две мили в час, и то с большим трудом и недолго. Однако удиравшие злоумышленники наверняка привлекли к себе внимание людей с фонарями. Поэтому я решил пойти по кладбищу по направлению к огням здания, которое стояло ярдах в пятистах от меня. Если я правильно помнил путь, которым мы пришли, то надо было идти на запад, в то время как люди с фонарями шли с севера. Прохромав примерно сотню ярдов по темному кладбищу, я оказался перед невысокой каменной оградой.
В моем нормальном состоянии я бы просто перепрыгнул через стену. В настоящей же ситуации мне пришлось сначала сесть на ограду, потом перекинуть нога по другую ее сторону. Медленно я спустил ноги и не без труда принял вертикальное положение. Перебравшись через стену, я оказался на другом кладбище. Свет от здания, по которому я ориентировался, теперь был слегка справа. Я повернул и продолжил путь, но теперь наткнулся на стальной забор. Я пошел вдоль него, пока не увидел впереди свет автомобильных фар. Ярдах в трехстах автомобиль двигался ко мне, освещая таблички на могилах. Я понял, что машина едет по кладбищенской дорожке в направлении могилы Гассмана.
Я побрел к большому памятнику и скрылся за ним от машины, проехавшей почти в пятидесяти футах от меня. Потом, регулярно озираясь, я медленно похромал на запад вдоль забора. Я слышал крики и видел свет фонарей и автомобильных фар. Наконец забор свернул влево, и вскоре я подошел к открытым воротам. Я повернул, как мне показалось, на север и пошел по дороге, держась как можно ближе к кустарнику, чтобы при случае спрятаться там.
Я миновал школу справа и понял, что свет, который я видел, был оттуда. Дальше, слева от дороги, стояла еще одна школа. Наконец, отойдя на полмили от кладбища, я набрел на Шин-роуд. Сегодня ночью я отправился на такси к «Капитану» и забрал «моррис». Сейчас он был припаркован примерно в полумиле от места, где я находился. Я оставил его между грузовиков около бакалейного магазина три часа назад. Хотя я сомневался, что стоит возвращаться за ним, я замерз, устал и чувствовал боль. Надеясь, что увижу свет фар любой машины задолго до того, как меня сможет разглядеть водитель, я решил, что «могу подобраться к своему автомобилю незамеченным.
Я шел по обочине и следил за машинами, едущими в обоих направлениях по Шин-роуд. Дважды мне приходилось нырком скрываться из виду. В обоих случаях автомобили ехали медленно, словно разыскивая кого-то. Добравшись до своего «морриса», я завел его и поехал на север, пока не удалился от кладбища, а потом повернул на восток к Лондону.
Было уже больше трех, когда я легонько постучал в дверь номера. Адриана немедленно открыла дверь.
– Как прошло, Чарли?
– Не так уж плохо в сложившихся обстоятельствах, но нас едва не поймали. Работнички разбежались, а я все-таки добрался до машины. Могила осталась незарытой.
– Полиция?
– Да Видимо, кто-то заметил вспышку моей фотокамеры. Вскрытие могилы Гассмана не останется в тайне.
– А он там был?
– Да, а также вот это, – сказал я, вынимая сверток.
– А что это? Вы открыли?
– Еще нет. Может, это и ничего, просто подставка, положенная в морге, но один из гробокопателей счел ее странноватой, поэтому я и захватил ее с собой.
Пока я снимал пальто, Адриана взяла сверток и положила его на тумбочку. Потом порылась в ящике с повязками и извлекла ножницы. Она нашла шов и принялась распарывать стежки, которыми была сшита верхняя ткань. Когда она распорола два шва, оказалось, что обертка была полотняным мешком, содержимое которого, в свою очередь, было завернуто в красную клетчатую клеенку – маленькую скатерть, плотно сшитую бечевкой. Под всеми этими слоями скрывались три книги в кожаных переплетах.
Адриана передала мне верхнюю, а следующую взяла сама. Они оказались блокнотами, заполненными странными, неразборчивыми записями. Наверняка это и были пропавшие дневники Гассмана. Аккуратно перелистывая страницы, я увидел, что Алиса, возможно, была права насчет того, что их почти невозможно прочесть.
Адриана пришла к тому же заключению:
– Вы можете здесь что-нибудь разобрать, Чарльз?
– Не буду даже и пытаться, пока не посплю, – сказал я. – Я замерз, у меня болит живот, и я устал как собака.
– Как вы можете думать о сне? Вот же дневники, Чарли! Они могут нам все рассказать.
– Даже если бы они не были зашифрованы, Адриана сейчас я не в том состоянии, – сказал я, стягивая свитер. – О-о, – простонал я.
На моей рубашке выступило кровавое пятно размером примерно с ладонь.
Адриана уронила дневник, который держала, и расстегнула на мне рубашку. Повязки под ней были липкими.
– Лягте, Чарльз, – сказала она, снова потянувшись за ножницами. Через несколько секунд мы смотрели на кровь, сочащуюся из раны. – Вы кое-где порвали швы, Чарльз, вот и все. Большинство из них на месте. Думаю, с вами все будет в порядке. И у вас идет кровь со спины – немного больше, чем спереди. Вы чувствуете рану?
– Теперь болит. Она напоминала о себе и на кладбище.
Она рассмеялась, глядя на растрепанного пациента, растянувшегося на кровати.
– Ваша взяла, Чарльз. Сегодня читать не будем.
Глава 21
Когда врач совершает преступления, он опаснее всех прочих преступников. У него крепкие нервы и большие знания.
Пестрая лента[21]23 апреля 1907. Месмер был в известной степени прав. В должных условиях гипнотизер-экспериментатор действительно полностью доминирует над волей пациента. Это я уже убедительно продемонстрировал на четырех объектах – но только на четырех из семнадцати, которыми регулярно занимаюсь. Далеко не все пациенты поддаются гипнозу (я убеждался в этом не раз), но немало таких, кто поддается. Для меня не существует вопроса, что те, кто может быть введен в транс, полностью подчиняются указаниям, которые я даю им.
Однако эти четверо демонстрируют нечто совершенно иное, нежели другие. Наверное, никто не поверил бы мне, если бы я поделился своими наблюдениями ранней стадии экспериментов, но я убежден, что эти четверо готовы сделать абсолютно все, что я прикажу. Их собственные личности настолько ущербны, что они достигают такого уровня транса, в котором у них совершенно не остается ни собственной воли, ни личности, ни, возможно, памяти. Я пока не могу предположить, какую выгоду это может принести моим исследованиям. На данной стадии для погружения пациента в транс требуются длительное время и близкий физический контакт. Видимо, нужно вплотную склоняться к пациенту и оставаться столь близко, пока говоришь с ним.
Мне потребовалось не менее часа, чтобы понять, что дневники написаны вовсе не шифром. Они были на немецком, как и решила Алиса, но трудными для чтения их делала готическая графика В 1870-х годах в Германии была изменена графическая система. До того времени буквы писались иначе, и, кроме того, разные образованные носители языка писали по-разному. Большинство немецких текстов, написанных до 1870-х годов, современный читатель почти не может прочитать. Я никогда таких текстов не видел и только смутно помнил, что слышал об этом от отца.
Доктор Гассман получил начальное образование до перехода на современную систему письма. Высшее образование он получил в Шотландии, и в течение своей взрослой жизни ему редко выдавалась возможность поговорить по-немецки. Он публиковал книги по-немецки уже после того, как современная графическая система получила всеобщее распространение, и, стало быть, пользовался современным шрифтом. Однако в частном дневнике он пользовался старой графикой. Алиса, вероятно, была права: он поступал так из соображений секретности. Многие его коллеги, возможно, и читали по-немецки, но вряд ли смогли бы разобрать старый шрифт.
