Экземпляр (СИ) - Купор Юлия

В этот момент голос Дианы треснул, точно медная тарелка.

— Так, — Костя, которого начал чертовски пугать этот разговор, дотронулся до Дианиной руки. — Ты очень пьяна сейчас. Успокойся. Я отведу тебя в спальню, и…

В этот момент, очевидно, она заметила, что они на кухне не одни — где-то на заднем плане маячил Григорьев-старший, который, очевидно, сгорал от любопытства, тем самым нарушая все мыслимые и немыслимые нормы противопожарной безопасности.

— Ой, — сказала Диана чересчур громко. — Виктор… Виктор…

— Сергеевич, — донесся раздраженный батин голос.

Костя обернулся — отец и в самом деле был зол.

— Кость, — Дианино внимание, видимо, разрывалось, как будто она пыталась включить одновременно два канала на телевизоре и у нее не получалось, а еще голос ее звучал хрипло, точно она сорвала его на рок-концерте, — Кость, а ты знаешь, что это мой отец чуть не убил тогда твоего? Ну, знаешь, наверное… Виктор Сергеевич, ничего, что я это говорю?

— Ничего, — сквозь зубы процедил отец.

Белогорские против Григорьевых. Счет один — ноль в пользу Белогорских. Тут уж Костя замучился вертеть головой туда-сюда.

— Отведи ее спать, — приказал отец и вышел из кухни, прикрыв за собой дверь.

Костя понял, что Диану, скорее всего, придется тащить, а она будет упираться и лепетать что-то несвязное. Тем не менее он как-то донес ее до спальни, где она, как только приняла горизонтальное положение, тут же и уснула, прямо в одежде, прямо поверх одеяла. Ее волосы пахли сладким шампунем, но одежда провоняла чуть ли не болотной тиной и почему-то гарью, явно свежий маникюр был сколот, как будто она и в самом деле отбивалась от злоумышленников, — в общем, образ Белогорской в ту ночь был соткан из противоречий, но это была она: давно желанная, а теперь такая доступная, в грязных колготках, но все ж таки Диана. Это тоже сводило с ума.

Костя вернулся на кухню, там вовсю горел свет, и там сидел отец и сердито курил свой вонючий красный «Честер». В руках отец вертел крохотный беленький листочек, вблизи оказавшийся авиабилетом.

— Она из Челябинска прилетела, оказывается, — произнес отец. — Как она только добралась-то, это же далеко.

— Ну, судя по ее виду, она шла пешком, попутно отбиваясь от печенегов. Кстати, мне она только что сказала, что из Кольцово прилетела.

— Из преисподней она прилетела. Чтобы завтра утром ее не было, — отец поднялся со звуком скрипнувшего стула, подошел к окну и, открыв форточку, запустил холодного воздуха в душное помещение.

— Хорошо, — ответил Костя, и это короткое слово далось ему с большим трудом.

— Здесь ее быть не должно, — отец стоял вполоборота, освещаемый лучами фонарного света, точно актер на сцене.

— Завтра она проспится и уйдет, — пообещал Костя. — Но, если честно, не завтра. Завтра вряд ли — она, кажется, не только пьяная, она еще и дряни какой-то нажралась. Но…

Отец наконец-то повернулся к Косте лицом. Был он серьезен и сосредоточен, и Костя примерно знал, что ему сейчас скажут, — от этого легче не становилось.

— Не вздумай.

— Ты о чем?

— Не притворяйся. Я знаю, что ты в нее, — отец даже поморщился, когда произнес это «в нее», — со школы влюблен.

— И что?

— Послушай… — отец указательным пальцем потер лоб, будто это помогло ему сформулировать мысль, а Костя, мечтавший только о том, чтобы провалиться сквозь землю, надеялся, что это молчание продлится как можно дольше. — Эта семейка проклята, — произнес наконец-то отец.

— Стой! То, что сказала Диана сейчас, — это правда? Ты за это так ненавидишь ее отца? Девяностые уже закончилась, да и не виновата она, что у нее такие родители.

— От осинки не родятся апельсинки. И твоя Диана ничуть не лучше. Вот увидишь. Завтра утром она уйдет, хорошо? И больше ее ноги в нашей квартире не будет. Или ты хочешь, чтобы эта девушка испортила тебе жизнь?

— Не все так просто, — Костя напрягся. — Осинки, блин, и апельсинки. Ты в девяностые тоже убивал людей.

— И?

— Но я-то вроде апельсинка. Я пока еще никого не убил.

— Иди спать, — тоном футбольного комментатора, подводящего итог провального матча, произнес отец. — И завтра выпроваживай свою леди Диану.

— Слушаюсь, сэр, — ответил Костя.

Но он, разумеется, не послушался.

7

Фонтан посреди площади так и не починили, и стоял он, несчастный, ну просто груда бесполезных камней, местный Стоунхендж, а над этими камнями творилось настоящее броуновское движение из голубей, летавших хаотично, без какой-либо цели, но было в этой хаотичности какое-то свое очарование. Эти голуби словно бы передавали привет крикливым воронам с третьего кладбища. Этот фонтан никогда не починят. Не забьют из него упругие струи воды, которая, разбиваясь на мелкие осколки, будет взмывать в небо. Ничего уже не будет. Фонтан так же мертв, как и весь город. Мертвый, мертвый Воскресенск-33.

Шел дождь, и увесистые капли падали на асфальт, пузырясь и бултыхаясь в лужах. И это было вдвойне странно, потому что еще пару недель назад выпал первый снег. И в ту ночь, когда они с батей пили водку, тоже падал снег. Падал прошлогодний снег, очевидно. Глобальное потепление, говорите? Ну-ну! А может, просто городок затерялся в пространстве и времени и теперь плавает в потоке, будто окурок, который выбросили в канаву?

Костя поправил съехавший на затылок капюшон. А где же Векслер? Векслер все не появлялся, Костя основательно замерз, пока его ждал. Площадь перед зданием АДминистрации была запружена народом, точно ярмарка в праздничный день. Костя тоже был частью этой толчеи, но он чувствовал себя отщепенцем, отшельником, будто его вырезали из бумаги, точно аппликацию, да и пришпилили английской булавкой. Да, я отшельник, маг и волшебник, и если вы не мыслите цитатами из старых песен, то вы мало что понимаете в этой жизни.

Толпа состояла из отдельных единиц. Девушка с собакой — рыженьким шпицем, пушистым, точно облако с другой планеты, — приходится признать, что на нашей планете рыжих облаков не бывает. Девушка ведет собаку за поводок, а сама разговаривает по телефону. Собака то и дело озирается на окружающих, и в этом ее можно понять — мало ли что у них на уме, у этих окружающих, и кто вообще сможет объяснить, зачем они окружают. Мама с ребенком, девочкой лет пяти, наряженной в розовый непромокаемый комбинезончик, точно уральская кукла Барби. Парочка — девчонка в драных, не по сезону, джинсах и высокий нескладный парень в косухе. «Боже, как тут много живых людей!» — неожиданно подумал Костя, который привык уже к сумрачному пейзажу и сумрачным обитателям города.

Векслер появился так внезапно — он даже не появился, а нарисовался возле фонтана, защищенный от дождя черным куполом зонта. Ох, как странно и страшно. «Довольно странно слышать подобное от меня, — вспомнил он слова Дианы, произнесенные на лестнице. — Но я опасаюсь за твое психическое здоровье». Поздно уже. Впрочем — и эта мысль пронеслась со скоростью телесуфлера — еще не поздно уйти. Беспалевно свалить, пока не наломал дров. Пусть все останется по-прежнему: реальность в приглушенных тонах, тоскливая жизнь, бесконечные походы к Муравьеву, дурацкая работа в «Азии», разбитые надежды и утраченные иллюзии — пусть все это останется. В конце концов, живут же люди. Вот только никакого «по-прежнему» никогда и не было. По-прежнему — это до того вечера, когда на выезде из Воскресенска-33 разбилась ярко-желтая «Тойота-Целика», за рулем которой был Костя.

Векслер наконец-то заметил Костю и помахал ему, мол, заходи под зонт, тут сухо. Костя в пару прыжков очутился возле Векслера, опустил капюшон и только сейчас понял, насколько он промок. Впрочем, в микрокосме, созданном огромным зонтом, было относительно комфортно.

— Балакирев сказал, что ты хочешь со мной поговорить.

Только сейчас — раньше он не обращал внимания — Костя заметил, что Роберт Эдмундович говорит с акцентом. Он не мог понять происхождение этого акцента — Векслер выговаривал слова четко, размеренно, точно бросал зерна в податливую влажную почву, почти как диктор советского телевидения шестидесятых годов, отчего его речь звучала несовременно, но очень впечатляюще.