Вольфганг Хольбайн - От часа тьмы до рассвета
Это помещение тоже производило впечатление слишком чистого для находящегося в заброшенном подвале, хотя и не было таким стерильным, как зал, в котором мы были перед этим. Но тонны бумаги, хранящиеся здесь, впитали всю влагу из воздуха, и он казался невероятно сухим. Он царапал мне горло, у меня чесалось в носу и щипало в глазах. Жажда, которая мучила меня уже давно, достигла такого уровня, что причиняла почти физическую боль, а сухой воздух все больше раздувал огонь боли, который все еще бушевал у меня во лбу. Я начал беспокойно искать какого-нибудь прохода дальше, какого-нибудь выхода, которого жаждала моя душа и который я смутно надеялся обнаружить здесь, когда я убеждал Элен вернуться к последней развилке перед Анатомической коллекцией II и пойти в направлении противоположном тому, которым нас вынудил пойти Карл. Но я искал напрасно. Куда бы я ни обращал свой взор, я не видел ничего, кроме бумаг, папок и еще бумаг, уставленных и разложенных на стеллажах, которые с годами слегка прогнулись вниз под их тяжестью.
Но зато я заметил нечто другое, чего я не заметил, когда вошел в хранилище: недалеко от входа находился скромный, но крепкий маленький письменный стол, на котором стояла дополнительная лампа на регулируемой телескопической подставке. В ней горела одна-единственная, но очень яркая лампа. Рядом с ней стоял современный плоскоэкранный монитор, а в ногах у Элен, которая как раз только что заняла место за этим столом, располагался небольшой современный персональный компьютер, размером не больше «косметички». Она как раз запустила баснословно дорогой суперсовременный процессор и начала попеременно нервно нажимать на кнопочки, разумеется, беспроводной клавиатуры и беспроводной мыши, водя ее по коврику.
Не веря своим глазам, я встал рядом с Юдифью, которая уже стояла за спиной Элен и напряженно смотрела ей через плечо. Если еще нужны мне были какие-то доказательства, что эти помещения использовались до сегодняшнего дня, то вот оно стояло передо мной в виде такого аккуратного современного компьютера, о котором я даже не мог мечтать. Несколько жестких дисков обеспечивали такую емкость памяти, которую не могли бы обеспечить все четыре раздолбанных мною за прошедшие годы компьютера, вместе взятые. Разрешение цветной фотографии, которая исполняла роль заставки на рабочем столе и изображала крепость Грайсфельдена под сияющим голубым небом, было просто феноменальным — я прямо чувствовал, что стоит мне протянуть руку, я мог бы потрогать все постройки, изображенные на снимке, как игрушки. Не было видно дисковода, но он и не был нужен, потому что вместо этого я заметил два проигрывателя CD-дисков, и еще добрые полдюжины плат памяти, и как минимум один беспроводной доступ в Интернет. Это устройство могло быть предметом вожделения любого хакера.
Элен быстро просмотрела содержимое жестких дисков и уверенно открыла одну папку из архива, который она быстро нашла. Нервными движениями она ввела в окно поиска, которое без ее усилий открылось рядом с главным окном, один из числовых кодов — и выскочило чье-то имя в ряду многих других. Горпель, Ганс Петер. После имени стояло число, которое ввела Элен. Я взглянул на экран скорее из желания полюбоваться на великолепное разрешение монитора, а вовсе не затем, чтобы читать фамилии, и вдруг вздрогнул, потому что в ряду фамилий, которые быстро листала Элен, я встретил свою фамилию, по крайней мере, мне так показалось.
— Стой, — потребовал я, смущенно и испуганно хватаясь за плечо врачихи. — Вернись-ка немного назад, пожалуйста. Чуть-чуть.
Элен послушалась, у меня появился привкус желчи во рту и обложило язык, как только я понял, что не ошибся. Я прочел фамилию три или четыре раза, чтобы убедиться, что ничего не перепутал, но все было напрасно: я не ошибся. Там стояла моя фамилия: Горресберг.
Горресберг, Мария, если быть точным. Имя моей матери!
Испуганный и сбитый с толку, я задержал дыхание. Как могло оказаться имя моей матери в архиве тайной исследовательской лаборатории, которая со времен Третьего рейха располагалась в подземном лабиринте под крепостью? И это еще не все: сразу под ее именем было написано имя моего отца: Рольф Горресберг. А кроме того, Элизабет и Адольф Горресберги, мои дедушка и бабушка!
Я попытался проглотить жесткий, горький комок, который образовался в моем горле в течение нескольких секунд, но еще до того, как мне это удалось и я мог вымолвить несколько слов, Элен, лицо которой немедленно словно окаменело, ввела в окно поиска фамилию Бергман, и оно сразу выскочило четыре раза в другом месте этого документа, оно находилось гораздо выше места с буквой Г, так что имена моих родителей и дедушки с бабушкой исчезли с монитора.
— Это… это моя бабушка, — прошептала докторша и кликнула по одной из фамилий. Открылось следующее окно, в котором содержались записи о женщине по имени Сусанна Бергман, женщины, которую Элен назвала своей бабушкой. Записи, сделанные на пожелтевшей бумаге и отсканированные в компьютер. Последние содержали следующую информацию:
Крепость Грайсфельден, 17.09.1958
Пациент Сусанна Бергман
Следует увеличить ежедневную дозировку опиума. Пациентка находится преимущественно в состоянии летаргии, прерываемой приступами боли, которые не полностью купируются введением опиума. Необъяснимы приступы вспышек агрессии, которые в корне отличаются от поведения остальных пациентов. Профессором Зэнгером рекомендовано прервать опыт.
Написано: фон Бредо.
И дальше:
Крепость Грайсфельден, 22.09.1958
Пациент Сусанна Бергман
Препарат XXXVII / 22091958
Вскрытие показало, как и ожидалось, выраженное опухолевое образование в области Lobus frontalis. В отличие от остальных случаев наряду с первичной опухолью в прилегающих зонах мозга обнаружены метастазы. Предположительно именно они являются причиной агрессивного поведения пациентки за последние месяцы.
Написано: фон Бредо.
— Этого… этого просто не может быть, — пораженно прошептала Элен, перечитывая снова и снова строчки на мониторе. — Я их не знала, потому что они умерли такими молодыми… но… но я же знаю, где они похоронены!
В ее голосе послышалось отчаяние. Я сочувствовал ей, и больше, чем мне самому бы хотелось. Элен кликнула по маленькому окошку почти брезгливым нажатием на мышь, навела курсор на имя своей матери, которое, само собой, тоже было в документе, но воздержалась от того, чтобы открывать окно с, возможно, такими же ужасными сведениями о состоянии здоровья и вскрытии, которые бы наверняка открылись, если бы она кликнула ее имя.
— Моя мать умерла от рака груди. А отец покончил жизнь самоубийством, когда я была еще ребенком, потому что он не мог смириться с ее смертью. Якобы… — Она беспомощно помотала головой. — Проклятие, во что же теперь мне верить?.. — наконец спросила она и при этом прямо посмотрела мне в глаза, как будто именно я мог ответить ей на этот вопрос.
Я заметил влажный блеск в ее глазах, который подсказывал мне, что она пытается бороться с подступающими слезами, Я взмолился, чтобы она справилась с этим. Я уже однажды видел, как она плакала, и мне не хотелось вспоминать о том, какую боль это причинило мне, как бы она мне не нравилась. Она плакала редко, но искренне. Юдифь была моим полюсом покоя, который и сейчас оставался незатронутым тем отчаянием, которое почти полностью охватило нас с Элен. Она вела себя сдержанно и дистанцированно от той шокирующей информации, которая вспыхивала на плоском мониторе, как будто таким образом, просто не обращая на это внимания, она могла понизить вероятность встретить имена своих родственников в этом ужасном списке. Она упрямо сопротивлялась малейшему намеку на представление, что ее так же, как и меня и Элен, обманывали всю ее жизнь. И как ни неприятна мне была докторша как личность, именно она была человеком, излучавшим силу и мощь, в которых мы так сильно нуждались, она была человеком, всегда заставлявшим меня быть мужчиной, а не жалким трусом, когда мне отказывал инстинкт защитника, который во мне возбуждала Юдифь. Насмешка, так часто вспыхивавшая в ее глазах, вызывала у меня раздражение и смущала меня, поэтому я постоянно вынужден был обороняться, и благодаря этому мне некогда было замечать свои собственные страдания. Ее слезы ослабят и могут опрокинуть меня. Я очень не хотел, чтобы она заплакала.
— Ни во что, — тихо ответил я, качая головой. — Мне тоже теперь не во что верить.
Элен прикусила нижнюю губу и вопросительно посмотрела на меня.
— Мне было четырнадцать лет, когда мои родители погибли в автокатастрофе, — пояснил я и мотнул головой в сторону монитора. — Это мне так рассказывали. И вот я нахожу их имена в этой ужасной картотеке, так же как и ты. Я провел все свое детство под покровительством богатого дядюшки, которого я ни разу в глаза не видел, так как он предпочитал посылать меня из интерната в интернат, видите ли. А могилы моих родителей… — я сглотнул. — Они находятся на том же кладбище, что и дедушки с бабушкой. Рядом с ними.
