Кит МакКарти - Окончательный диагноз
— А дальше я приехала к тебе.
Это прозвучало как гром среди ясного неба, но он сразу понял, что мог бы об этом догадаться.
— Ты хочешь, чтобы я помог тебе расследовать эти убийства? — Он изо всех сил старался, чтобы в его голосе не прозвучал скепсис или, не дай бог, страх.
— А почему бы и нет? Мы можем составить хорошую команду.
«Возможно, даже слишком хорошую».
— И чем я могу тебе помочь? — осторожно осведомился он.
Она наклонилась вперед, предоставив ему прекрасный обзор выемки между грудями.
— Ты что, не понимаешь? Мне надо доказать, что эти убийства были совершены другим человеком, найти отличия от предыдущих.
В иронии его положения было что-то восхитительное. Он вспомнил об отчетах, предоставленных ему Исааком Блументалем, потому что Блументаль и полиция хотели доказать совершенно обратное, а любые различия объяснить обстоятельствами. Он подумывал, не сказать ли ей об этом — это было бы честно, — однако понимал, что не может это сделать. Он не мог простить ей предательства в деле Экснер.
— Оплачивать твои услуги я не смогу, — произнесла она.
— Я и не надеюсь на это, — пытаясь скрыть улыбку, ответил он. Меньше всего он стремился к конфликту интересов. — Меня волнуют другие проблемы.
— Елена, — фыркнула она.
Отчасти она была права.
— Да, ее это не особенно обрадует.
Беверли пожала плечами. И почему-то именно в этот момент он ощутил аромат ее духов, точно такой же, как в ту давнюю ночь.
— Она мне обязана. Не забывай, я спасла ей жизнь. Как бы то ни было, она представляет интересы Мартина Пендреда. Поэтому в ее интересах доказать, что в первой серии убийств был виноват Мелькиор.
Вот только Мартин Пендред исчез, и Айзенменгер еще не знал, что это означало для Елены.
— А что ты собираешься делать? — наклонившись ближе, поинтересовался он.
— Уж точно не собираюсь сидеть сложа руки. Я попытаюсь найти Мартина Пендреда.
— А почему бы тебе не предоставить это Гомеру? У него для этого гораздо больше возможностей.
Она улыбнулась:
— Потому что Гомер — болван, а я нет. Он будет заниматься этим, руководствуясь полицейским справочником, переходя от одной стандартной процедуры к другой. А я воспользуюсь собственными мозгами.
Он не стал намекать на то, что она оказалась в нынешнем положении именно потому, что никогда не пользовалась полицейскими справочниками, и попросту ответил:
— Хорошо. Я займусь этим.
Он даже не догадывался, насколько Беверли была напряжена, пока она не выдохнула, словно вознося молитву неведомому божеству.
— Спасибо тебе. А ты сможешь раздобыть отчеты? — помолчав, осведомилась она. — Если нет, я попробую их выкрасть — у меня еще остались кое-какие друзья.
Он снова подумал об отчетах, лежавших на расстоянии вытянутой руки от нее, и улыбнулся:
— Не волнуйся. Я знаком с Исааком Блументалем. Не сомневаюсь в том, что он даст мне на них взглянуть.
Она допила вино и встала. Когда он направился следом за ней к двери, чтобы проводить ее, они снова оказались близко друг к другу.
— Я могу не уходить, Джон. У меня теперь нет никаких дел.
И снова его обдал аромат ее духов. Этот запах, ее глаза и блестящие губы… И он почувствовал, как вопреки его желанию физиология начинает брать в нем верх.
— Нет, Беверли. Извини.
Она выдержала долгую паузу, не сводя с него глаз. Возможно, ей удалось разглядеть то, что он пытался скрыть, так как на ее лице появилась хитрая улыбка, и она промолвила:
— Ну-ну.
Утро было холодным, но Беверли не обратила на это внимания — она была как в огне. Это был не дико бушующий пожар, а узконаправленный, сконцентрированный поток огня — факел ярко-белого жара; им можно было разрезать, расплавить или покалечить. Дорога была пуста, хотя за те сорок минут, что она стояла на обочине, из ворот домов то и дело выезжали роскошные машины, молочник развозил свои продукты, а газетчик объехал не менее двенадцати домов, находившихся в поле ее зрения. Некоторые из вышеупомянутых бросали, в свою очередь, потаенные и не слишком потаенные взгляды на симпатичную блондинку, которая стояла, прислонившись к машине, и явно не знала, чем заняться. Она, как всегда, не обращала на них никакого внимания, хотя они по-прежнему доставляли ей удовольствие. Беверли было наплевать на то, кто это — мужчины или женщины, стары они или молоды, главное, что она по-прежнему приковывала к себе завистливые взгляды.
И в тот самый момент, когда в чистом голубом небе над ее головой появился реактивный самолет, летевший настолько высоко, что казался серебристой блесткой, а оставляемый им след походил на легкую белесую дымку, дверь дома, перед которым она стояла, открылась, и на пороге появился Питер.
Он был безупречно одет, идеально ухожен, очаровательная физиономия была спокойна и излучала уверенность в собственных знаниях, положении и будущем. Один его вид привел ее в ярость.
Он не сразу ее заметил. На дверце темно-синего «мерседеса» щелкнул замок, багажник, словно обладая искусственным интеллектом, открылся, и только в этот момент он поднял глаза. Выражение его лица не изменилось, однако Беверли достаточно хорошо его знала, чтобы понять, что он, мягко говоря, выбит из колеи.
Она оттолкнулась от капота своей более дешевой машины, перешла дорогу и, хрустя гравием, двинулась по подъездной дорожке к своей жертве. К тому моменту, когда она до него добралась, он уже запихал свои портфели в багажник, закрыл его и, сложив руки на груди, стоял у машины с задумчивым видом.
— Беверли, — с некоторой опаской промолвил он.
Она остановилась прямо перед ним. На ней были черные кожаные сапоги на высоком каблуке, которые делали ее почти одного роста с Питером. Она не ответила и просто уставилась на него с вопросительным видом.
— Я догадываюсь, почему ты приехала. — Это трудно было счесть верхом проницательности.
Беверли продолжала молчать.
— Беверли, ты должна меня понять. Дело не в том, что я тебя не люблю, просто в моем положении… — Он умолк, и Беверли так и не поняла — то ли его положение не поддавалось словесному описанию, то ли его молчание было следствием смущения.
Впрочем, это не имело большого значения. Уголки ее губ слегка приподнялись, образовав вокруг неглубокие концентрические круги.
— Но ведь и ты должен меня понять, Питер.
— Конечно… — закивал он.
Она вытащила из кармана стеклянную бутылку, и он замолк, когда она откупорила ее и сделала шаг по направлению к машине. На идеально гладкую синюю металлическую поверхность полилась вязкая и, совершенно очевидно, ядовитая жидкость, и краска мгновенно покрылась пузырями.
Она обернулась. Он продолжал стоять не шевелясь — он был не из тех людей, которые прибегали к действию, когда еще можно воспользоваться словами, — однако на его лице уже читался гнев.
— Ты сукин сын, Питер, — наконец произнесла она. — Если бы я могла, я отрезала бы твой член и скормила его твоей матери.
Он снова перевел взгляд на машину, словно оплакивая ее, но так и не сделал никакого движения. Теперь от пятна исходил едкий удушающий запах, и на его месте начинал проступать обнаженный металл. Краска стекла уже до заднего бампера и стала капать на дорожку.
— Я могу подать на тебя в суд за это, — заметил он, не поднимая на нее глаз.
— Можешь, но не станешь. Ты не захочешь предать огласке наши отношения.
Он опустил голову и снова вскинул на нее взгляд.
— Думаю, тебе лучше уехать, Беверли.
И тут ее лицо расцвело в настоящей улыбке.
— До свидания, Питер. Некоторое время это было неплохо.
Она развернулась, не дожидаясь ответа, но, сделав три шага, остановилась, по-прежнему держа в руке бутылку. Судя по всему, эта мысль только что пришла ей в голову — она обернулась и со всей силы швырнула ее в боковую дверцу «мерседеса». Та оставила существенную выбоину и еще несколько пузырящихся пятен краски.
День оказался пасмурным, и солнце затянули облака. На улице было ни тепло ни холодно, словно мир превратился в преисподнюю усредненности и пристанище посредственности. Казалось, ничто в нем не обещало счастья.
Елена приехала на работу в обычное время и только что закончила разбираться со своей клиентурой — пойманным на месте преступления магазинным вором, мелким мошенником, получившим условный срок, но требовавшим апелляции, и шестнадцатилетней девицей, которую арестовывали уже в сто сорок третий раз. Их проблемы были вполне реальны, но они были мирскими и приземленными. Когда шестнадцатилетнюю девочку арестовывают впервые — это трагедия, но когда это происходит в сто сорок третий раз, это уже не может вызывать сочувствия. И то, что эта девица привела с собой свою трехлетнюю дочь, которая тут же оборвала половину листьев с искусственного деревца, мало чем улучшило положение.
