Деон Мейер - Остаться в живых
— Вы сказали, Орландо Арендсе?
— Совершенно верно, он…
— Наркобарон.
— Да.
— Орландо говорил с вами?
— Да.
— А вы смелая, Аллисон Хили!
— Ну…
— Где хотите встретиться?
Чуть южнее Петрюсбурга, в долине реки Рит дорога мягко вьется между холмами Свободного государства и делает несколько широких петель, а потом снова летит вперед прямо, как стрела. Этого достаточно, чтобы снова сосредоточиться на мотоцикле; мотор работает как часы, несмотря на жару, вселяя уверенность. Теперь он полностью слился с машиной, мотоцикл казался продолжением его тела. Он понял, что может ехать бесконечно, не только до Лусаки, а еще дальше, на север, день за днем. Только он, мотоцикл да дорога на горизонте. Теперь Тобела понимал белых клиентов, которые взахлеб рассказывали о своей неизлечимой страсти к мотоциклам.
И время суток было его любимое. Ранний вечер.
Солнце ласково лило свой мягкий оранжевый свет, как будто знало, что задача на сегодня почти выполнена.
Тобела полюбил ранние вечера в Париже, в те два года одиночества и заброшенности, которые последовали за падением «железного занавеса». Тогда он тоже пал; его участь причудливо переплелась с участью Берлинской стены. Он был избранным наемным убийцей, любимчиком Штази и КГБ, а стал обыкновенным безработным с неоконченным средним образованием. Он путешествовал по всему миру, не стесняя себя в средствах, и вдруг оказалось, что у него на счете последние тридцать долларов и новых поступлений не предвидится. Он привык взирать на простых смертных свысока, но сам быстро скатился на самое дно. Он злился на весь мир, не в силах смириться с новыми правилами игры. Наконец, он перестал жалеть себя и отправился искать работу, как обычный скромный труженик. Месье Мерсерон попросил его показать руки: «Эти руки никогда не работали, но они созданы для труда». Тобела получил работу на Монмартре. Он был грузчиком в пекарне, дворником в цветочном магазине, носильщиком. Он протирал огромные механические смесители, рано утром развозил хлеб в булочные, перетаскал неисчислимое количество теплых багетов. Запах свежеиспеченного хлеба, чудесный аромат, стал для него ароматом Парижа: свежим, экзотическим и чудесным. А по вечерам, когда солнце садилось, весь город готовился к ночи, люди возвращались с работы домой, и Тобела возвращался в свою квартирку на первом этаже дома неподалеку от музея Сальвадора Дали. Ему приходилось долго идти пешком. Он поднимался по лестнице к Сакре-Кёр, собору Сердца Иисусова, садился на верхнюю ступеньку, ощущая приятную усталость, и наблюдал за тем, как сумрак искусно, словно опытный любовник, овладевает городом. Звуки становились громче, цвета понемногу серели; невдалеке нависал величественный Нотр-Дам, извивалась Сена, солнце отсвечивало золотом на куполе Дома инвалидов. Одиноко и величественно высилась Эйфелева башня, а на востоке — Триумфальная арка. Он сидел до тех пор, пока все символы Парижа не исчезали в темноте и в небе над городом не зажигались звезды. Сцена переходила в сказочный мир без измерений.
Тогда он вставал и заходил в церковь, впуская в себя мир и благодать. В церкви он ставил поминальные свечи за всех своих жертв.
Вспомнив те два года, Тобела невольно затосковал по ним. Как тогда все было просто! Что ж… Сейчас денег у него достаточно; если все время ехать на север, где-то через месяц он доберется до города своей мечты.
Он ехидно улыбнулся под шлемом. Оказывается, сейчас его потянуло в Париж! Когда он жил в Европе, ему недоставало только одного. Больше всего на свете ему хотелось увидеть именно тот пейзаж, который теперь расстилается перед его взором. Как ему хотелось увидеть зонтик акации на фоне серой саванны! Как он скучал по здешним грозам, как ему хотелось увидеть яркую молнию над широкими, бескрайними равнинами Африки!
Винсент Радебе ждал начальницу на пороге оперативного штаба.
— Пойду отнесу миссис Нзулулвази раскладушку; я понимаю, что теперь мы не можем ее отпустить.
Янина положила Радебе руку на плечо:
— Винсент, я понимаю, тебе пришлось нелегко. Вот в чем состоит трудность нашей работы: решения всегда трудны.
Она вышла на середину зала. Объявила, что каждая группа должна решить, кто останется дежурить на ночь, а кто поедет домой спать, чтобы завтра утром заступить на смену свежими и бодрыми. Она сказала, что уезжает домой на пару часов — навестить детей. Если что-то случится, все знают номер ее сотового телефона.
Радебе выждал, пока она уйдет, и медленно, словно против воли, спустился в комнату для допросов. Он знал, что именно должен сказать сидящей там женщине; но нужно правильно подобрать слова.
Когда он отпер дверь и вошел, она вскочила со стула.
— Я должна идти! — крикнула она.
— Мэм…
— Мой сын! Я должна забрать сына!
— Мэм, для вас безопаснее остаться здесь. Всего на одну ночь… — Он увидел на ее лице страх, в глазах — панику.
— Нет, — сказала она. — Мой ребенок…
— Успокойтесь, мадам. Где он?
— В детском центре… Он ждет меня. Я и так опоздала. Пожалуйста, прошу вас, нельзя так поступать с ребенком!
— Мэм, о нем позаботятся.
Она разрыдалась, упала на колени, обхватила его за ноги. Голос ее сделался опасно пронзительным:
— Прошу тебя, брат, прошу…
— Всего на одну ночь, мэм. За мальчиком присмотрят, я об этом позабочусь. Так будет спокойнее.
— Прошу… Пожалуйста!
Тобела увидел указатель, на котором значилось, что до Петрюсбурга меньше десяти километров. Он сделал глубокий вдох, готовясь к тому, что ждет его впереди. Очередное препятствие. Ему предстояло пересечь главную дорогу, еще один блокпост перед тем, как можно снова ехать по проселочным дорогам, мимо уединенных ферм. Последняя помеха перед открытым пространством между ним и границей с Ботсваной.
А ему нужен бензин.
Автоинспектор заехал к себе в участок. Открыл багажник патрульной машины, достал оттуда чемоданчик с радаром и осторожно занес в помещение. Осторожно положил на пол и закрыл дверь.
Двое его коллег уже собирались уходить.
— Ты поздно, — заметила белая женщина за пятьдесят.
— Как дела? Байкера не видел? — спросила другая сослуживица, женщина сото в очках с модной стрижкой.
— Какого байкера? — спросил инспектор.
Аллисон Хили с трудом нашла нужное место. Она не знала этого района Кейптауна; никто его не знал.
— Когда проедете в ворота, увидите развилку. Поверните налево, увидите маленький белый дом, — говорил ей доктор Затопек ван Герден.
Наконец она увидела маленький белый дом; вдали виднелась Столовая гора. А еще дальше от океана к городу тянулась стена облаков. Она была похожа на длинное серое знамя, подсвечиваемое лучами заходящего солнца.
Лизетта выбежала из дома, как только Янина остановила машину. Когда она открыла дверцу, дочь порывисто обхватила ее за шею.
— Мамочка! — театрально воскликнула девочка, сжимая мать в объятиях, и ей захотелось рассмеяться, хотя было немного не по себе. Она ощущала тепло девочки, чувствовала аромат ее волос.
— Здравствуй, доченька.
— Как я по тебе соскучилась! — преувеличенно громко воскликнула Лизетта.
— Я тоже по тебе соскучилась.
Янина понимала, что объятие затянулось, что надо сказать: «Погоди, дай мне выйти». Тогда Лизетта спросит: «Разве ты не собираешься загнать машину в гараж?» Ей придется ответить: «Нет, мне скоро возвращаться». Янина подняла голову и увидела на ступеньках веранды Лин — спокойную, сдержанную. Всем своим видом девочка демонстрировала, что умеет владеть собой, что она старше, сильнее. Сердце Янины переполнилось любовью.
— Мама! — крикнула Лин с веранды. — Ты опять забыла выключить поворотник!
Винсент Радебе осторожно закрыл за собой дверь комнаты для допросов. Он больше не мог выносить рыдания.
Он понимал, что принял неверное решение. Он понял это еще там, внутри, когда Мириам припала к его ногам. Она — обыкновенная мать, а не игрок; у нее всего одно желание — она хочет быть рядом со своим ребенком.
Радебе задумался. Чувства, захватившие его, были новыми и незнакомыми. Наконец он все понял. Круг замкнулся — он столько лет мечтал об этой работе, а получив ее, понял, что не подходит для нее. Он должен уйти отсюда, сменить работу. Он не хочет больше заниматься такими вещами. Может быть, он просто слабак. Он всю жизнь мечтал служить своей родине, хотел строить новое демократическое общество. Он хотел строить, а не разрушать. И что же?! Радебе решил сейчас же, не откладывая, написать заявление об отставке, вручить его Янине Менц, собрать вещи и уйти. Он думал, что испытает облегчение, но легче ему не стало. Он начал спускаться по лестнице. В голове по-прежнему был туман.
