Деон Мейер - Остаться в живых
Монику Клейнтьес передернуло.
— Прошу вас! — взмолилась она.
— Моника, не считайте своего папочку белым и пушистым. Он сам связался с нами — конечно, не по собственной инициативе. Мы в курсе, что он работает на разведку. Мы знаем, что он пытался всучить нам фальшивку. Вот почему мы заказали настоящие сведения. Вот что мы предлагаем вам и вашим друзьям из Президентского разведывательного агентства: если мотоциклист не привезет диск, мы убьем Клейнтьеса. А сами фальшивые сведения и историю о том, как ваши друзья использовали пенсионера, мы передадим в СМИ. Представляете, Моника, какие будут заголовки? Представляете?
Она уже плакала, плечи ее тряслись, губы кривились. Она пыталась что-то сказать, но слова не сходили с губ.
А потом связь вдруг прервалась, и директор посмотрел на Янину Менц. Выражение его лица было странным.
26
Тобела несся почти на ста восьмидесяти, когда увидел впереди на дороге антенну радара слежения. Он инстинктивно затормозил, косясь то на приборный щиток, то на антенну. Скорость где-то в районе ста сорока. На дорогу выбежал человек, поднял руку. Пришлось притормозить, чтобы не сбить его. Тобела понял, что перед ним автоинспектор. Всего один. Ловушка для автолихачей. Надо решать, что делать, — нестись дальше или остановиться. Автоинспектор выскочил так неожиданно… Скорее всего, за деревьями прячется целый отряд. Тобела газанул, пролетел мимо инспектора и машины, стоящей справа под деревом. Но… машина была всего одна. Тобела решил рискнуть. Хотя сердце у него готово было выпрыгнуть из груди, он снова нажал на тормоз и остановился у обочины. Странно — один автоинспектор, одна машина. Обернувшись, он увидел, как инспектор трусит к нему, виновато улыбаясь. Подойдя, он сказал:
— Мистер, в первый миг мне показалось, что вы собирались удрать.
Впервые ей было страшно подниматься в кабинет директора.
В тот момент, когда он посмотрел на нее в оперативном штабе, Янина Менц поняла: их отношения изменились. Нарушилось равновесие. Директор еле заметно качнул головой, и она поняла, что он просит ее выйти вместе с ним. Ее подчиненные ничего не поняли и лишь молча наблюдали за ними.
Сердце у нее сжималось не оттого, что нарушился баланс сил между нею и зулусом. Она поняла, что больше не является хозяйкой положения, что восприятие и действительность разошлись, как две движущиеся мишени.
Директор дождался, пока она зайдет к нему в кабинет, закрыл за ней дверь и замер. Он смотрел на нее не мигая.
— Это не ЦРУ, Янина, — сказал он.
— Знаю.
— Кто они?
Она села, хотя он ей этого не предложил.
— Не знаю.
— А диск, который находится у Мпайипели?
Она покачала головой.
Директор медленно прошелся по комнате, подошел к своему столу. Она видела, что он спокоен. Он не сел, а продолжал стоять рядом с креслом и смотрел на нее сверху вниз.
— Янина, вы мне все рассказали?
Только один человек… Странно… Тобела двигался как во сне: слез с мотоцикла, снял перчатки и шлем.
— Классный байк, — похвалил инспектор.
На секунду Тобела ощутил иронию судьбы: автоинспектор принял его жест за символ смирения. Он же снял перчатки и шлем, чтобы было легче двигаться, если понадобится реагировать. Тобела заставлял себя не думать о схватке, настраивался на миролюбивый лад. Однако от его взгляда не ускользнуло табельное оружие автоинспектора в набедренной кожаной кобуре.
— У нас здесь нечасто такие попадаются.
Кровь гулко пульсировала в висках; он был готов в любую минуту дать отпор. Но, пока он сознает свои силы, он в состоянии контролировать себя. Все по-прежнему было как во сне, разговор шел до невозможности банальный.
— Самый большой байк, который у нас продается, в классе двигателей больше семидесяти пяти кубиков, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
— Неужели?
Тобела не знал, что еще добавить. Между ними стоял мотоцикл; он разделял Тобелу и инспектора и вместе с тем объединял их.
— Вы ехали с превышением скорости.
— Да.
Неужели ему выпишут штраф? Неужели все кончится так смехотворно?
— Позвольте ваши права.
Подозрение: должно быть, ему что-то известно. Скорее всего, он не один.
— Конечно. — Тобела вынул ключ из замка зажигания, отпер багажный отсек, попутно исподтишка осматривая придорожные деревья и кусты. Где остальные?
— Как много места для багажа! — с неподдельным восхищением произнес инспектор, и его слова словно сняли напряжение. Странное чувство!
Тобела расстегнул «молнию» на синей спортивной сумке, отыскал бумажник, вынул водительское удостоверение. Он не сводил взгляда с лица автоинспектора, ища признаки обмана или предательства.
— Мпай…
— Мпайипели, — произнес Тобела.
— Это ваш мотоцикл, мистер Мпайипели?
Он понял, что происходит, и ему неудержимо захотелось расхохотаться. Оказывается, этот провинциальный автоинспектор понятия не имеет, что его ищут! Тобела выждал некоторое время. Окончательно расслабившись, он добродушно усмехнулся:
— Что вы! Мне такой не по карману.
Инспектор рассмеялся вместе с ним. Тут они были наравне — два представителя среднего класса восхищаются дорогими игрушками богачей.
— Сколько стоит такая штучка?
— Больше девяноста тысяч.
Инспектор присвистнул сквозь зубы.
— Чей он?
— Моего босса. У него в Кейптауне мотосалон БМВ. — Тобеле снова стало весело. Сейчас все кончится, и он проснется под брезентовой покрышкой в кузове пикапа «эль камино». Не может быть, этого просто не может быть!
Автоинспектор вернул ему права:
— Когда я служил в Блумфонтейне, то ездил на «кавасаки». Семьдесят пять кубиков. Большой. Но здесь мне такого точно не дадут. — Он словно пытался укрепить возникшую между ними связь.
— А я езжу на «хонде-бенли».
— На ней можно сто лет ездить.
Оба поняли, что наступает момент истины, определяющий фактор зарождения дружбы. Ненадолго повисло неловкое молчание. Автоинспектор, как бы извиняясь, пожал плечами:
— Мне и впрямь следовало бы вас оштрафовать.
Черт, он больше не в силах сдерживаться!
— Знаю, — вот и все, что он сумел из себя выдавить.
— Лучше езжайте, пока я не передумал.
Возможно, он улыбнулся чуть шире, чем надо. Протянул руку:
— Спасибо!
Потом быстро отвернулся, сунул водительское удостоверение в бумажник, бумажник в сумку, сумку в багажный отсек.
— И не гоните так! — крикнул вдогонку автоинспектор. — Скорость убивает.
Он кивнул, надел шлем и натянул перчатки.
— Вам известно все, что знаю я, — сказала Янина Менц, но она лгала. — Я спланировала операцию, основываясь на показаниях Измаила Мохаммеда. Я завербовала Джонни Клейнтьеса. Одна я. Больше никто ничего не знал. Мы с ним вместе сфабриковали фальшивые сведения. Они фальшивые, но вполне правдоподобные, за это я ручаюсь. Клейнтьес связался с американцами. Они проявили интерес. Пригласили его в Лусаку. Он поехал, а потом ему домой позвонили.
— И его дочь наняла Мпайипели.
— Непредвиденное обстоятельство.
— Такое ли уж непредвиденное, Янина? По словам Моники, Джонни приходил к ней на работу за две недели до отъезда в Лусаку и сказал: если с ним что-то случится, пусть обратится к Мпайипели. Более того, на диске у него в сейфе лежала записка с номером телефона Мпайипели.
Тогда она поняла, на что намекает директор, и тиски, сжимавшие ее сердце, сжались еще сильнее.
— Он все знал.
Директор кивнул.
Янина продолжала соображать:
— Джонни Клейнтьес нас продал.
— Янина, он продал и нас, и американцев.
— Но почему, сэр?
— Что вам вообще известно о Джонни Клейнтьесе?
Она вскинула руки вверх:
— Я изучала его досье! Активист, ссыльный, член АНК, занимается компьютерами…
— Янина, Джонни — коммунист.
Она вскочила, подстрекаемая досадой и страхом:
— При всем к вам уважении, господин директор, ну и что?! Мы все были коммунистами, когда нам выгодно было принимать помощь стран Восточного блока. Где эти коммунисты сейчас? Наивные мечтатели! Они выведены за скобки, они больше не обладают существенным влиянием на правительство.
Она встала, положив ладони на столешницу, и увидела, что на лице зулуса отразилось отвращение. Когда он наконец ответил, голос его был тихим:
— Возможно, Джонни Клейнтьес и мечтатель, но именно вы вывели его за скобки.
— Не понимаю. — Янина подняла руки и отступила на шаг.
— Чего вы не понимаете, Янина?
— Сэр, — она медленно опустилась в кресло, — к кому он поехал? Кому он нас продал?
— Именно это нам с вами и предстоит выяснить.
— Но я ничего не понимаю. Коммунисты… Ведь никого не осталось. Их больше нет.
