Кит МакКарти - Пир плоти
Так что теперь перед ней открывались самые широкие перспективы, хотя в данный момент перспектива, открывавшаяся из окна кабинета, ограничивалась ночлежкой и закусочной.
Уортон безнадежно покачала головой:
— Интересно, кто вам по утрам завязывает шнурки на ботинках, Уилсон? Матушка или, может быть, няня?
Он не ответил, но по какой причине, было неясно: то ли забыл, то ли все-таки сообразил, что вопрос риторический.
— Вы даже не выяснили, не негр ли он или, может быть, метис и не отличается ли его член своим цветом от остального тела.
Он опять промолчал, но по виноватому выражению его лица было ясно, что этот вопрос ему не пришло в голову задать.
Бросив Уилсону составленный им протокол, она приказала:
— Идите к этим свидетельницам опять и не возвращайтесь без сколько-нибудь полезной информации.
Когда он ушел, Уортон хищно улыбнулась. Было что-то невыразимо приятное в том, чтобы понукать всякими ослами и время от времени устраивать им разнос. Это помогало скоротать день.
А еще это радостное известие, которое она получила утром.
Джонсон подал заявление об увольнении. Взял да и подал. Как безропотный ягненок.
Не стал рыпаться и делать глупости. Смирился с неизбежным.
Все оказалось на самом деле очень просто.
Поднявшись, Беверли Уортон выглянула в окно. Возле ночлежки сторож струей из шланга смывал блевотину, оставленную кем-то на ступенях заведения. Ему, похоже, было глубоко наплевать, что брызги попадают на окна и даже залетают в открытую дверь соседней закусочной.
Джонсон был последней проблемой, которую требовалось решить в связи с этим делом, и вот его, вернее, ее, проблемы, нет. Уортон надавила на кое-какие рычаги, чтобы Джонсон не смог опротестовать выдвинутые против него обвинения, и добилась своего: он без помех и с чистым послужным списком уходит в отставку и не будет досаждать ей своей несносной страстью к добродетельности.
Телефон на ее столе зазвонил.
— Беверли?
Это был суперинтендант Блум — она узнала его по легкому ланкаширскому акценту, который, как она могла убедиться, в минуты сильного возбуждения переходил в неразборчивое мычание.
— Да, сэр?
— Я решил, что вас надо поставить в известность. Нам только что пришло извещение от коронера, что они собираются провести повторное вскрытие Никки Экснер.
Неожиданно она почувствовала беспокойство, хотя сама не понимала его причину.
— С какой стати? Дело ведь закрыто.
— Кажется, ее родители не удовлетворены результатами расследования. Вскрытие назначено на пятницу, на семь вечера. Я хочу, чтобы вы присутствовали.
Она согласилась или, точнее, подчинилась приказу и положила трубку.
Что-то назревало, и она чувствовала это. Какие-то подводные течения, колебание зыбучих песков, неясные тени. Что-то зашевелилось у нее под ногами, и Беверли Уортон стало не по себе.
Она была уверена, что убийство — дело рук Билрота. Все улики, пусть и косвенные, указывали на это, равно как и все предыдущие подвиги Тима. И если она предприняла кое-какие меры, чтобы понапрасну не затягивать расследование, в этом не было особого криминала.
Токсикологический анализ тоже подтвердил ее выводы, как и анализ спермы. Билрот убил ее. Так в чем же дело?
— Черт, — прошептала она.
* * *В годовщину свадьбы Джонсон всегда водил жену в ресторан. Обычно они ходили в маленькую итальянскую тратторию, но в этом году они отмечали серебряную свадьбу, и он, будучи в душе романтиком, решил, что нужно придумать что-то особенное. Поэтому он заказал столик в фешенебельном и даже несколько подавлявшем своей роскошью ресторане в Вест-Энде, после которого планировал провести с женой ночь в одном из отелей на берегу Темзы.
Вечер с самого начала не заладился. Они застряли в пробке и опоздали в ресторан. В официанты им достался какой-то иностранец, который с трудом говорил по-английски и считал учтивость слишком ценным товаром, чтобы растрачивать его на таких, как Джонсоны.
А главное — Салли пребывала в подавленном настроении.
Разумеется, она болтала, смеялась и была благодарна мужу за то, что он устроил ей этот праздник, но сам Джонсон чувствовал, что показное веселье жены скрывает что-то иное. Работа в полиции научила его угадывать за ширмой слов истинные мотивы и настроения людей, что нередко мешало ему держаться раскованно в обществе, но зато позволяло лучше понимать душевное состояние собственной жены.
Наконец, когда с десертом было покончено и они размышляли над выбором ликера к кофе, он спросил:
— Что с тобой?
Он задал этот вопрос мягко, как если бы речь шла о простом выборе блюд. Жена посмотрела на него большими слегка подведенными глазами поверх меню, которое читала.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты чем-то расстроена.
Салли слишком хорошо знала мужа, чтобы отпираться. Отложив меню в сторону, она вздохнула:
— Ты уволился.
Он нахмурился, словно слова жены удивили его. Он хотел было спросить: «Ну и что?» — но вместо этого спокойно ответил:
— Да.
— Вот это меня и расстраивает, — раздраженно откликнулась Салли. — То, что, кроме «да», ты ничего не можешь сказать.
— А что еще я должен сказать, по-твоему?
Она перегнулась через стол, как будто нацелив на мужа пистолет.
— Боб, тебя практически вышвырнули на улицу из-за тех денег, которые нашли у нас в доме!
— Но их же подкинули.
— Вот-вот. А ты даже не попытался оправдаться, хоть как-то защититься! Ты просто взял и покорно ушел.
— Мы с тобой уже обсуждали это, — прервал он ее. — Не имело смысла делать что-либо. Это ни к чему бы не привело.
— А теперь? Ты даже не думаешь искать какую-то новую работу.
— Я же сказал тебе, чем сейчас занимаюсь. Расследую дело Никки Экснер.
— За что тебе не платят ни пенса.
— Нет, — признал он. — Но как раз это и позволит мне дать отпор. Если я докажу, что Билрот был невиновен, я испорчу карьеру Беверли Уортон.
— А нам-то что толку от ее испорченной карьеры? Денег у нас от этого не прибавится.
Когда Салли вышла замуж, ей было непросто свыкнуться с жизнью жены полицейского, оказавшись тем самым в замкнутом мире, отделенном от остального общества непреодолимым барьером. Джонсон знал, что Салли пошла на это только из любви к нему, и чувствовал себя в долгу перед ней.
— Но я же буду получать пенсию.
Салли фыркнула:
— Тебе прямо не терпится стать пенсионером.
Подошел официант, но Джонсон отослал его обратно.
— Я говорил тебе о своих планах. То, чем я сейчас занимаюсь, — только начало. А потом я открою частное детективное агентство.
Она покачала головой:
— Это всего лишь пустые мечты.
Джонсон и сам, в общем-то, знал это, но не мог же он сразу отказаться от своих планов, тем более публично.
— Ты подсчитал, сколько понадобится денег, чтобы наладить такое дело? — спросила она. — Сколько уйдет на помещение, оборудование и прочее?
Он промолчал, и она совершенно справедливо расценила это молчание как знак того, что ответить ему нечего.
— Тебе, скорее всего, придется потратить наши сбережения, не так ли?
Он посмотрел на нее и медленно произнес:
— Не знаю. Может быть, и нет.
Оба понимали, что это ложь. Салли опять фыркнула и ничего не сказала. Они вернулись к карте вин, но вскоре Джонсон нарушил молчание:
— Дай мне разобраться с делом Экснер, а там поговорим, хорошо?
Жена посмотрела ему в глаза долгим взглядом, потом чуть заметно кивнула. Движение было каким-то судорожным, и в душе Джонсона вдруг ожили неприятные воспоминания.
— Ты хорошо себя чувствуешь, а, Салли?
Она набрала в грудь воздуха, словно превозмогая боль, затем улыбнулась и заверила его:
— Ну разумеется! — Она опять улыбнулась, на этот раз более естественно, и Джонсон ответил ей улыбкой. — Ну, так что мы будем пить? — спросила она.
Остаток вечера вроде бы прошел нормально, но беспокойство все равно не покидало Джонсона.
* * *Рассел издал такой глубокий, мощный и продолжительный вздох, что его живот заколыхался.
— О боже! — выдохнул он. — О боже!
Он прислонился к стене с ворсистыми обоями, украшенными орнаментом, и ворсинки заскрипели под его широкой веснушчатой спиной. Рот Рассела был приоткрыт, и из его уголка по подбородку тонкой струйкой стекала слюна.
— Мм, — издал Рассел очередной нечленораздельный звук. — Мм.
У его ног на коленях стояла Линда и с ловкостью виртуоза-гобоиста работала языком и губами, обхватившими профессорский член.
В это время она думала о том, почему это неизменно происходит в гостиной и все время в одном и том же углу напротив окна, под этим жутким женским портретом, по-видимому его матери. Да, сыну такой матери не позавидуешь. Бедняга.
