Кит МакКарти - Пир плоти
— И они дали согласие?
— Пока нет, — улыбнулась она. — Но после того, как я передам им ваше мнение о результатах первого вскрытия…
Доктор посмотрел на Джонсона, но если раньше тот и готов был поддержать его, то теперь спрятался в кусты. Спасения не было.
— Вот черт, — произнес он.
Елена восприняла это высказывание с довольным видом, и Айзенменгер ясно понял, что если в начале разговора ему ничего не стоило отказаться, то теперь повернуть обратно было уже гораздо труднее.
— Я больше не работаю судебным медиком…
Елена молча смотрела на него. Глаза ее расширились, и в них доктор совершенно отчетливо прочитал мольбу. Но как бы его гормонам ни хотелось доставить ей удовольствие, на такие жертвы он пойти не мог.
— Нет, — покачал он головой.
Возможно, на этом все и кончилось бы — и, возможно, это было бы к лучшему, — если бы не вмешался Джонсон.
— Я думаю, вы должны сделать это. И не ради нас, не ради родителей Билрота или Экснер, а ради самого себя.
Доктор хотел было возразить, но Джонсон оказался настойчивее.
— Я знаю, что вы пережили в связи с делом Тамсин Брайт, и понимаю вас. Меня самого выворачивало. Но нельзя бесконечно прятать голову в песок, Джон. Вы были очень хорошим патологоанатомом, и после вашего ухода нам пришлось иметь дело с типами вроде Сайденхема. Если вы сделаете это, — он кивнул на заключение, — вы не только поможете снять с Билрота ложное обвинение, но и излечите самого себя.
Елена, конечно, не поняла всех нюансов сказанного Джонсоном, но ей хватило такта промолчать. Айзенменгер подыскивал слова для достойного ответа, искал — и не находил их.
В ушах у него звучал голос Тамсин, который звал маму.
В конце концов он кивнул:
— Хорошо.
Этот шаг был ознаменован «Паваной» Равеля.
* * *Домой он явился, разумеется, поздно, даже очень поздно. Он заранее приготовился к скандалу, и царившие в квартире тишина и темнота лишь усилили его опасения.
Айзенменгер несколько задержался в кафе и был слегка расстроен, но не тем, что вернулся поздно, а из-за того, что продолжать разговор в кафе ему пришлось с Джонсоном — Елена покинула мужчин вскоре после того, как добилась от Айзенменгера согласия на повторную аутопсию.
Ее уход заставил доктора подумать, что она вертит им как хочет, однако в некоторых случаях это ощущение оказывается очень даже приятным.
— Но вы ведь понимаете, что, если вновь влезете в это дело, вашей карьере в полиции конец.
Джонсон коротко и сердито взглянул на доктора и ответил:
— Моей так называемой карьере все равно конец. Я мог бы проработать еще год или два, но думаю, что придется уйти раньше. Беверли Уортон об этом позаботится. — Он говорил с показным спокойствием, за которым, однако, скрывалось многое. — Я подам заявление об уходе завтра же.
Айзенменгер не верил собственным ушам.
— Вот так просто возьмете и уйдете?
— Мне намекнули, что в этом случае меня оставят в покое и не возбудят уголовное дело. — Джонсон грустно улыбнулся.
— Но если вы ни в чем не замешаны…
— Вы не знаете нашу полицию. Тут не думают о том, кто прав, а кто виноват. Выбирают то, что выгоднее большинству. Если я буду сопротивляться и барахтаться, то со дна неизбежно поднимется всякая муть. В таких случаях с виновником расправляются очень просто, похоронив его под тоннами всплывшего навоза.
— И вы всерьез полагаете, что за всем этим стоит Уортон?
Опять та же печальная улыбка.
— О да. Она назойлива, как злобный вирус. Беверли хочет, чтобы я не путался у нее под ногами, а если она чего-то хочет, то добивается этого.
— Но нельзя же так сразу сдаваться!
Мужчины вернулись к бутылочному пиву. Джонсон покачал головой.
— Даже если я отведу от себя подозрение в истории с этими деньгами, то обязательно произойдет что-нибудь еще, и это «что-нибудь» будет еще серьезнее.
— Неужели это так легко у нее получится?
— Она уже не раз так поступала, Джон. И к тому же как раз теперь, когда у меня развязаны руки, я смогу бороться с ней. Елена хочет, чтобы я покопался в окружении Никки Экснер, выяснил, что произошло в день ее смерти.
— А когда вы покончите с этим делом?
Джонсон пожал плечами и глотнул пива.
— Может, пойду в частные детективы — какая-никакая, а прибавка к пенсии. Поживем — увидим.
Они помолчали. Айзенменгер пытался представить себе, как бы он поступил на месте Джонсона, если бы его вынудили уйти в отставку, сфабриковав против него ложное обвинение.
— А девушка что надо, да?
Айзенменгер, погруженный в грустные размышления, не сразу понял своего друга.
— Я имею в виду Елену, — пояснил Джонсон.
Айзенменгер ответил ему неопределенным жестом и спросил:
— Где вы ее откопали?
— Она сама меня нашла — мы были немного знакомы прежде. Уговорила меня помочь ей, сказав, что в моем положении это лучшее, что я могу сделать. Ведь у нас общая цель — доказать, что полиция совершила в этом деле ошибку.
Айзенменгер задумался. Музыка пошла по второму кругу, позволяя им еще раз насладиться гениальным творением Дебюсси. Посетителей прибавилось, и официанты стали еще небрежнее.
— Да, что и говорить, у Елены есть причины ненавидеть Уортон, — заметил Айзенменгер. Это объясняло, почему она с такой готовностью взялась работать бесплатно. — Значит, вы познакомились с ней во время того расследования?
Джонсон кивнул.
— И вы сказали ей, что это Уортон сфабриковала улики против ее сводного брата?
Помолчав, Джонсон ответил виноватым тоном:
— Мне следовало сказать ей об этом раньше. Но тогда обстоятельства были иными… Она пришла ко мне на прошлой неделе, чтобы поговорить о деле Билрота. Она не упускала Уортон из виду и обратила внимание на сходство этого случая с историей ее брата. Мне ничего не оставалось, как рассказать ей все, это был, если так можно выразиться, старый долг перед ней.
Они еще долго обсуждали дело, в которое ввязались, а также другие прошлые дела, и досидели до самого закрытия, когда даже великие композиторы прошлого угомонились. При этом Айзенменгера не переставал мучить вопрос, правильно ли он поступил, позволив втянуть себя в эту авантюру. Елена очень ловко его окрутила, и чем все это кончится, неизвестно.
А по дороге домой он вспоминал ее ноги и ее рот, ее кокетство и насмешливость.
— Мари? — шепотом бросил он в темноту спальни, но жена не отозвалась.
Неужели позднее возвращение так легко ему сойдет? Он ожидал еще одной шумной ссоры, упреков в неверности, очередных фантастических домыслов и сплетенных в воображении Мари улик.
Раздевшись, он нырнул под одеяло. Мари не шевельнула ни одним пальцем, и даже ритм ее дыхания не нарушился. Стало ясно, что она не спит.
Несколько минут он раздумывал, не стоит ли объяснить ей, где он был и почему задержался, но, вспомнив их последнюю стычку, решил этого не делать. Чем меньше он будет оправдываться, тем лучше. Если она считает, что он ей изменяет, то переубедить ее в этом ему не удастся, как бы он ни старался. По крайней мере, сегодняшним вечером он избавлен от скандала, и ладно.
В былые дни он, вероятно, осторожно разбудил бы жену, и они занялись бы любовью. Но это прежде, а теперь Айзенменгер лежал в темноте, размышляя о том, что его ждет в ближайшем будущем. Последним, о чем он подумал перед тем, как уснуть, была Елена Флеминг.
* * *Для Уилсона следующий день оказался крайне неудачным. Правда, ни один из его дней нельзя было назвать блистательным, но этот оказался просто какой-то вонючей мерзостью. Утром он беседовал с тремя женщинами, к которым в последнее время стал являться незнакомец, чтобы продемонстрировать у них на пороге свои мужские достоинства. Записывая показания жертв неизвестного эксгибициониста, Уилсон измучился и, при всей своей неопытности по литературной части, подозревал, что его проба пера не приведет в восторг инспектора Уортон. Его подозрения оправдались.
— Господи, Уилсон, это же полная чушь! Вы не извлекли ни грамма полезной информации из этих свидетельниц. Не выяснили, какого он возраста и роста, лысый и бородатый или безбородый и курчавый. Неизвестно даже, сколько у него глаз — один, два или, может, целых три.
Уилсон счел нападки инспектора несправедливыми. Он задавал свидетельницам вопросы относительно внешности этого извращенца, но они, понятно, не запомнили его лица, так как внимание их в тот момент было приковано к иной части тела незнакомца. Неудивительно, что показания всех трех женщин оказались неточными и противоречили друг другу.
— На его лицо они не смотрели, — объяснил Уилсон.
Они разговаривали в кабинете Уортон — точнее, в кабинете Касла, который она временно заняла. Помещение было голым, казенным и неуютным, но обладало тем неоспоримым достоинством, что являлось кабинетом старшего инспектора. Уортон уже дали понять, что ее детективные способности не остались без должного внимания.
