Дин Кунц - Судьба Томаса, или Наперегонки со смертью
— Мистер Томас, среди гостей наверху шериф округа.
— Ох…
— Вот именно. Ох.
Режиссер начал подниматься над полом, словно собирался уйти через потолок, как он это сделал в лифте в «Стар Траке».
— Подождите, подождите, подождите, — позвал я.
Он опустился на пол.
— Время истекает, мистер Томас.
— Почему вы не возьмете детей под свое крыло и не выведете отсюда?
— Этим миром движут не чудеса. Этим миром движет свободная воля, и я не могу вмешиваться. Все зависит от свободной воли, вашей и детей.
— Но вы вмешались, чтобы дать мне совет.
— Я кинорежиссер, мистер Томас. Я не советую. Я даю инструкции. А вы вольны их проигнорировать.
Когда он вновь начал подниматься, как воздушный шарик на параде около универмага «Мейси», я схватил его за руку, чтобы удержать.
— Почему вы не заговорили со мной с самого начала, почему раньше ограничивались только пантомимой?
Он улыбнулся и покачал головой, как бы говоря, что мне надо еще многому научиться по композиции драмы. «Нельзя открывать такой поворот сюжета раньше, чем в конце второго действия. — Его лицо стало серьезным. Он встретился со мной взглядом, словно хотел понять, насколько я готов к противостоянию. — Дети, мистер Томас. Невинные дети».
— Я сделаю все, что в моих силах.
— Сделайте даже больше. — Его обычная сдержанность уступила место эмоциям, которые он не демонстрировал на публике, когда купался в лучах славы. — Этот мир может больно бить по детям.
Потом я узнал, что у него и его жены, Альмы, родилась одна дочь, Патриция, которую он боготворил. Осталось множество фотографий, запечатлевших полноватого мистера Хичкока, крошечную Пэт и Альму на отдыхе в таких экзотических местах, как Париж, и Африка, и Швейцария. Его улыбка, ироническая для публики, могла быть и нежной, а самой нежной становилась на фотографиях с Пэт и ее детьми. Играя с внуками, он сам становился ребенком, и все хичкоковское достоинство жертвовалось ради полноценного участия в детской игре.
Возможно, такое отношение к детям и их счастью обусловливалось собственным одиноким детством. В девять лет его отправили в католическую школу-интернат. До четырнадцати лет он воспитывался иезуитами, которые свято верили, что угроза наказания и незамедлительное приведение его в исполнение — лучшей способ добиться прилежного отношения к учебе. Ему еще не исполнилось пятнадцати, когда он бросил школу и нашел первую работу. Другие помнили его тонко все чувствующим и ушедшим в себя ребенком, он же называл себя «на удивление непривлекательным подростком», хотя редкие фотографии тех дней не подтверждают столь суровой самооценки. Среди самых ярких воспоминаний его детства стало позднее пробуждение в рождественское утро, когда он, пятилетний, увидел, как мать вынимает две игрушки из его рождественского чулка, кладет их в чулки других детей и заменяет их парой апельсинов.
— Этот мир может больно бить по детям, — повторил он. — Эти семнадцать думают, что их похитили ради выкупа. Они не знают, что с ними собираются сделать, хотя некоторые что-то подозревают. Сектанты хотят их удивить, чтобы насладиться их ужасом, абсолютным ужасом в тот момент, когда дети поймут, какова их судьба.
— Я запомню все, что вы сказали мне, сэр. Теперь я чувствую себя увереннее, зная, что вы на моей стороне. Теперь все будет хорошо.
Он приподнял бровь.
— Вы в этом уверены, мистер Томас? Вы точно видели мои фильмы?
Я подумал о финале «Головокружения» и пожалел об этом.
Вновь он поднялся над полом.
На этот раз я не пытался его остановить, просто попросил:
— Называйте меня Одд, сэр.
Уже под самым потолком он ответил:
— Это очень мило с вашей стороны, мистер Томас. Пожалуйста, называйте меня Хич.
— Да, сэр. Я еще увижу вас, мистер Хичкок?
— Я рассчитываю на это, независимо от того, переживете вы ближайшие полчаса или нет.
Он удалился через потолок.
Пришло время убить или умереть. Может, и убить, и умереть.
Глава 29
Быстро вытаскивать пистолет из кобуры я не умел, поэтому не хотелось мне оставлять оба пистолета в кобурах, как предложил мистер Хичкок. Я понимал, что, конечно же, вызову подозрения, если появлюсь на людях с пистолетом в руке и готовый открыть огонь, но мне пришлось совладать с нервами, прежде чем последовать его инструкциям.
Я выключил свет в комнате с бумажными полотенцами и туалетной бумагой, глубоко вдохнул, медленно выдохнул. После этого вышел в подвальный коридор.
Направился в конец, к лестнице черного хода, которая привела меня сюда, когда справа открылась дверь и женщина вышла из кабинета мужчины, которого я убил.
Лет двадцати с небольшим, красивая, несмотря на обилие готской косметики (ее хватило бы Элису Куперу на ностальгическое турне по стране), в черных сапогах на высоком каблуке, узких и плотно обтягивающих — обтягивать было что — кожаных штанах и коротеньком кожаном пиджаке, оставлявшем открытыми живот и поясницу. Если большинство девушек, исполняющих танец живота, вставляют в пупок драгоценный камень, то эта женщина отдала предпочтение вырезанному из кости черепу.
На лице не читалось тревоги, которая, несомненно, появилась бы, если б женщина обнаружила труп. Хотя, с другой стороны, эти люди видели столько трупов и с такой регулярностью, что еще один мог и не произвести впечатления. Она мне улыбнулась, продемонстрировав невероятно белые зубы — мне таких видеть не доводилось, — но верхние клыки выглядели более острыми, чем их могла создать природа.
Я поднял сжатую в кулак правую руку и произнес: «Контумакс», — чувствуя себя сатанинским идиотом, но она, вместо того чтобы ответить «потестас», сказала: «Привет, мальчик-красавчик».
— Привет, — повторил я более традиционное приветствие.
Приятно, конечно, когда девушка называет тебя мальчиком-красавчиком, если только она вся не обвешана ножами. По два в чехлах свисали с ремня на каждом бедре. На спине, в ножнах, она носила настоящий меч, который легко могла выхватить правой рукой из-за левого плеча. С каждого запястья свисала опасная бритва, хотя в настоящий момент лезвия прятались в рукоятках из слоновой кости. Я подозревал, что легким движением кистей она могла открыть обе бритвы и без заминки пустить их в ход. И что бы она ни собиралась делать с мальчиком-красавчиком, я сомневался, что речь могла пойти о сексе. Как выяснилось позже, ошибся.
— Ты знаешь Роба Баркетта, сладенький? — спросила она.
— «Двенадцать правил успешного менеджмента».
Она то ли засмеялась, то ли фыркнула.
— Да, он из этих говнюков. И где он взял тот глупый постер с кошкой и крокодилом?
— Точно сказать не могу, но не в магазине, торгующем открытками «Холмарк».
— Ты его видел? Он сказал, что будет в своем кабинете.
Вероятно, она не обошла стол и не заглянула в нишу между тумбами, где Роб расположился в позе зародыша, словно намеревался родиться после смерти.
Она подошла ближе и оглядела меня от промежности до губ и глаз.
— Ты сегодня участвуешь в шоу?
— Да. Ты тоже?
Легким движением кисти она сжала костяную рукоятку и раскрыла бритву с таким острым лезвием, что оно могло разрезать пополам человеческий волос по всей длине.
— Превосходно! — воскликнул я, притворившись, что восхищен ловкостью ее рук. — Тебе приходилось резать такого раньше?
— Аппетитного маленького мальчика? Нет. Самому младшему, которого я резала, было восемнадцать. Они подходят ко мне, думая, что они такие горячие парни, но на самом деле они щенки. Что у них горячее, так это кровь. Меня зовут Джинкс[31].
«Да, — подумал я, — кто бы сомневался».
Но ответил:
— Я — Луций.
— Я думаю, ты сексапильный[32]… — Она медленно провела по моей левой щеке боковой поверхностью лезвия, словно брила.
Сталь холодила кожу.
Ее ядовито-желтые глаза цветом напоминали мочу очень больного человека.
— У тебя удивительные глаза, — отметил я.
— На самом деле они синие. Я ношу контактные линзы, чтобы сделать их такими. Глазами дикого зверя. Я надеюсь, маленький мальчик так испугается в ту самую секунду, когда увидит меня, что сразу надует в штаны.
— Я думаю, надует.
— Ты так думаешь?
— Я знаю, что надует.
— Я из Рено, — сменила тему Джинкс.
— Я из Аризоны.
— Откуда из Аризоны? — спросила она, раскрыла опасную бритву в левой руке и провела боковой стороной лезвия по моей правой щеке.
— Из маленького городка, о котором ты никогда не слышала.
— Может, и слышала.
— Одинокий Опоссум, Аризона.
— Похоже, такая глубинка, по сравнению с которой Флайшит — центр цивилизации.
— Зато можно дешево купить землю. Чтобы соседи жили от тебя подальше.
