Рут Ренделл - Наследие греха
Миссис Кершо чинно присела в кресло и пригладила юбку на коленях. Сегодня, когда на улице опять похолодало, она щеголяла хлопковым летним платьем. Ирен явно была из тех женщин, которые упорно ходят в зимнем до тех пор, пока не убедятся, что жара пришла всерьез и надолго. И лишь когда воздух отяжелеет и в нем почувствуется приближение грозы, которая переломит погоду, они достают тщательно отглаженные легкие платья.
Жемчужины, разбежавшиеся по комнате в прошлый раз, были снова заботливо собраны на нитку. Рука женщины скользнула было к ним, но тут же отпрянула и легла на колени – от греха подальше. Их с Генри взгляды встретились, и она нервно хихикнула, вероятно поняв, что он уже заметил ее маленький грешок. Мысленно Арчери глубоко вздохнул, так как видел, что нужное ему настроение пропало и женщина перед ним ведет себя как любая хозяйка, которая не знает цели визита нежданного гостя и не решается спросить о ней.
Значит, придется снова разбудить нечто, таящееся за этим гладким белым лбом. Все его заранее заготовленные фразы оказались бесполезны. Еще минута, и она заведет речь о перемене погоды или о том, как было бы хорошо устроить белую свадьбу. Но он не угадал. Упустил из виду еще одну расхожую фразу из тех, которыми принято открывать разговор в таких случаях.
– Как вы провели отпуск? – спросила Ирен Кершо.
Вот и славно. На худой конец и это сгодится.
– Вы ведь, кажется, родом из Форби, – сказал пастор. – Я навестил одну могилу на местном кладбище, пока был там.
Женщина снова коснулась жемчужин тыльной стороной ладони.
– Могилу? – Ее голос прозвучал сипло, как в тот миг, когда она говорила о разбитом сердце, но тут же опять вернулся к бесстрастной гладкости буржуазного Пурли. – Ах, да, там же похоронена миссис Примеро, верно?
– Нет, я про другую могилу. – И Генри тихо процитировал: – «Покойся с миром, пастушок…» Скажите, почему вы храните все его труды?
В том, что она отреагирует на этот вопрос, он не сомневался и был готов ко всему, в том числе и гневу. Ни холодная надменность, ни удручающий, притупляющий чувства ответ, столь милый сердцам всех миссис Кершо этого мира – «Нет никакой необходимости говорить об этом сейчас», – не застали бы его врасплох. Но вот чего он совсем не ожидал, так это страха вперемешку с благоговением. Ирен съежилась в своем кресле – если так можно сказать о человеке, сохраняющем полную неподвижность, – а ее широко открытые, блестящие глаза застыли, как у мертвой.
Ее страх напугал и священника. Он оказался заразительным, как зевота. А вдруг у нее сейчас случится истерика? Очень мягко Арчери продолжал:
– Почему вы храните их под спудом? Их ведь можно опубликовать, поставить в театре… Он мог бы обрести посмертную славу.
Хозяйка по-прежнему ничего не отвечала, но это уже не смущало гостя: он понял, что ему надо делать, ответ снизошел на него, словно озарение от самого Господа. Надо просто продолжать говорить: тихо, размеренно, словно гипнотизируя. Слова текли, банальности и клише опережали друг друга, похвалы стихам, которых он никогда не читал, а значит, не имел причин восхищаться ими, заверения и безосновательные обещания, выполнить которые, возможно, будет не в его силах, сыпались с его уст. И все это время священник, точно опытный гипнотизер, следил за реакцией женщины, кивал, когда кивала она, и стоило лишь первой робкой улыбке затрепетать на ее губах, как он расплылся в такой широченной ответной улыбке, что куда там любому слабоумному…
– Вы мне их покажете? – осмелился Генри наконец. – Вы позволите мне взглянуть на произведения Джона Грейса?
Он сидел затаив дыхание, пока Ирен мучительно медленно придвигала к шкафу табурет, становилась на него и тянулась к верхней полке. Они лежали в коробке, простой картонной коробке из бакалеи, в которую, судя по надписям на шероховатых боках, были когда-то упакованы консервированные персики. Мать Тесс взялась за нее с таким непередаваемым благоговением, забыв обо всем на свете, что не заметила стопку журналов, лежавших поверх, и те соскользнули на пол.
Журналов было не меньше дюжины, но лишь одна обложка обожгла пастору глаза так, словно в них плеснули кислотой. Часто моргая, он отвел взгляд от фото прекрасного лица под шляпой из июньских роз и спадающих из-под них льняных прядей. Теперь он ждал, когда заговорит миссис Кершо, и ее слова помогли ему выбраться из внезапно разверзшейся пучины боли и одиночества.
– Наверное, это Тесс вам сказала, – прошептала она. – Хотя это наш с ней секрет. – Она подняла крышку коробки, давая ему прочесть надпись на верхней рукописи. «Стадо. Молитва в драматической форме. Автор Джон Грейс». – Если бы вы раньше сказали мне, что вам интересно, я бы вам сама их показала. Тесс говорила, что их надо показать кому-то неравнодушному и… понимающему.
И снова их глаза встретились, и робкий, полный трепета взгляд Ирен Кершо словно напитался силой взгляда Генри, уверенного и твердого. Он знал эту способность своего лица точно отражать его чувства. И, наверное, его собеседница тоже прочла их, потому что протянула ему коробку со словами:
– Вот, возьмите. Забирайте.
Но он отпрянул, отдернул руки. Он понял самую суть ее жеста: она откупалась от него, отдавала ему самое дорогое, что у нее было, в обмен на его молчание.
– Только ни о чем меня не спрашивайте, – добавила женщина и слабо вскрикнула. – Не спрашивайте меня о нем!
Не в силах выдержать ее взгляд, викарий импульсивно прикрыл глаза руками.
– Я не имею права причинять вам такие мучения, – возразил он.
– Ничего, ничего… все в порядке. – Пальцы Ирен с неожиданной твердостью легли на его руку. – Только не надо спрашивать меня о нем. Мистер Кершо говорил, что вы хотели узнать что-то о Пейнтере – Берте Пейнтере, моем муже. Я расскажу вам все, что помню, все, что вы захотите узнать.
Палач и инквизитор в одном лице… Лучше уж стремительный удар кинжалом в сердце, чем это бесконечное вытягивание жил. Генри стиснул кулаки так, что боль от разрезанного недавно стеклом пальца пронзила его до самых пят, и он заговорил, обращаясь к миссис Кершо поверх желтых, исписанных стихами страниц:
– Я ничего больше не хочу знать о Пейнтере. Меня интересует не он. Меня интересует отец Тесс… – Ни тихий стон Ирен, ни пальцы, цепляющиеся за его рукав, уже не могли его остановить. – Вчера вечером я узнал, – тут священник перешел на шепот, – что Берт Пейнтер просто не мог быть отцом вашей старшей дочери.
Глава 18
…как вы будете отвечать в день Страшного суда, когда все тайные помыслы станут явными…
Церемония бракосочетанияОна лежала на полу и рыдала. Для Арчери, беспомощно стоявшего рядом, такой отход от общепринятых норм поведения, которые миссис Кершо столь истово блюла в обычной жизни, был зна́ком ее полной капитуляции. Самому ему никогда в жизни не доводилось испытать отчаяния столь полного и глубокого, чтобы оно заставило его упасть на пол и громко всхлипывать, распростершись лицом вниз. Он жалел и почти панически боялся за эту женщину, которая рыдала перед ним так, словно простой плач давно уже стал для нее привычным и бесполезным упражнением и она решила испробовать нечто абсолютно новое и сокрушительное в своей действенности.
Викарий не знал, как долго может и будет продолжаться такое самозабвенное погружение в горе. В этой комнате, наполненной всеми атрибутами того, что иные именуют «полной жизнью», не было настенных часов, а свои наручные Генри снял, чтобы они не мешали повязке на руке. Он уже начинал думать, что это никогда не прекратится, когда Ирен вдруг странно изогнула верхнюю часть туловища, отчего стала похожа на животное, рухнувшее под тяжестью поклажи и ударов возчика.
– Миссис Кершо… – сказал священник. – Миссис Кершо, простите.
Она медленно встала. Ее грудь бурно поднималась и опускалась, а хлопковое платье измялось и стало похоже на тряпку. Ее губы задвигались, но пастор не услышал ни звука и сразу понял почему. Рыдая, она надорвала себе связки.
– Позвольте, я принесу вам стакан воды или, может быть, лучше бренди? – предложил он ей.
Женщина затрясла головой, которая болталась так, словно была не частью ее тела, но каким-то отдельным предметом, насаженным на петли, и каркнула:
– Я не пью!
Тогда Генри понял, что ничто и никогда не сможет по-настоящему пробить напластования респектабельности, ставшей для этой женщины второй натурой. Она упала в кресло, из которого ее вырвали его расспросы, и уронила руки вдоль тела. Когда ее гость вернулся из кухни со стаканом воды, она уже достаточно пришла в себя, чтобы выпить и даже со старомодным изяществом чуть-чуть промокнуть уголки губ. Священнику было страшно заговаривать с ней снова.
– Ей обязательно знать? – выдавила из себя хозяйка. Слова прозвучали глухо, но голос ее перестал быть шероховатым, как раньше. – Моя Тесси, она должна об этом знать?
